"Спецназ древней Руси". Компиляция. Книги 1-10" (СИ) - Корчевский Юрий Григорьевич

Не совладать!

В иное время его это не остановило бы: честь воя — в острие его меча, и что может быть почётнее, чем попасть в вырий, пав в бою от вражьего оружия. Но не сей час! Умирать ему было ещё рано, он ещё не отомстил…

Владимир и доезжачие уже двинулись к нему мягким кошачьим шагом, держа рогатины наперевес, с дальнего угла поляны, отколь появился секач, скоро покажутся выжлецы, а от них не уйдёшь. Решение пришло вмиг.

Варяжко зайцем метнулся в сторону, вломился в кусты и сделав всего три шага, ухнул в глубокий буреломный овраг, куда за ним не то что собаки или люди, — вряд ли полез бы даже упырь или волколак.

Варяжко остоялся в низовьях оврага, около ручья, звонко прыгающего с камня на камень. Вслушался. Погони не было слышно, и он бессильно осел на камень, заросший влажным бурым мхом. Ноги не держали. Сумасбродный прыжок в овраг и не менее сумасбродное бегство по нему не прошли даром — ныла подвёрнутая нога, из рассечённой сухим сучком щеки кровь насочилась в усы и капала с подбородка. Добро ещё не наделся брюхом или задом на какой сук — то-то было бы смеху да потехи Владимировым выжлятникам подбирать незадачливого мстителя.

Ярко представив себе нагло зубоскалящих над ним Владимиричей, Варяжко аж застонал от ненависти.

Кабы не этот кабан хренов, леший его принёс!

Будь у него хоть один лук, хоть с одной-единственной стрелой…

Варяжко заскрипел зубами. После разгрома ни у одного из его кметей не осталось ни луков, ни стрел, да у них их и не было — кмети стрелы в бою не бросают, они мечами да копьями бьются. Вои же, те, что с луками, все полегли в ночной сшибке с кметями Роговича.

Ну ин ладно. Должок за тобой, великий княже Владимир Святославич, как был, так и остался, даже ещё возрос. Ныне ему, гридню Варяжко, придётся и к иному оружию, опричь меча да копья, прибегнуть, к луку да стрелам. Вплоть к князю его больше не подпустят.

Варяжко поднялся и, прихрамывая, подошёл к ручью, припал к воде и жадно пил, не отрываясь от холодной влаги. Наконец, напился, поднял голову и глянул в ручей. Стало жутковато. Длинный полуседой чупрун падал на лоб, скрывая старый шрам, щетина на челюсти, усы спутаны, шелом где-то затерялся. Только рукояти мечей упрямо торчали над плечами. Двадцативосьмилетний удалец выглядел лет на сорок — сорок пять.

— Посчитаемся, великий княже, — упрямо прошептал Варяжко.

Смеркалось. Тихий днепровский вечер осторожно опустился на Киев. Зажигались на небе золотые глаза пращуров, ушедших на небесную твердь, в золотой вырий.

Варяжко осторожно крался по кривым и узеньким улицам Оболони. Нужное ему место он отыскал быстро. Небольшая кузница рядом с Ситомлей — даже у ворот двора слышался плеск речных волн. Варяжко стукнул в калитку, и отпирать вышел сам хозяин.

— Кого надо?

— Тебя и надо, — с недоброй усмешкой бросил Варяжко. Коваль вгляделся и изменился в лице. Воровато огляделся по сторонам и торопливо открыл калитку.

— Скорей, — и удивился. — Чего это ты без оружия?

Варяжко и впрямь был с одним только ножом. За четыре года он до того сжился с мечами, что сей час чувствовал себя неуютно, словно нагой перед толпой народа.

Отай от всех они прошли в боковушку, и коваль спросил:

— Слыхал ли, вроде кто-то ныне князя на охоте чуть не убил?

— Слыхал, — обронил Варяжко мрачно. — Жаль, не вышло, четверых кметей потерял…

— Надолго ль? — спросил коваль, отводя глаза.

— Нет, — бросил гридень. — Зброя нужна, а то — как нагишом.

Зброярня была вся увешана оружием. По правде-то сказать, не так уж и богата она была, Варяжко видал и побогаче. Но оружие было отменным, это Варяжко знал — коваль этот неоднократно привозил им оружие. Гридень быстро выбрал нужное ему оружие.

Короткое, в рост человека копьё-рогатина с широким рожном и длинной втулкой, настоящий «кол в броне», как урмане говорят. Небольшой лёгкий боевой топорик со скошенным лезвием на кию в два локтя длиной. Пять швыряльных широколёзых ножей в кожаной обойме для крепления на перевязи меча.

— Я не вижу самострелов.

Коваль молча выложил перед ним оружие.

— От сердца отрываю. Три семидицы над ним бился, думал не менее гривны выручить.

— Гривны дам, не жмись, — бросил Варяжко, любуясь. — Внакладе не останешься. Сколь гривен всё это стоит, две?

— Три, — твёрдо сказал коваль, вдругорядь отводя глаза.

Гридень выложил на стол глухо брякнувшую калиту.

— Здесь четыре. Спаси тебя боги, — взял со стола самострел и глянул на коваля. — Прощай.

Засидку на дереве делают так.

Рубят две толстых и коротких жерди и крепят в развилках дерева. На одну садится сам охотник, на другую он ставит ноги, сидя удобно, как на лавке. Всё это вместе называется лабаз. С лабаза бьют и медведей, что выходят полакомиться овсом на полях, но чаще — кабана, что ходят не в одиночку, а стадами. На дереве они тебя не достанут, а ты сиди спокойно и стреляй.

На таком лабазе и уселся Варяжко около дороги на Берестово, в четырёх-пяти верстах от погоста. Уж куда-куда, а в своё любимое Берестово, в княжий «гарем» Владимир поедет непременно. Киев виднелся на самом окоёме, лабаз прятался в лесу и с него был виден совсем небольшой участок дороги, сажен в тридцать. Но гридень-мятежник знал — выстрелить дважды ему не дадут, а для одного раза ему хватит и этих сажен. Вряд ли Владимир будет скакать галопом, а пойдёт на грунах — Варяжко успеет прицелиться.

По всей высоте огромной разлапистой ели им были навязаны сухие сучья — вместо лестницы. А через чапыжник и подлесок была прорублена узкая просека к ближнему оврагу. От лабаза до дороги было не менее двадцати сажен ельника, непроходимого ни для конного, ни для пешего.

Варяжко жил под елью уже пять дней. Ночью он спал на земле, завернувшись в плащ, а утром взбирался на лабаз и просиживал на нём до заката. Наконец, на шестой день он дождался — со стороны Киева заклубилась под конскими копытами пыль.

Гридень встрепенулся, подтянул самострел ближе и вгляделся. Возможно, это обычный вестоноша. А то — возок с очередной жёнушкой великого князя-рабичича, едущей в Берестово.

Но возка видно не было, а когда сквозь пыль несколько раз блеснуло железо, Варяжко решительно взялся за самострел.

Провернулся ворот, наматывая толстый — в детский мизинец — жгут из кожаных шнуров. С глухим стоном подались слоёные кибити с роговыми и жильными накладками, резаный из капа храповик прошёл назад до упора и защёлкнулся на крючке. Оставалось только наложить стрелу и установить прицел.

Двадцать сажен. Варяжко сосредоточенно установил полоску прицела, подвёл поперечный шпенёк к самой нижней отметке. Невольно усмехнулся своему старанию — можно было стрелять и так, назрячь — с двадцати-то сажен и ребёнок не промахнётся. Самострел бьёт на два лучных перестрела, а убойная сила сохраняется на полтора. Но ошибиться нельзя.

Конский топот нарастал. Гридень вытянул из узкого кожаного тула короткую толстую стрелу. Четырёхвершковое берёзовое древко, от расщепа — на два вершка оперение, толстый трёхгранный стальной рожон удлинял стрелу ещё на вершок. Варяжко уложил стрелу в желобок, установил соху самострела на нарочно приспособленную рогульку и нацелился на дорогу.

Всадники приближались. Вот сей час они скроются за колком, а потом, когда его обогнут, выскочат на то самое открытое место, любовно выбранное гриднем для единственного выстрела. Варяжко всё вглядывался, стараясь понять — там ли сам Владимир?

И за какой-то миг до того, как всадники скрылись за колком, гридень понял, что боги всё же милостивы к нему, и Владимир — там! Варяжко откинулся назад, упёрся ногами в нижнюю жердь и упёр в плечо соху самострела.

А там и впрямь был сам Владимир. Устав от дел государских, великий князь-рабичич спешил отдохнуть в своё любимое Берестово.

Обогнув небольшой колок, дорога пошла под уклон, вдоль хмурого ельника, за коим на юру уже виднелись островерхие крыши теремов Берестова.