Птицы небесные или странствия души в объятиях Бога. Книга 1 - Монах Симеон Афонский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но еще нужно было найти воду. Носить ее с родника, бегущего внизу, возле кельи, представлялось чрезвычайно обременительным: и далеко и слишком круто. Но в крайнем случае я был согласен и на этот вариант. Поиски в восточном направлении по скалам, покрытым скользкой травой и голубым лишайником, не дал никаких результатов: воды там не оказалось. Я двинулся на запад, ловя ухом все звуки: не услышу ли плеск ручья? Метрах в ста пятидесяти от скал я нашел небольшой пересыхающий ручеек, но напиться из него не смог. Срезав стебель борщевика, я смог с помощью его полой трубочки вывести маленькую струйку, запрудив каменную ложбинку листьями лопуха. На первый случай этой воды хватало, но, чтобы в этом месте жить и работать, необходимо было найти невысыхающий ручей.
Перейдя следующее сухое ущелье, я выбрался на другой его борт. Там моих ушей коснулся самый сладостный звук на свете – шум водопада. На скальном обрыве, чтобы не сорваться, пришлось руками цепляться за ветви кизиловых кустов. Еще несколько метров – и я застыл от восторга. Сверху, рассеивая разноцветные брызги, сверкающие в солнечных лучах, низвергался роскошный водопад. Вдоволь напившись вкусной воды, я умыл лицо и руки и осмотрелся. Свежий ветер прохладой овевал лицо, стекая с верховий ущелья, заросшего луговым мятликом и высокими стеблями девясила. Его золотистые шапки качались под порывами ветра, у воды в грудах камней поднимали головки синие незабудки и розовые цикламены. Всюду порхали красивые белые бабочки-махаоны. Эту прекрасную горную долину мне захотелось посвятить святому Иоанну Крестителю.
Пробираясь через заросли красной бузины, я увидел темный вход в груде больших камней. Заинтересовавшись, я встал на колени и заглянул внутрь. Там царила полная темнота. Когда мои глаза привыкли к ней, я прополз немного вперед на четвереньках. Они встретились с двумя круглыми блестящими глазами, расширившимися от ужаса. В углу, съежившись, лежал маленький медвежонок. В полном молчании я попятился к выходу. «Господи Иисусе, спаси и помоги! – шептал я. – Только бы не встретить медведицу!» При ярком солнечном свете жуткий страх почти прошел, но желание избежать ненужных встреч сопровождало меня до самого спуска к келье.
В сентябре, как мы договаривались с послушником, я пришел в скит на уборку нашего урожая. Но никакого огорода я не увидел: не выросло ничего, кроме бурьяна по пояс. Павел растерянно разводил руками:
– Сам не знаю, как это получилось. Наверное, семена не взошли…
Пришлось питаться огородной крапивой, спаржей, щавелем и диким луком. Этих трав уродилось на удивление очень много. Выручали, как всегда, грибы и крупы. Василий Николаевич с лесничим, узнав о нашей огородной неудаче, привезли несколько мешков кукурузы, фасоль, «гуманитарный» горох и муку.
С собой в горы я взял муку для лепешек и просфор, которую засыпал в молочную флягу, а также фасоль и горох. Из них хорошо было делать подливы к каше. О фасоли и горохе я прочитал, что в прежние времена эти продукты использовались во флоте вместо зелени, поэтому я решил их сделать для себя некоторым подобием витаминов. Лущеная кукуруза не портилась, и ее не грызли мыши. Ее я тоже отложил для гор. Кукурузная мука оказалась очень сытной, но не могла храниться больше месяца. Недостатком лущеной кукурузы являлось то, что ее нужно было долго варить, и она не давала такой сытости, как кукурузная каша. Заметив свойства этих продуктов, я стал замачивать на ночь кукурузу, фасоль и горох. С середины сентября печь приходилось топить постоянно, поэтому котелок всегда стоял на плите. Снег уже ложился на вершины гор, и на поляны стекал сильный холод, особенно по ночам. Горько пахло прелой листвой осеннего леса.
Пришлось отказаться топить печь поленьями из пихты. Они сгорали, словно порох, раскаляя жестяную тонкостенную печь до красноты, а затем температура быстро падала. Пришлось придумать другой метод: вдоль стен печки я укладывал толстые мокрые буковые гнилушки, а в середину закладывал одно-два полена из пихты. Когда дрова разгорались, гнилушки медленно подсыхали, а потом давали небольшой ровный жар, которого вполне хватало на маленькую келью. Дрова я собирал каждый день. Они представляли собой большие ветки буков, сломанные снегом. Их я ставил стоя, прислонив к большому буку возле кельи. Когда снегопады заваливали поляну и прямо у порога снега накапливалось по грудь, дрова можно было относительно легко достать из-под снежного сугроба, потому что под деревьями снега всегда было поменьше.
Много хлопот и неудачных экспериментов понадобилось для выпечки лепешек, а затем и просфор. На железной раскаленной печи они горели с одного бока и оставались сырыми сверху. Если для лепешек удалось подобрать нужную температуру, то с просфорами пришлось поломать голову. Наконец пришла догадка выпекать их в крышках из-под котелков. Я положил просфору на крышку и закрывал ее другой крышкой. Тогда внутри создавался ровный жар, равномерно пропекающий нижнюю и верхнюю стороны. Если раньше они получались обугленными снизу, то в крышках выходили румяными и пропеченными. В дальнейшем удалось изловчиться печь лепешки и просфоры даже на угольях костра.
Все занесенные для зимовки продукты приходилось строго экономить, особенно муку. На день я определил себе одну лепешку размером с крышку маленького котелка – это примерно десять сантиметров диаметром и толщиной полсантиметра. Лепешка стала моим деликатесом. Так как я продолжал держаться правила не пить и не есть до трех часов, а растительное масло позволял себе лишь в субботу и воскресенье, то продукты расходовались медленно. С трудом удалось победить страсть к
