Похвала Сергию - Дмитрий Михайлович Балашов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Старик от столь длинной речи задышался, замолк.
– Вот, – изронил устало, – хотел тебе перед смертью свой талан, значит, передать… Не сумел! Ну, и сам многое поймешь! Токо береги истинную веру! Кто бы там, ни жена, ни Витовт, ни сбивали тебя, – береги!
Данило Феофаныч замолк, мутно глядя в потолок. Прошептал, качнувши головою:
– Ну ты поди! Я тебе все сказал!
А восемнадцатого февраля прибежали к нему в терема, нарушая чин и ряд, с криком:
– Данило Феофаныч кончаютси!
Пал на коня, прискакал. Данило уже хрипел и умер у него на руках, не приходя в сознание.
Похоронили боярина у Михайлова Чуда, рядом с могилою его знаменитого дяди.
Василий, отдав все потребные обряды, не выдержал под конец и заплакал, облобызав холодное глинистое чело. Земля есть – и в землю отыдеши!
Плакал не потому, что не верил в воскресение и в бессмертие души, а затем, что оставался теперь один в этом мире и полагаться должен был отныне на одного себя, без старшего друга и наставника, которым не стал ему Киприан и уже не мог стать покойный Сергий. Плакал долго и жалобно, забывши про окружающих, про полный народу собор, и, подчиняясь невольно горю своего князя, многие иные тоже украдкою вытирали слезы с ресниц.
Уже когда начали закрывать крышкою домовину, Василий затих, скрепился и немо дал опустить в землю то, что было живым мужем, старшим наставником его ордынской юности и последующих скитаний по земле и стало ныне прахом, перстью, ничем…
Он глядел отчужденно на лица, платки, склоненные головы – и все они тоже уйдут? Как ушли их пращуры! И народятся и подрастут новые? И так же будут трудиться, плакать, петь и гулять?
И как же он мал со всеми своими страстями, страхами, горечью и вожделениями, такой живой и такой неповторимый, как кажешься самому себе… Как же он мал перед этим вечным круговращением жизни! И как же безмерно необъятна река времени, текущая из ниоткуда в никуда, великая нескончаемая река, уходящая во тьму времен и выходящая из тьмы бесчисленных усопших поколений… Жизнь не кончалась, жизнь не кончается никогда!
Глава тринадцатая
Новая война с Новым Городом растянулась почти на год. Было возмущение Торжка и плен московских княжеборцев. Было восстание простых торжичан, сбросившее новгородскую власть. Были бои на Двине с переменным успехом. Была долгая пря с боярами, не замириться ли с Новгородом Великим ордынского опаса ради? Восстала и домашняя пря с беременной женой. Соня доказывала, что Василий в делах новгородских должен сослаться с ее отцом. Василий бесился:
– Што я, в холуи батьке твоему поступить должен?
– Оба Новгорода, Великий и Нижний, под себя мыслишь забрать? – Софья стояла, презрительно щурясь, выставив живот, и Василию хотелось попеременно то побить ее, наотмашь, по щекам, по раздавшемуся бабьему заду, то, задравши подол, изнасиловать. И то и другое было не можно, и он бегал по покою, срываясь на ярый рык:
– Дак без того не стоять и великому княжению! Што мне, стойно Семену за ханом бегать, услужать? Не хочу! Не буду! Не для того бежал из Орды!
– Нижний Тохтамыш сам тебе подарил, уж не ведаю, какой благостыни ради!
Воззрился, замер, замахнулся было. «Ну ударь!» – сказала она глазами, губами, всем вызовом гордо изогнувшегося тела. Схватил за плечи, встряхнул было и почувствовал ее горячий беззащитный живот, в котором слепо шевелилась будущая жизнь, возможно, их первенца, и, вместо того чтобы трясти или бить, приник жадно к ее губам, сперва сопротивлявшимся было, твердым, потом обмягченно и жадно раскрывшимся ради обоюдного долгого поцелуя. Прислуга, зашедшая было, поспешно выпятилась вон.
Отстраняясь, с ало полыхающим румянцем на лице, Софья, глядя в сторону, повторила упрямо:
– Все одно, батюшка мог бы помочь!
– Помочь… Новый Город забрать по себя! – уже не сердясь, устало повторил Василий. – Наше добро! – сказал. – И детей наших!
– У батюшки наследника нет! – возразила, по-прежнему глядя в стену.
Перемолчал. В глазах пронеслись рыцарские замки, залы, торжественные шествия на улицах Кракова…
– Принял бы твой отец православие, – проворчал, – ин был бы и разговор!
Взглянула молча. Склонила голову. Не ударил все же! (Западное рыцарство в ту пору, с культом прекрасной дамы, выглядело своеобразно. Жен не стеснялись бить, подчас и смертным боем. И случалось то почаще, чем в православной Руси, где нравы огрубели, почитай, только к шестнадцатому столетию. А в далекой Монголии женщин не били вовсе. На пощечину, полученную от своей дамы, и то не считали возможным ответить. Вот и говори тут о культуре Востока и Запада применительно к Средним векам! Впрочем, в Древнем Китае, в отличие от кочевников, отношение к женщине было достаточно суровым.)
Василий хлопнул дверью. Ушел, выдерживая характер. Без Сони, один, надумал посоветоваться с митрополитом. В конце концов, ради клятой грамоты новгородской, ради Киприанова суда церковного затеялась нынешняя пря с Новым Городом!
Киприан сидел на лавке, глядел потерянно. Глаза его, в сетке мелких морщин, беззащитно светлые, блестели влагой. Перед ним лежала грамота, пришедшая из далекой Болгарии, в которой сообщалось, что вся страна разорена и захвачена неверными.
