Остров гуннов - Федор Метлицкий

– Разуй глаза! Мир изменился. Старое время ветшает, переходит в иную фазу: труд становится нужным, наука – ближе к человеку. Культура, основанная на былых представлениях о вечности гуннов, забеспокоилась перед будущим. Празднование побед, сами войны уходят на второй план…

На экране щетинистый купец зачитывал заявление группы купцов-подписантов – противников нашей Свободной зоны, которые не были явными конкурентами, но почему-то настроены враждебно.

– Ние изражаем протест против новых конвертори, – читал он грубым голосом прокурора, объявляющего смертный приговор. – Те же возбуждают наше простое непрегнутое общество. Есть ли они справедливи и безпристрастни? Започнали грандиозную лжу, да захватили средства и убежали. Това е новая голяма «пирамида», която еще не знала наивная страна. Но их вдохновитель – то е прелъститель, его място на огне, где зажаривали магов и ведьм. Жалко, че глупо отменили смертное наказание!

– Вот это бомба! – изгалялся Савел. – Кто еще так думает?

Его бесстрастный, скорее сочувственный тон по отношению врагам Свободной зоны обжигал, вливая яд недоброжелательства к нему.

Это было прямая атака на Экополис. Выливалось столько грязи, что могло подорвать доверие к нам. Я вообразил, с каким недоумением и подозрительностью слушают наши партнеры, помогающие нам.

Мое спокойствие, наконец, было пробито. Зашевелилось невыносимое ощущение оскорбления, такое, каким маются всю жизнь, и никогда не будут отомщены. Это была не отвращение к живым существам, которых я знал, но мерзкое ощущение, что нас, наотмашь, окунают в грязь, откуда один выход – физически, кулаками решить проблему. Я вспомнил слова известного критика.

– Панегиристы татарских нравов, что вы делаете! Взгляните себе под ноги, вы стоите на краю бездны!

Я беспардонно использовал чужие фразы, которые здесь не знают. Руки мои тряслись, жгли беспорядочные мысли. Только расположение ко мне верящей критической массы сторонников могло устранить циститное жжение духа, придать ему уверенность. Но соратники смотрели на меня удивленно. Это казалось мне доказательством, что они не чувствуют оскорбления за наше дело, оно им, наверно, еще чужое.

Эдик был встревожен.

– В это могут поверить простые гунны. Потеряем связи. Надо что-то делать.

Гнев – это всепоглощающий настрой ума и сердца, заглушающий все – благоразумие, мысли о мироздании, жизни и смерти. Только отмщение. Видимо, такое чувство когда-то владело Тео, не видевшего перед собой людей, когда он поднимал восстание. Я тоже разлюбил гуннов. Чужие!

Гнев, лишающий достоинства, самый страшный. Дай ему в руки власть, и он сокрушит все, что можно любить в жизни. Так на дорогах выхватывают самострелы, чтобы уничтожить помешавшего коляске проехать, дерутся в тавернах, налакавшись гунновки, отбиваются от хранителей общественного договора, совершают бунты.

Гнев застилает глаза и душу. Это самое страшное, что может войти в человека. Есть люди, состоящие только из гнева и ненависти, цель которых – разрушение: тираны и убийцы, озлобленные старики, ненавидящие и чиновников, и соседей, оскорбленные борцы за справедливость, партии, основанные на ненависти, протестные движения, не имеющие положительной программы, и просто брюзжащие на все. Их цель – разрушение.

Неужели из этих вихрей ненависти состоит история? Это и есть картина мира, охваченного холодными и горячими войнами. С древних времен, не только для захвата земель и имущества, но из мести. Отсюда бунты, бессмысленные и беспощадные. Тупик, в котором пребывает человечество.

Я не мог не поддаться гневу, уничтожающему темную силу, что обидела и осквернила мою душу, даже не зная меня. Но мой гнев не был слепым, он был узким, направленным на восстановление справедливости, и за ним оставался мир сложной судьбы, жаждущей исцелиться от наглого бездушия жизни.

Я не спал всю ночь, ворочался, продумывая формулировки мстительных отповедей, которые откроют истинное лицо провокаторов перед негодующим общественным мнением. Все прошлые обиды и негодования должны были сублимироваться в речи, которая должна появиться на страницах газет-листовок владельцев станков Гутенберга, на зрелищах и «позорах». Они заплатят, и материально!

Под утро приснился какой-то скрежещущий, лязгающий мир, вроде автосервиса из моего будущего, где снуют смутные личности, как зверушки, вынюхивающие, где что лежит. Они что-то делают с моей машиной, и каждую минуту боялся, что украдут. Зарубка на сердце после угона моей первой машины.

Где моя любовь к гуннам?

Я не мог вынести длиннот времени, и утром, на работе, оно остановилось в безудержном извержении мыслей на бумагу, в заявлении об оскорблении чести и достоинства. Курьер немедленно был отправлен с заявлением в суд.

Потянулись мучительные дни и бессонные ночи в ожидании повестки от медлительной механической машины судопроизводства. Могущественный канал живых теней, с его рождения не чувствовавший разницы между порядочностью и бесстыдством, уже забыл о нанесенном оскорблении и продолжал безудержно зомбировать обывателей, предпочитающих всему бездумные зрелища.

Удивительно, как человек приспосабливает под свои интересы все, что плохо лежит – от плодов гениальных озарений до мусорных свалок.

Современный суд был придуман, когда наступило время Общественного договора. Но никогда не было периода независимого суда. Король судил единолично, и всегда срытой пружиной был отъем собственности и золота. Во времена Общественного договора судили те, у кого была больше мошна. В деспотиях приговоры предрешала центральная имперская идея. Во времена демократии олигархов почему-то в клетку упрятывали далеких от власти малоимущих, а жулики на самом верху чудесным образом избегали наказания. Каково время, таков и суд.

С помоста, где возвышался заурядный стол с двумя тумбами, раздался голос симпатичной судьи в черной мантии, сознающей, что может позволить все.

– Именем новой народной власти…

Та самая, что в прежние времена присуждала меня к пожизненному затвору, уже выглядела женщиной, а не каменной Фемидой – богиней правосудия.

На скамье напротив нас встали нахохлившиеся представители ответчика. Купец со щетинистым лицом и бегающими глазами, тумбообразный невозмутимо-грозный атаман, и гибкий поверенный в рыжем малахае, бритый, с длинными несвежими волосами художника. Мрачный, но мирно настроенный Савел.

Как-то легкомысленно и невпопад судья провела формальности, тут же отвечая сидящему рядом прокурору, судя по разговору, дружественной стороне ответчика, и заверяя его в чем-то.

Противники были налиты негодованием. Были убеждены в нашей наглости: посмели подрывать их признанное положение в обществе! Извечный инстинкт гунна требовал мщения. Поверенный опекал ответчиков, поднося палец к губам.

– Така, – весело сказала судья, воззрившись на ответчиков, – ищец обвиняет ответника за клевету: мол, мошенники и крадци публично обвинили его мошенником.

– Не публично, а ославили на всю страну!

Я удивился: руки мои отчего-то тряслись.

– Няма нужда в крике! – сказала судья. – Не на зрелище.

Встал поверенный. Я смотрел на него, ловко приводящего хитроумные доводы, почему наше движение надумано, и желает только зла народу, завладело участками плодородной земли, на которой сулят построить рай. Он исходил из хищной человеческой сути, готовой на все, чтобы удовлетворить собственный интерес. Слово «порядочность» ему не было знакомо.

– Вы строите новый свободный мир бесплатно? – усмехался поверенный. – Кто в это поверит?

У него было неустранимое подозрение к делателям бесплатного добра.

Я не выдержал.

– Вот позиция, построенная на открытой клевете. Где доказательства?

– Погляднете! – чуть не заплакал купец, глаза его перестали бегать. – Это же сектарианты! Ищете нового катаклизмуса!

Я поражался яростной отгороженности самоуверенных ответчиков, словно установление истины решалось силовым перекрикиванием.

– Сладочувственник! – выкрикнул тумбообразный. – Вуманайзер! Човек на удоволствието!

Навсегда усвоил богобоязненные устои своего глухого поселения, где родился и вырос в агрессивной уверенности в своей правоте! Это удар ниже пояса – намекал на мою короткую связь с женщиной? На мои отношения с Аспазией? Кто это ему сказал?

– Лицедейка е опасна! – кричал атаман. – Ведьма!

В этот лай нельзя было вставить слова.

Судья решительно захлопнула папку.

– Отстраняю всех от изслушания! Следующее заседание…

В коридоре я столкнулся с ними. Поверенный посмотрел на меня понимающе, словно из иного общего мира. Савел отвел глаза. Тумбообразный шел прямо, крепко оттолкнув меня

20

Все стало возвращаться на круги своя. Борцы за старину, жаждущие выжить, спасти себя и близких, объединились против жаждущих изменить мир. Гуннов испортил не только квартирный вопрос, но и их история.