Тристан 1946 - Мария Кунцевич

Брэдли прислал их вещи, задержав только оплаченный частично мотоцикл. Накануне своего отъезда из Корнуолла они весь день укладывали чемоданы. То, как они отбирали вещи, меня очень удивило. Никаких сомнений не вызвали у них бальный, шитый золотом костюм Кэтлин и гитара. Уцелели костюмы для конной езды, красная блуза Михала, уродливо изогнутые корни, несколько раковин с отпечатавшимися на них следами клешней, аккордеон и своеобразный набор книг, начиная от поваренной книги, Агаты Кристи и Дилана Томаса и кончая альбомом сгоревшей Варшавы. Но вещи первой необходимости — в том числе и большая часть белья и одежды — были отброшены ими, чтобы «не сдавать чемоданов в багаж», потому что это «стоит денег».

Труды по архитектуре и психологии остались у меня. Так же как и честертоновский вариант «Тристана и Изольды». И симфония Франка тоже. Про условие Брэдли — не оказывать им помощи — я решила не вспоминать, потому что, во-первых, мои слова вызвали бы у них смех, поскольку они все равно уже решили «ничьей помощи не принимать», а во-вторых, тогда я бы чувствовала себя связанной этим обязательством. Впрочем, Кэтлин утверждала, что ей удалось сделать «кое-какие сбережения». Она прихватила с собой несколько украшений — подарки мужа, отказываться от которых не считала нужным, так как заработала их «собственным потом и кровью». Вспоминая «моррис», который стоял под замком в гараже у профессора, они только безнадежно вздыхали.

Они самым трогательным образом попрощались с Партизаном. Их отношение ко мне было куда более сдержанным, они считали, что я, как всегда, «не пропаду» и поэтому не слишком нуждаюсь в «нежностях». Михал дошел до порога и вернулся обратно. «Мама, — сказал он, глядя куда-то в сторону, — наведывайся иногда к профессору и береги Партизана». Кэтлин, услышав его слова, только пожала плечами.

Они уходили. Как всегда, опаздывали на паром и поэтому не шли, а бежали, размахивая чемоданами. Как всегда, рассчитывали на то, что паромщик их подождет. И, как всегда, не ошиблись.

Я осталась наедине со скулящим в ванной Партизаном. Я предпочла бы, чтобы дом был пуст. Пустота — неплохой старт. Я могла бы посидеть и подумать над тем, как ее лучше заполнить. Но покой дома нарушал не только собачий вой. Дом по-прежнему, казалось был заполнен чьей-то жизнью, и это ощущение не проходило. Вскоре мне пришлось убедиться, что и в «светском» смысле этого слова одиночество — не мой удел. Людей притягивал мой дом, как меня когда-то комната, где Михал и Кэтлин провели свою первую ночь, и соседи приходили ко мне, чтобы насладиться новыми подробностями скандальной любовной истории.

Всем было известно, что существовали две Ребекки: одна из них, величественная и неприступная, шла в бар «Прусский король» и другая, еще более величественная, но умиротворенная, возвращалась из бара «Прусский король». Я еще не успела прийти в себя, как ко мне по пути из бара заглянула та, вторая, Ребекка. От нее попахивало виски, она снова чувствовала себя на сцене и в своем актерском блеске настолько возвысилась над всеми, что зло и добро перестало для нее существовать, ее занимало только «действо».

Ребекка запечатлела на моей щеке поцелуй. «Dear Ванда, — сказала она (и ее «Ванда» прозвучало почти как «Уонда»), — я пришла тебя поздравить. Твой сын поступил, как поступают только герои-любовники в настоящих больших пьесах, о которых нынешние борзописцы и комедианты не имеют ни малейшего представления. Ты должна признать на этот раз, что Джимми Брэдли вполне выдержал стиль возвышенной комедии. Вообще все было сыграно con brio[25]». Она произнесла весь монолог с большим пафосом и очень изящно. После чего села в ожидании аплодисментов. Я тут же принесла коньяк, что вполне заменило овации. Потягивая крохотными глотками мартель, Ребекка медленно трезвела. Даже алкоголь с трудом поддерживал святой огонь вдохновения в этом увядшем теле. Но зато за дымкой лирической грусти все еще тлел огонек коварства, и она, покачав головой, вздохнула.

— Между нами говоря, что за хитрая тварь эта Кэтлин! Сначала прибилась к дому вроде эдакой бездомной собачонки с поджатым хвостом… И вдруг: Изольда! На my sweet[26]! Я ирландок знаю… Помнишь дочку трактирщика из «The Playboy of the Western World»[27]? Любила парня, пока верила, что он убил своего отца. Спустила с лестницы, когда узнала, что он не убивал отца… Очень советую тебе, dear Уонда, присматривай за сыном, как бы эта малютка не толкнула его и на убийство.

Вскоре под предлогом сбора фантов для благотворительной лотереи ко мне пожаловали и «старые лесбиянки». Помощь «бедным союзникам» входила в число филантропических мероприятий, намеченных мисс Браун. Один из этих «союзников» — чешский летчик, инженер по профессии, сделал открытие. Какое? Ответом на этот вопрос было преисполненное таинственности молчание. Лаура, давно уже пресытившаяся тяжкой повинностью извращенчества, уговорила приятельницу быть щедрой и внести значительную сумму на реализацию изобретения чешского летчика. В свою очередь чешский летчик, огромный детина в кожаных перчатках с глянцем, со всей страстностью славянской души воздавал должное женским прелестям Лауры. В Пенсалосе тем временем поговаривали о том, что чех вот-вот предложит мисс Браун руку и сердце, он, мол, мечтает жениться на богатой дородной женщине, напоминающей по облику чешку.

При всей своей влюбленности в Лауру, мисс Браун была весьма польщена такими слухами: свое «девичество» она давно уже несла как тяжкий крест и во имя брака была готова пожертвовать старыми порочными наклонностями. Лаура же рассуждала примерно так: если изобретение пойдет в ход, чех разбогатеет и женится на мне. Если же он окажется банкротом, Браун потеряет свои деньги, я же сохраню и подругу, и любовника.

А пока что они вошли в мой дом с минами проказливых подростков. Наконец-то и в их собственной жизни что-то происходило, им не нужно было подхлестывать себя вычитанными из книг любовными историями. Они могли без особой заботы сравнивать свои собственные приключения с историей Михала и Кэтлин. И с живым интересом оглядывали комнату, которая еще так недавно была пристанищем влюбленных.

— Ну, что же будет? — спросила Браун, с любопытством поглядывая на меня. — Теперь они, наверно поженятся? Кто им может помешать? Михал — католик, полюбил девушку-католичку, которая ради него готова на все. А для католиков ее брак с Брэдли недействителен. И наш Тристан будет иметь собственную жену. Это все-таки лучше, чем путаться с чужой Изольдой.

Она робко покосилась на Лауру. Строгий профиль Венеры Медицеиской на мгновение оживила пренебрежительная усмешка.