Тристан 1946 - Мария Кунцевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну как, на этот раз мальчик?
Она отерла рот тыльной стороной ладони и пододвинула стакан за новой порцией джина.
— На этот раз никого. — И она махнула рукой. — Выкидыш.
На другой день я отправилась к ней, взглянуть на ее товар. Не для того, чтобы что-то купить, а чтобы посмотреть, как живет американская миллионерша в корнуэльской глуши. Она жила на ферме в нескольких километрах от поселка.
Пришлось пробираться по мосткам, переброшенным через ручьи, идти по пастбищам, разделенным низенькой каменной стеной и живой изгородью из ежевики и терновника. Дом, тоже каменный, с асимметричными окнами, был построен на болоте, по двору бродили свиньи и виднелись увязшие в грязи поломанные подводы и плуги, по другую сторону дома был поросший дроком спуск к морю. Чуть поодаль, словно зеленый флаг на ветру, клонился к земле одинокий дуб, подававший своими ветвями какие-то сигналы пасущемуся неподалеку стаду. Меня ничуть не удивило бы, если бы место это называлось Грозовой Перевал и здесь водились бы привидения наподобие тех, что описаны у Эмили Бронте.
Показалась жена фермера — она несла отруби для свиней. Я окликнула ее и спросила, где мне найти Кэт Уокер. Женщина окинула меня недружелюбным взглядом и отвернулась. «В сени — налево».
Я постучалась, вошла. Большая комната с бревенчатым потолком и закопченным камином посредине стены против двери была забита путешествовавшими по всем континентам чемоданами, сундуками, картонками самых разных форм и размеров. В углу у камина на широкой неприбранной тахте с книгой в руках полулежала Кэт Уокер.
В другом конце комнаты у окна за кухонным столом сидели, склонившись над тетрадками, две девочки — одна лет десяти, другая — восьми; одна смуглая и толстощекая, другая светлая и худенькая.
— The stag is a beautiful animal…[31] — Увидев меня Кэт прервала диктовку.
— Входите, прошу вас! — воскликнула она, тотчас же вскочив. — Дети, — обратилась она к девочкам, — наденьте свитера и марш к морю на зарядку. При глубоком вдохе не забывайте считать до восьми.
Девочки, тут же натянув свитера, направились к дверям.
— Ингрид, — остановила Кэт младшую, худенькую и светловолосую. — Следи, чтобы Катарина не хитрила и во время приседаний не вздумала опираться на руки! — Голос ее звучал резко.
Мы остались одни. Кэт тотчас же приступила к делу, и в мгновенье ока я оказалась в окружении платьев, пальто, туфель и шляпок. Сундуки открывались наподобие шкафа и оттуда выглядывали распятые на плечиках творения законодателей моды десятилетней давности. Откуда-то сверху падали шляпки-гнезда, шляпки-райские кущи, капоры, береты, шляпы всех видов и сортов, начиная от соломенных и кончая бархатными и кружевными.
На полу выстраивались шеренги туфель на высоком и низком каблуках, туфель, отливающих всеми оттенками крокодиловой, телячьей и змеиной кожи. В воздухе мелькали шали: испанские — с вышивкой, лионские — переливающиеся, как вода, газовые — с черными бусинками, кашемировые — шерстяные. Кэт, словно танцовщица из кордебалета, приплясывала на месте, то плавно, то с бешеной скоростью вертясь волчком.
— Вот это? А может, это? — говорила она, передвигая с места на место шкатулки, в которых поблескивали ожерелья и брошки с полудрагоценными камнями, вышвыривала на тетрадки груды перчаток, вороха перьев для шляпок, кружевных платочков, благоухающих всеми ароматами Герлена[32].
— Пожалуйста, прошу вас, — зазывала она меня. — Сегодня утром я продала Браун за сто пятьдесят фунтов норковую шубку, которая обошлась мне в тысячу пятьсот. Но для меня сейчас главное — не деньги, а время. Нужно купить билеты для девочек, потому что мой переезд оплатит дядя.
— Вы собираетесь уезжать?
— Да, непременно. Хочу как можно скорей вернуться домой, в Штаты, — отвечала она, закалывая на мне мексиканскую шаль. — Здесь ужасные школы. Я было определила детей в пансион, в самый дорогой пансион в Пензансе. Да что толку, если учительница, вместо того чтобы учить их орфографии, все время спрашивала, где их папа. В конце концов я пришла в ярость и вчера привезла девочек домой. И вообще, откуда моим детям знать о папе? Я никогда им ничего ни о каком папе не рассказывала.
— Может быть, вам лучше было бы переехать в Лондон? — робко вмешалась я.
— Что? В Лондон? В этот английский Вавилон? — забывшись, она уколола меня булавкой. — У меня красивые дочери. У них здоровые отцы и здоровая мать. Я хочу, чтобы и они росли здоровыми морально и физически.
Я с изумлением глядела на эту груду вещей.
— Но зачем вы все это возите? В таком количестве?
— Знаю, знаю, — прервала она меня, — знаю, что все это старье. Но что делать? Семейный совет не слишком ко мне благоволит. А это как-никак капитал. И потом, — добавила она, и на щеках ее выступили пятна, — неужели я должна была оставить все это во Флоренции, чтобы Антонио раздал мои вещи своим девкам? — Голос у нее дрогнул.
— Антонио? — повторила я. Должно быть, этот день был для нее днем гнева, когда чувства обуздать невозможно, даже руки у нее дрожали.
— Ну да, маркиз Антонио де Портулакка, мой законный муж, — не без гордости подтвердила она — Я два раза от него забеременела, и оба раза этот римский католик велел мне делать аборт. Во второй раз доктор отпустил меня домой чуть раньше, чем он рассчитывал, тут-то я и застала его в постели с Кьярой, нашей массажисткой, — они лежали под балдахином с фамильным гербом.
Атласной туфелькой она нацелилась в невидимую Кьяру, и из глаз ее вдруг хлынули слезы.
Боясь ее чем-нибудь обидеть, я молча заплетала и расплетала бахрому на мексиканской шали.
Но Кэт, кажется, не оценила моей деликатности. Она посмотрела на меня с вызовом.
— Ну и как по-вашему? Я должна была делать вид, что меня это не волнует? — Заметавшись по комнате, она пнула ногой чемоданы. — Но это меня взволновало. И так взволновало, что я поехала на Капри и завела себе там ребеночка от здорового красивого рыбака. Правда, он не был таким красивым и здоровым, каким был Антонио, когда мы с ним встретились на площади Синьории, и я думала, что он ничего обо мне не знает. Мы почти что и не разговаривали, взялись за руки и весь день провели вместе, вечером он проводил меня в гостиницу, а утром сделал предложение. Я подумала, что это любовь! Провидение! Гром среди ясного итальянского неба! Но не тут-то было. Он просто-напросто выведал у директора отеля, что отец оставил мне большое наследство, и сделал предложение. Я была замужем два года. Два кошмарных года в неотапливаемом палаццо с хромыми тетушками в корсетах, с дурацким потолком, штукатурка с которого падала прямо на балдахин. Ну и как по-вашему? Я должна была умереть от горя?