Сексус - Генри Миллер

Мне так не хотелось оставлять ее в логове Карузерса. Но у нее были свои доводы:

– Как ты не понимаешь, я не была дома уже несколько недель, все мои вещи здесь.

– Значит, ты живешь с ним. И чего ты мне сразу об этом не сказала?

– Я не живу с ним. Я здесь на время, пока не найду пристанища. А домой больше не вернусь… У меня был крупный разговор с матерью. Я ушла и сказала, что никогда не вернусь.

– А что же твой отец?

– Его не было дома. Я знаю, он будет в отчаянии, но я больше не могу…

– Тогда прости меня, – сказал я. – Ты, наверное, здорово намучилась. Пойдем, я тебя провожу – тебе надо отдохнуть.

Мы двинулись по пустынным улицам обратно. Вдруг она остановилась и порывисто обняла меня.

– Ты мне веришь? – спросила она, и на ее глаза навернулись слезы.

– Конечно, верю. Но мне хочется, чтобы ты нашла какое-нибудь другое место. Почему ты не хочешь, чтобы я тебе помог? Денег на комнату я всегда смогу добыть.

– Ох, мне теперь не надо помогать, – сказала она и вдруг просияла: – Я совсем забыла тебе рассказать. Я уезжаю на пару недель на природу. У Карузерса на Севере есть охотничий домик в лесу. Вот мы трое, Флорри, Ханна Белл и я, отправляемся туда. Это самые настоящие каникулы. Может, и ты сможешь присоединиться к нам? Попробуй, а? Ты доволен теперь? — Она остановилась и поцеловала меня. – Видишь, не так уж Карузерс и плох, – добавила она. – Сам-то он не едет, просто угощает нас длинным загородным пикником. А был бы он моим любовником, как ты вообразил, разве отпустил бы меня одну? Ты ему не нравишься, он тебя боится – ты слишком серьезный конкурент. Но в конце концов, какое тебе дело до его чувств! Он ведь и замуж за него выйти попросит, если жена умрет, но не потому, что я его любовница, а просто хочет быть моим настоящим покровителем. Теперь ты понял?

– Нет, – сказал я, – не понял. Но все в порядке. Тебе ведь и в самом деле нужен отдых; надеюсь, там будет весело. А что касается Карузерса, какая разница, что я думаю о нем? Мне он не нравится, я ему не верю. И не думаю, что у него такие уж благородные побуждения, как ты мне расписала. Но он, надеюсь, долго не протянет – вот и все. А будь у меня случай дать ему яду, не задумываясь отравил бы его.

Мы остановились перед домом.

– Я буду тебе писать каждый день, – сказала она.

– Послушай, Мара. – Я привлек ее к себе и зашептал в самое ухо: – Мне так много надо было тебе сказать, а все ушло в песок.

– Знаю, знаю, – лихорадочно шепнула она.

– Может быть, что-то изменится, пока ты будешь там, – продолжал я. – Невозможно так жить дальше.

– Да-да, ты прав, ты прав. – Она еще теснее прижалась ко мне. – И мне осточертела эта жизнь. Я хочу обдумать в тишине, как выбраться из этой неразберихи.

– Хорошо, – сказал я, – может быть, мы что-нибудь и сообразим. Ты будешь писать, обещаешь?

– Конечно, буду… каждый день, — сказала она и открыла дверь.

Я постоял еще немного после того, как она скрылась. Я спрашивал себя, зачем отпустил ее, почему был таким дураком. Я спрашивал себя, не правильнее ли было бы схватить ее сейчас, и пусть летит к чертовой матери жена, пусть туда же отправляется работа. Я шагал по улице, в голове кипели и сталкивались эти мысли, а ноги несли меня к дому.

6

Ну вот, она отправилась в леса на Север. Уехала, уехала на самом деле. Две эти засранки сопровождали ее, так что все сложилось просто замечательно. Там их ждала пара чудесных лесовиков, которые приглядывали за ними, варили пищу, показывали, как надо проходить речные пороги; по ночам, под высыпавшими на небо звездами, играли для них на гитаре и гармонике и все такое прочее. Все это она втиснула на оборот открытки с изображением роскошной еловой шишки, упавшей с сосны где-то в штате Мэн.

Незамедлительно я кинулся к берлоге Карузерса проверить, не уехал ли и он из города. Он оказался на месте, в полном порядке, весьма удивлен и совершенно не обрадован моим визитом. Я прикинулся, что пришел попросить книгу, потрясшую мое воображение в тот вечер. Он сухо информировал меня, что давным-давно отказался от практики одалживания книг. Он был трезв как стеклышко, и ему явно не терпелось выставить меня поскорее. Уходя, я заметил, что мой портрет с ножом в сердце снова прикноплен к стене. А он заметил, что я это заметил, но никак не прореагировал.

Я почувствовал себя несколько оскорбленным, но зато как мне полегчало! На этот раз она сказала правду! Ошалев от восторга, я отправился в библиотеку, купил по дороге блок почтовой бумаги, конверт и просидел в библиотеке, пока не закончил гигантское письмо к Маре. Я просил ее телеграфировать мне – невмоготу было ждать, пока ее слова дотащатся ко мне почтой. Запечатав конверт, я написал еще и длинную телеграмму и отправил ее следом. Через два дня, ничего не получив от нее, в вестибюле «Макальпин-отель» я составил вторую телеграмму, еще более длинную, и принялся за второе письмо, еще более объемистое, чем первое. На следующий день пришло письмо от нее, коротенькое, нежное, страстное, совершенно детское письмо. Но ни слова о моей телеграмме. Я чуть с ума не сошел. Может быть, она дала мне неверный адрес? А зачем ей это? Что бы там ни было, лучше отбить еще телеграмму. Попросить полный адрес и номер ближайшего телефона. Получила ли она вторую телеграмму и оба письма? «Внимательно следи за почтой и телеграммами. Пиши чаще. По возможности телеграфируй. Сообщи возвращение. Я тебя люблю. Я без ума от тебя. Секретарь Кабинета министров».

«Кабинет министров» должен был произвести впечатление. И вскоре пришла телеграмма для Глана-охотника, а потом письмо, подписанное «Виктория» 35. Она писала, что сам Бог охраняет ее, стоит у нее за плечами. Она собралась взглянуть на оленей и заблудилась в лесу. Лесники отыскали ее и привели домой. Лесники эти – славные парни, Флорри и Ханна закрутили с ними любовь. Они вместе путешествуют на каноэ и спят в лесу под открытым ночным небом. А она возвращается через неделю, самое большее через десять дней. Дольше она без меня просто не выдержит. И вдруг: «Я приеду к тебе. Я хочу стать твоей женой». Вот это было чудо. Я полюбил ее еще больше, полюбил за открытость, простоту, искренность и честность ее писем. Бегая с места на место как одержимый, я написал ей три письма подряд и стал ждать…

Лихорадочное ожидание ее приезда. Она написала, что приедет вечером в пятницу и сразу же позвонит мне на квартиру Ульрика. Пятничный вечер наступил, и я проторчал до двух утра у Ульрика, дожидаясь звонка. Его не было. Большой скептик, Ульрик успокоил меня: она, наверное, имела в виду следующую пятницу. Я пошел домой чертовски удрученный, но веря, что уж утром-то она объявится.

С утра я надоедал Ульрику звонками, но все впустую. Он начал злиться и даже пристыдил меня. В полдень, выходя из конторы, я наткнулся на Макгрегора; мы не виделись больше месяца, теперь они с женой щеголяли в новой машине и стали зазывать к себе на ленч. Я пытался увернуться, но не смог.

– Что с тобой? – спросил Макгрегор. – Ты какой-то сам не свой. Опять, наверное, баба? Господи, да когда же ты угомонишься!

За ленчем он сообщил, что они собираются обкатать машину, поехать на Лонг-Айленд и, может быть, переночевать там где-нибудь. Почему бы мне не присоединиться к ним?

– У меня назначена встреча с Ульриком, – объяснил я.

– Ну и чудесно, – сказал Макгрегор, – зови с собой твоего Ульрика. Я от него не в восторге, но, если это тебя хоть чуть-чуть развеселит, мы его обязательно захватим, чего там.

Я стал ему объяснять, что Ульрик не так уж и обрадуется этой поездке, но он и слушать не хотел.

– Поедет, – уверенно заявил он. – Предоставь это мне. Мы поедем к Монтаук-Пойнт или на Шельтер-Айленд и там расположимся. Не бери в голову – все будет отлично. А насчет твоей Дженни, которая так тебя извела, – никуда она не денется. Не рассусоливай с ними, вот что я тебе скажу. Верно, Тесс? – И он так ткнул под ребро свою жену, что у той перехватило дыхание.

Тесс Моллей была, что называется, недотепой, добродушной ирландской недотепой. Я не встречал более покладистой женщины. Широкозадая, с оспинами на лице, с редкими бесцветными волосами (начинала лысеть), она была тем не менее веселой и компанейской теткой, готовой всегда откликнуться на первый же сигнал вступить в бой. Макгрегор женился на ней из чисто практических соображений. Они никогда не демонстрировали миру нежной обоюдной любви. Вряд ли и плотские инстинкты влекли их друг к другу: он честно признался мне вскоре после свадьбы, что секс большой роли для нее не играет. Она не возражала против того, чтобы ее иногда употребляли, но никакого особенного удовольствия при этом не испытывала. «Ну, ты уже заканчиваешь?» – спрашивала она время от времени, и если процедура затягивалась, она могла попросить принести ей выпить или чего-нибудь поесть.