Сексус - Генри Миллер

Обыкновенно после таких подвигов я просыпаюсь в скверном настроении. Глядя на Мод, на ее одеяние, на ее мрачное, недовольное лицо, на всегда поджатые, неулыбающиеся губы, всматриваясь в нее за завтраком, я иногда спрашивал себя: а почему бы не вытащить ее однажды на прогулку к берегу океана да и не столкнуть вниз с какого-нибудь волнолома? Как выбившийся из сил пловец ищет глазами берег, так я искал признаков развязки, приготовленной для меня Стенли. Но от Стенли не было ни слуху ни духу. Чтобы кончить со всем этим, я написал Маре, что, если мы как можно скорее не найдем выход, я покончу с собой. Наверное, очень сильное получилось у меня письмо, потому что Мара позвонила мне и потребовала немедленного свидания. Звонила она сразу после ленча, в один из тех суматошных дней, когда все идет вкривь и вкось. Претенденты так и перли к нам, и будь у меня пять языков, пять пар рук и не пять, а двадцать пять телефонов на столе, я и то не смог бы нанять такую кучу людей, что заполнила образовавшийся за ночь в нашей конторе вакуум. Я попробовал отложить Мару на вечер, но она никак не хотела ждать. И я согласился: через несколько минут я увижусь с ней по адресу, который она мне сказала. Это был дом ее приятеля, там нам никто не помешает, где-то в Виллидже.

Толпа посетителей висла на барьере, и я бросил их на Хайми Лобшера, пообещав вернуться через полчасика. Такси подъехало к кукольному домику с крохотной лужайкой перед ним. В дверях меня поджидала Мара. На ней было легкое розово-лиловое платье, а под ним, как я сразу догадался, она была голышом. Закинула руки мне на шею и впилась в меня поцелуем.

– Прелестное гнездышко, – сказал я, переводя дух и осматриваясь.

– Правда? – спросила она. – Это домик Карузерса. Сам он с женой живет чуть подальше, а здесь у него что-то вроде запасной берлоги. Я здесь иногда ночую, когда слишком поздно добираться до дома.

На Карузерса я никак не прореагировал. Подошел к книжным полкам взглянуть на книги, краем глаза увидел, как Мара сорвала со стены какой-то лист бумаги.

– Что это? – спросил я, скорее изображая интерес, чем интересуясь.

– Ничего особенного. Его рисунок, он просил его выбросить.

– Дай-ка взглянуть.

– А чего глядеть? Самая настоящая ерунда. – Она собралась порвать лист, но я выхватил его и увидел – Бог ты мой – свое собственное изображение. Прямо в мою грудь на рисунке был воткнут кинжал.

– Я же говорила тебе, он жутко ревнивый, – сказала Мара. – Не обращай внимания, он это спьяну нарисовал. В последнее время он вообще стал много пить. Мне приходится просто стеречь его. Знаешь, он как большой ребенок. Но ты не думай, пожалуйста, что он тебя не любит, он так с каждым может поступить, кто проявляет ко мне хоть малейший интерес.

– Ты сказала, он женат. Он что, не живет с женой?

– Она инвалид.

– Сидит в инвалидном кресле?

– Ну не до такой степени. – Она усмехнулась. – Ой, ну зачем сейчас говорить об этом? Какое нам дело до его жизни! Ты знаешь, что я ему не любовница. Я говорила тебе, что он нянчился со мной, а теперь настала моя очередь присматривать за ним, он в этом нуждается.

– Значит, ты здесь иногда ночуешь, а он в это время со своей женой-инвалидом, так, что ли?

– Он тоже здесь иногда ночует, здесь два спальных места. Ты разве не заметил? – И тут же она взмолилась: – Ну прошу тебя, хватит о нем; тебе не о чем волноваться, неужели ты мне не веришь?

Она прижалась ко мне, обняла. Я легко поднял ее, перенес на кушетку, задрал платье, раздвинул ее ноги, и язык мой скользнул в расщелину. Она тут же потянула меня на себя, руки ее сначала извлекли на белый свет мой член, а потом, приглашая его, раздвинули нижние губы. И когда он там оказался, Мара почти сразу же испытала оргазм, потом второй, потом третий. Наконец встала и побежала в ванную. Потом я занял место под душем, а вернувшись в комнату, застал ее лежащей с сигаретой в зубах. Я присел рядом, ласково положил руку ей на развилку.

– Мне пора возвращаться в контору, – сказал я, – а мы толком и не поговорили.

– Побудь еще. – Она поднялась, ее рука легла на мою дубинку.

Я припал к Маре крепким долгим поцелуем. Ее пальцы расстегивали мои брюки, когда мы услышали, как кто-то возится с дверным замком.

– Это он. – Она мгновенно вскочила и побежала к дверям. И еще она сказала: – Оставайся на месте, все в порядке.

Я не успел как следует застегнуться, а она уже упала в объятия шагнувшего в комнату Карузерса.

– У меня гость, – сказала Мара, – я пригласила его посмотреть дом. Но он собирается уходить.

– Привет. – Карузерс крепко пожал мне руку, на губах дружеская улыбка. Казалось, мое присутствие ничуть его не удивило. По сравнению с нашей первой встречей он сильно сдал.

– Вы же не сию минуту уходите, не правда ли? – продолжал он, разворачивая принесенный с собой пакет. – Как насчет маленькой выпивки? Что предпочитаете: скотч или рай 33?

Не успел я сказать да или нет, Мара уже устремилась на кухню за льдом. Я встал вполоборота к Карузерсу, открывавшему бутылки, и, прикидываясь, что внимательно рассматриваю книги на полках, торопливо застегнул брюки.

– Надеюсь, вас не разочаровало это место? Этакое убежище, пещера, где я могу принимать Мару и ее приятелей. А на ней сегодня миленькое платьице, вы не находите?

– Да, – сказал я, – замечательное.

Наконец он заметил мой интерес к книжным полкам.

– Ничего хорошего здесь не найдете. Лучшие книги – у меня дома.

– Нет, и здесь подбор прекрасный, – сказал я, радуясь, что разговор коснулся этой темы.

– Вы, как я догадываюсь, писатель. А может быть, мне Мара об этом сказала.

– Ну какой я писатель, – возразил я. – Хотел бы им стать. А вот вы, наверное, писатель?

Он усмехнулся, сделал глубокий глоток.

– О, по-моему, мы все когда-нибудь пробовали писать. И я тоже, в основном стихи. Но кажется, у меня есть только один талант – хорошо пить.

Появилась Мара, принесла лед.

– Подойди поближе, – сказал Карузерс, взяв из рук Мары лед и полуобняв ее за талию, – ты ведь меня еще не поцеловала.

Задрав кверху подбородок, Мара довольно холодно приняла его слюнявый поцелуй.

Брызнула струя шипучки, и, поднеся ко рту стакан, Карузерс пожаловался:

– Нет больше сил торчать в конторе. Черт меня толкнул на это проклятое место. Делать мне там нечего, только надувать щеки с важным видом да ставить свою подпись на дурацких бумагах.

Он сделал большой глоток и опустился в глубокое моррисовское кресло 34. Он был похож на вконец замученного работой бизнесмена, хотя работы у него было с гулькин нос.

– Вот так-то лучше, – отдуваясь, проворчал он и сделал мне знак садиться. Мару он подозвал кивком. – Сядь-ка здесь, – сказал он, похлопав рукой по креслу, – хочу тебе кое-что сказать. Есть хорошие новости.

Я стал свидетелем весьма интересной сцены. Хотелось бы знать, не было ли все это разыграно специально в мою честь. Он потянул Мару к себе, явно намереваясь обслюнявить ее еще раз, но она отдернула голову.

– Не валяйте дурака. И пожалуйста, не пейте больше. Вы напьетесь, и какой уж тут разговор…

Она положила руку ему на плечо, пальцы перебирали его волосы.

– Видите, какая она тиранка, – повернулся ко мне Карузерс. – Помоги Бог тому бедняге, который на ней женится. Вот я сбежал из дому, принес ей хорошие новости…

– Так какие же новости? – перебила его Мара. – Что ж вы ничего не рассказываете?

– Так ты не даешь мне рассказать. – Он хлопнул Мару по крестцу. – Кстати, – повернулся он ко мне, – не хотите ли налить себе еще? И мне тоже, если только она разрешит. Мне-то самому просить бесполезно, я уж ей надоел с этим.

Такая перепалка могла затянуться до бесконечности. Стало ясно, что возвращаться в контору поздно – день кончался. Второй стаканчик окончательно утвердил меня в решении остаться до конца и посмотреть, что произойдет дальше. Я заметил, что Мара не пила, и почувствовал, что она хочет, чтобы я остался. Хорошие новости были переведены на запасной путь, а потом и вовсе забыты. А может, он уже сказал ей кое-что украдкой – что-то уж очень резко оборвалась эта тема. А может быть, спрашивая его о новостях, она в то же время предостерегала его. («Так какие же новости?» А рука, поглаживающая его по плечу, говорила, что не надо при мне говорить об этом.) Я уже ничего толком не понимал. Присев на софу, я незаметно приподнял покрывало, чтобы посмотреть, постланы ли там простыни. Их не было. Потом я узнаю, что это означает. Но до «потом» был еще долгий путь.

Карузерс и в самом деле был пьяницей, но пьяницей славным, компанейским. Одним из тех, кто равномерно распределяет время между пьянством и трезвостью. Одним из тех, кто никогда не помышляет о закуске. Одним из тех, кто обладает сверхъестественно цепкой памятью и каким мертвецки пьяным ни кажется, все видит, все замечает, все запоминает.

– А где же мой рисунок? – неожиданно спросил он, глядя совсем ясными глазами на стену.