Трансмиграция Тимоти Арчера - Филип Дик

— Вообще-то это я должна организовывать твои встречи, — не успокаивалась Кирстен.

— На самом деле это будет совершенно неформальное обсуждение. Вместе пообедаем. Я встречусь с другими консультантами. Осмотрю их здания и сады. У них очень красивые сады. Я видел сады фонда несколько лет назад и до сих пор не могу их забыть. — Он обратился ко мне: — Тебе они понравятся, Эйнджел. Там есть все сорта роз, в особенности «Пис». Все запатентованные розы наивысшего качества, или как там розы оцениваются. Так я могу прочесть вам перевод эклоги Вергилия?

Круг последний настал по вещанью пророчицы Кумской,Сызнова ныне времен зачинается строй величавый,Дева грядет к нам опять, грядет Сатурново царство.Снова с высоких небес посылается новое племя.К новорожденному будь благосклонна, с которым на сменуРоду железному род золотой по земле расселитсяДева Луцина! Уже Аполлон твой над миром владыка.[69]

Кирстен и я переглянулись. Ее губы шевельнулись, но я не расслышала ни звука. Одному лишь небу известно, что она говорила и думала в тот момент, когда на ее глазах Тим рушил свою карьеру и жизнь из-за убеждений, а точнее, из-за отсутствия таковых: веры в Спасителя.

Проблема Кирстен заключалась просто в том, что она не видела проблемы. Для нее дилемма Тима была призрачной, сфабрикованной на книжных предположениях. По ее суждению, у него была возможность избавиться от проблемы в любое время, которое только он сочтет подходящим. Ее вывод заключался в том, что Тиму просто надоела епископская работа, и он захотел ее сменить, утверждения же об утрате веры в Христа были его оправданием смены карьеры. Поскольку эта смена карьеры была глупой, она ее не одобряла. Ведь она столько выгадывала от его статуса. Как она сказала, Тим не думал о ней, он думал только о себе.

— У доктора Гаррет высокая репутация, — произнес Тим едва ли не жалобно, словно взывая к поддержке хотя бы одной из нас.

— Тим, — начала я, — я действительно думаю…

— Промежностью своей ты думаешь, — вдруг обрушилась Кирстен.

— Что?

— Все ты слышала. Я знаю о ваших разговорчиках, которыми вы занимаетесь, когда я ухожу спать. Когда вы одни. И я знаю, что вы встречаетесь.

— Встречаемся с кем? — опешила я.

— Друг с другом.

— Господи Иисусе, — промолвила я.

— «Иисусе», — передразнила Кирстен. — Всегда Иисус. Всегда взывания ко Всемогущему Сыну Божьему, дабы оправдать свой эгоизм и то, на что вы способны. Я считаю это отвратительным. Я вас обоих считаю отвратительными. — Она повернулась к Тиму. — Я знаю, что ты был в ее чертовом магазине грамзаписей на той неделе.

— Чтобы купить пластинку «Фиделио».

— Ты мог бы купить ее и здесь, в Сан-Франциско. Ее могла бы купить тебе и я.

— Я хотел посмотреть, что у нее…

— У нее нет ничего, чего нет у меня.

— «Missa Solemnis».[70] — едва выговорил Тим. Он казался совершенно ошеломленным. Обращаясь ко мне, он попросил: — Ты можешь ее урезонить?

— Я сама себя могу урезонить, — сказала Кирстен. — Я в состоянии сообразить, что именно происходит.

— Тебе надо бы прекратить принимать депрессанты, Кирстен, — посоветовала я.

— А тебе надо бы прекратить обдалбываться по пяти раз на дню. — В ее взгляде было столько бешеной ненависти, что я не верила своим глазам. — Ты куришь травы достаточно, чтобы… — Она запнулась. — Больше, чем Полицейское управление Сан-Франциско имеет дел в месяц. Извините. Я плохо себя чувствую. Простите меня. — Она ушла в спальню, бесшумно закрыв за собой дверь.

Мы слышали, как она мечется по комнате. Затем мы услышали, как она прошла в ванную. Донесся шум воды: она принимала таблетку, возможно, барбитурат.

Я сказала Тиму, стоявшему в оцепенелом изумлении:

— Подобные изменения в личности вызывают барбитураты. Это таблетки, не она.

— Я думаю… — Он собрался. — Я вправду хочу слетать в Санта-Барбару и увидеться с доктором Гаррет. Как ты думаешь, она действительно женщина?

— Кирстен? Или Гаррет? — не поняла я.

— Гаррет. Я мог бы поклясться, что это был мужчина. Я только сейчас заметил имя. Может, я ошибся. Может, это ее и расстраивает. Она успокоится. Мы поедем вместе. Доктор Мейсон сказал, что доктор Гаррет в почтенном возрасте, болеет и практически не у дел, так что она не будет представлять собой угрозу для Кирстен, как только она ее увидит.

Чтобы сменить тему, я спросила:

— Ты послушал «Missa Solemnis», что купил у меня?

— Нет, — ответил Тим рассеянно, — не было времени.

— Это не самая лучшая запись. У «Коламбиа» довольно специфичное расположение микрофонов — они ставятся в оркестре вразброс, с тем чтобы донести звучание отдельных инструментов. Идея неплохая, но она сводит на нет атмосферу зала.

— Ее беспокоит, что я ухожу. С должности епископа.

— Тебе надо как следует все обдумать, прежде чем ты сделаешь это. Ты уверен, что хочешь посоветоваться именно с медиумом? Разве нет кого-то в церкви, к кому ты обращаешься, когда переживаешь духовный кризис?

— Я буду советоваться с Джеффом. Медиум действует как пассивное звено, почти как телефон.

Затем он пустился в объяснения, насколько не понимают роль медиумов. Я слушала в пол-уха, меня это совершенно не интересовало. Меня расстроила враждебность Кирстен, хоть я и почти привыкла к ней. Но на этот раз она превысила свою обычную стервозность. Расскажу какому-нибудь секональщику, когда встречу, сказала я себе. Изменение личности, мгновенная вспышка. Паранойя. Она просто мешает нас с говном, сказала я себе. Она летит в тартарары. Хуже, она летит в тартарары не одна — она вонзила глубоко в нас свои коготки, и волей-неволей мы следуем за ней. Дерьмо. Это так ужасно. Человек, подобный Тиму Арчеру, не должен мириться с этим. Я не должна мириться.

Дверь в спальню открылась, и Кирстен сказала Тиму:

— Зайди.

— Через минутку.

— Ты зайдешь сейчас.

— Я пойду, — сказала я.

— Нет, — отрезал Тим, — ты не пойдешь. Мне надо обсудить с тобой еще кое-что. Тебе не нравится, что я оставляю епископство? Когда выйдет моя книга о Джеффе, мне придется это сделать. Церковь не позволит мне издать столь сомнительную книгу. Для них она слишком радикальна. Она предлагает другой путь, а они слишком реакционны для этого. Она опережает время, они же отстают. Нет никакой разницы между моей позицией по этому вопросу и моей позицией по поводу войны во Вьетнаме. Тогда я противостоял истэблишменту, и я смогу — теоретически — противостоять истэблишменту и относительно вопроса о жизни после смерти. Однако по поводу войны во Вьетнаме меня поддерживает молодежь Америки, в этом же случае поддержки у меня нет.

— У тебя есть моя поддержка, но для тебя это не имеет значения, — пожаловалась Кирстен.

— Я имею в виду общественную поддержку. Поддержку власть имущих, тех, кто, к несчастью, контролирует человеческие умы.

— Моя поддержка для тебя ничего не значит, — повторила Кирстен.

— Она значит для меня все. Я не смог бы осмелиться — я не осмелился бы — написать эту книгу без тебя. Без тебя я даже не поверил бы. Это ты придала мне сил. Способность понять. А от Джеффа, когда мы свяжемся с ним, я узнаю об Иисусе Христе, что бы это ни было. Я узнаю, действительно ли Летописи саддукеев указывают, что Иисус говорил не от себя, а лишь то, чему сам научился… Или, может Джефф скажет мне, что Христос рядом с ним, или он рядом с Христом, в другом мире, в высшем царстве, куда в конечном счете все мы отправимся, где он сейчас находится и пытается достучаться до нас, как только может, да благословит его Господь.

— Тогда ты рассматриваешь предстоящее дело с Джеффом, — заметила я, — как некую возможность тем или иным способом избавиться от сомнений касательно значения Летописей…

— Мне кажется, я ясно дал это понять. — раздраженно прервал меня Тим. — Поэтому-то это так важно. Поговорить с ним.

Как странно, подумала я. Воспользоваться своим сыном — расчетливо воспользоваться своим мертвым сыном, — чтобы разрешить исторический вопрос. Но это более чем исторический вопрос, это цельный кодекс веры Тима Арчера, итог самой веры для него. Вера или отход от веры. Здесь на кону вера против нигилизма… Для Тима утратить Христа означает утратить все. А он утратил Христа. Его слова, обращенные в тот вечер к Биллу, возможно, были его последней обороной крепости перед ее сдачей. Может, она пала тогда, а может, и раньше. Тим спорил по памяти, как по страницам. Перед ним лежала написанная речь, как и на службе в Великий четверг, когда он читал по Книге общей молитвы.[71]

Сын, его сын, мой муж, поставлен в зависимость от интеллектуального вопроса — сама я никогда не смогла бы так поступить. Это означает обезличивание Джеффа Арчера. Он превращен в инструмент средство обучения. Да ведь он превращен в говорящую книгу! Как все те книги, что Тим вечно достает с полки, особенно в кризисные моменты. Все заслуживающее быть узнанным можно найти в книге. И наоборот: если Джефф важен, то он важен не как личность, но как книга. Тогда получается, что книги ради книг, даже не ради знаний. Книга — вот реальность. Для Тима, чтобы любить и ценить своего сына, необходимо — как бы невероятно это ни казалось — рассматривать его как своего рода книгу. Вселенная Тима Арчера — одна огромная подборка справочников, в которой он выискивает и выбирает по велению своего беспокойного ума, всегда ища новое, всегда отворачиваясь от старого. Это полная противоположность тому отрывку из «Фауста», что он читал. Для Тима нет того мгновения, которому он скажет «Повремени!». Оно все еще ускользает от него, все еще в движении.