Трансмиграция Тимоти Арчера - Филип Дик

Да я сама не очень-то отличаюсь от него, осознала я. Я, выпускница кафедры английского языка Калифорнийского университета в Беркли… Тим и я — одного поля ягоды. Не последняя ли песнь «Божественной комедии» Данте очертила мою личность, когда я впервые прочла ее в тот день, когда еще училась в школе? Песнь Тридцать третья из «Рая» — кульминация, на мой взгляд, когда Данте говорит:

Я видел — в этой глуби сокровеннойЛюбовь как в книгу некую сплелаТо, что разлистано по всей вселенной:Суть и случайность, связь их и дела,Все — слитое столь дивно для сознанья,Что речь моя как сумерки тускла.[72]

Великолепный перевод Лоуренса Биньона. Затем Скерилло Гранджент комментирует это место: «Бог есть Вселенская Книга». На что другой комментатор, я забыла его имя, отвечает: «Это платоническое представление». Платоническое или же нет но это та последовательность слов, что придала мне форму, сделала меня тем, что я есть: это мой источник, такое ви́дение и описание, такой взгляд на конечное. Да, я не называю себя христианкой, но я не могу забыть это ви́дение, это чудо. Я помню ту ночь, когда прочла заключительную песнь «Рая», прочла ее — прочла ее правильно — впервые. У меня ныл зуб, и боль была просто невыносимой, так что я всю ночь пила неразбавленный бурбон и читала Данте, а в девять часов утра поехала к дантисту — не позвонив заранее, не договорившись о приеме — и вся в слезах предстала перед доктором Дэвидсоном, потребовав, чтобы он сделал хоть что-нибудь… Что он и сделал. Поэтому-то эта финальная песнь и произвела на меня и внутри меня такое глубокое впечатление. Она ассоциируется с ужасной болью, длящейся часами, ночью, когда и поговорить-то не с кем. После этого я и пришла к собственному постижению конечного — не к формальному или официальному, но все же.

Через муки, через больЗевс ведет людей к уму,К разумению ведет.Неотступно память о страданьеПо ночам, во сне, щемит сердца,Поневоле мудрости уча.Небеса не знают состраданья.Сила — милосердие богов.[73]

Или как там? Эсхил? Уже и забыла. Один из трех, кто писал трагедии.

Это я к тому, что могу сказать со всей искренностью, что для меня момент величайшего понимания, когда я наконец постигла духовную реальность, пришел с экстренным промыванием корневого канала зуба, когда я два часа сидела в кресле зубного врача. И двенадцать часов пила бурбон — весьма скверный к тому же, — читала Данте, без всякого прослушивания музыки или приема пищи — я просто не могла есть, — и страдала. Но оно того стоило, я никогда этого не забуду. И я действительно не отличаюсь от Тимоти Арчера. Книги для меня тоже реальные и живые. Из них исходят человеческие голоса и принуждают меня к согласию, так же как, по словам Тима, Бог принуждает нас к согласию на мир. После подобного пережитого страдания вы никогда не забудете, что делали, видели, думали и читали той ночью. Я ничего не делала, ничего не видела, ни о чем не думала. Я читала, и я запомнила. Ведь я не читала той ночью комиксы про Говарда Дана, или Легендарных Кошмарных Психованных Братьев, или П***енку. Я читала «Божественную комедию» Данте, от «Ада» через «Чистилище», пока в конце концов у меня не поплыли перед глазами трехцветные круги света… и не настало девять часов утра, когда я смогла сесть в свою бл***ую тачку, ворваться в утренний поток и затем в кабинет доктора Дэвидсона, плача и ругаясь на чем свет стоит всю дорогу, не позавтракав, даже не выпив чашечку кофе, воняя потом и бурбоном — вот уж действительно запашок, приведший в изумление секретаршу в приемной.

Поэтому для меня в определенном необычном смысле — по определенным необычным причинам — книги и реальность слиты. Они объединились через одно происшествие, одну ночь моей жизни: моя интеллектуальная жизнь и моя практичная жизнь соединились — нет ничего реальней зуба с инфекцией — и соединились так, что уже никогда больше не разделялись полностью. Если бы я верила в Бога, то сказала бы, что той ночью он показал мне нечто. Он показал мне полноту: боль, физическая боль, капля за каплей, и затем, как его чудовищное милосердие, пришло понимание… И что же я поняла? Что все это реально — и воспаленный нерв, и промывание корневого канала, и, не больше и не меньше:

Три равноемких круга, разных цветом.Один другим, казалось, отражен…

Так Данте увидел Бога как Троицу. Большинство людей, пытающихся прочесть «Комедию», увязают в «Аду» и принимают его видение за видение комнаты страха: люди головой из дерьма, люди головой в дерьме. И еще ледяное озеро (предположительно арабское влияние — это описание мусульманского ада). Но то лишь начало путешествия, все только начинается. В ту ночь я прочла «Божественную комедию» от начала до конца и затем вылетела на улицу к доктору Дэвидсону, и больше уже не была прежней. Я так и не вернулась к той, каковой была до этого. Поэтому-то книги тоже реальны для меня. Они связывают меня не только с другими умами, но и с ви́дением других умов, с тем, что эти умы постигают и зрят. Я вижу их миры так же, как и свой собственный. Боль, плач, пот, вонь и дешевый бурбон «Джим Бим» были моим адом, и отнюдь не воображаемым. То, что я читала под заголовком «Рай», для меня раем и было. Это триумф ви́дения Данте: реальны все сферы — не менее, чем другие, и не более, чем другие. И они переходят одна в другую посредством того, что Билл называл «постепенным приращением», и здесь это действительно подходящий термин. И во всем этом есть гармония, ибо, подобно сегодняшним автомобилям по сравнению с машинами тридцатых годов, резких переходов не существует.

Господь хранит меня от еще одной такой ночи. Но черт побери, не переживи я ту ночь, выпивая, плача, читая и страдая, я никогда бы не родилась, не родилась по-настоящему. То было моментом моего рождения в реальном мире, и реальный мир для меня — смесь боли и красоты. И это верное ви́дение мира, потому что из этих составляющих реальность и складывается. И все они были у меня в ту ночь, в том числе и пачка болеутоляющих таблеток, которую я привезла домой от дантиста, когда закончилось мое испытание. Я приехала домой, приняла таблетку, выпила кофе и отправилась спать.

И все же… Я считаю, что именно этого Тим и не сделал: он либо не объединил книгу и боль, либо, если объединил, сделал это неправильно. У него была музыка, но не было слов. Или, точнее, у него были слова, но они относились не к миру, а к другим словам — такое в книгах по философии и статьях по логике называется «порочным регрессом». Порой в подобных книгах и статьях говорится, что «вновь угрожает регресс», что означает, что мыслитель вошел в петлю и находится в большой опасности. Как правило, он даже не знает об этом. Разборчивый толкователь с острым умом и острым глазом следит за ходом и замечает угрозу. Или же нет. Я не могла быть для Тима Арчера таким толкователем. А кто мог? Псих Билл попал в самую точку и был отослан в свою квартиру в Ист-Бей, дабы обдумать свои заблуждения.

«У Джеффа есть ответы на мои вопросы», — заявил Тим. Да, следовало мне ответить, что Джеффа не существует. И весьма вероятно, что сами вопросы также нереальны.

Так что оставался только Тим. А он усердно готовил свою книгу, повествующую о возвращении Джеффа с того света, книгу, которая — и Тим знал это — поставит крест на его карьере в епископальной церкви и, более того, выведет его из игры за влияние на общественное мнение. Это слишком высокая цена, весьма порочный регресс. И он действительно уже угрожал. Он практически настал — пришло время для поездки в Санта-Барбару, к доктору Рейчел Гаррет, медиуму.

Санта-Барбара, Калифорния, производит на меня впечатление одного из самых трогательно прекрасных мест страны. Хотя формально (то есть территориально) она часть Южной Калифорнии, в духовном смысле этого не скажешь — так или иначе, мы, с Севера, в высшей степени не понимаем Юга. Несколько лет назад антивоенно настроенные студенты из Калифорнийского университета в Санта-Барбаре сожгли дотла отделение «Бэнк ов Америка», к тайному удовольствию каждого — то есть город не отрезан от времени и мира, не изолирован, хотя его прекрасные сады и наводят на мысль о прирученной системе убеждений, нежели буйной.

Мы трое перелетели из Международного аэропорта Сан-Франциско в маленький аэропорт Санта-Барбары. Нам пришлось довольствоваться двухмоторным пропеллерным самолетом — взлетно-посадочная полоса местного аэродрома слишком мала для приема реактивных. Закон требует сохранения стиля города, отличающегося постройками из необожженного кирпича, то есть испанского колониального стиля. Пока такси везло нас к месту нашего проживания, я отмечала преобладание испанского дизайна во всем, даже в торговых центрах-пассажах. Я сказала себе: вот то место, где я могла бы вполне сносно жить. Если когда-либо покину район Залива.