Сын охотника - Константин Эрендженов

Только к полуночи обоз прибыл на место новой дислокации к землянке, построенной кем-то в глухом лесу. Повозки были размещены под густыми кронами деревьев, чтобы днем их не было видно с самолетов. С коней хомутов не снимали, а рассупонили и дали корм.

Капитан с двумя бойцами уехал в штаб. За начальника остался Мерген. Он сразу же дал Бадме наряд вне очереди. А остальных увел в землянку, так как начинался дождь.

Накрывшись плащ-палаткой, Бадма остался в ночной темноте один, между землянкой и обозом.

Знамя чужака

Дождь вскоре перестал, и Бадма снял с головы капюшон плащ-палатки, чтобы лучше слышать. Теперь он боялся еще какой-нибудь неожиданной провинности. Было тихо. Лишь лошади хрумкали овсом, да изредка в лесу раздавалось уханье филина. Эта ночная птица каждый раз заставляла Бадму вздрагивать. Он хватался за винтовку и долго прислушивался, не последует ли за этим надсадным уханьем что-нибудь более страшное. Но мирный хруст лошадей мало-помалу успокаивал его, и он даже поддавался дреме. Появлялся соблазн присесть на минутку. Но он уже знал, что как только сядет, сразу же уснет. И он начинал ходить и усиленно думать о своем сегодняшнем проступке.

Конечно, все получилось нелепо. Впервые напросился ехать в голове колонны, хотел отличиться и вдруг прозевал тропинку. Как подумал о том, что мог попасть прямо под пулеметную очередь немцев, сразу вся дремота прошла. Глаза раскрылись шире, сердце начало усиленно колотиться. Но то, что уже пережито, Бадму мало беспокоило. Более страшным ему казалось его будущее. Командир уехал в штаб, чтобы доложить о нем. Иначе зачем на ночь глядя блуждать по лесу? Вернется и сразу его, Бадму Цедяева, предадут военно-полевому суду или пошлют в штрафной батальон. Говорят, штрафников посылают на верную гибель. Бадма возмутился в душе: «За какие проступки я должен погибать раньше времени? Почему я должен унижаться перед этим князем? (Так он теперь называл Мергена.) Завтра он начнет допекать меня всем, в чем я был и не был виноват. Будет хвастаться, что он поймал меня, пытавшегося бежать к немцам с оружием и целой повозкой боеприпасов. И он будет, конечно, прав. Ему поверят. Он припомнит и все мое прошлое. И уж не упустит, что наши отцы были заклятыми врагами. И все будут на его стороне.

Я теперь как суслик, попавший в петлю. И вырваться нельзя, и смерть не приходит. Но я ему не суслик! Человек должен все уметь. Уж раз он обозвал лисой, то надо хитрить. Затаиться и ждать удобного момента. А потом – раз! – и разорвать капкан…»

Настроившись так, Бадма решил скрыть свои намерения под маской беспечности и простодушия. Утром, сменившись с поста и направляясь к своему месту, он с глазу на глаз встретился с Мергеном. Как ни в чем не бывало, он отдал ему честь.

– Здравствуй, здравствуй! Ну как ночь? Как переносишь свое наказание? – спросил с усмешкой Мерген.

– Ничего, товарищ командир. Сам виноват, поэтому считаю, что наказан справедливо. Я не обижаюсь на тебя, ничего плохого не думаю о тебе. Недаром говорят у нас: «Каждый человек за содеянное отвечает сам». Наказание послужит мне хорошим уроком. Может, я еще буду первым бойцом во взводе! – Уж это Бадма сказал явно для красного словца. В глубине его затаенной души созревали совсем иные планы…

Третья ночь штрафного дежурства Бадмы началась тихо и спокойно. Даже лошади не так хрумкали: овес кончился, и они почти бесшумно жевали мягкую траву, накошенную за день ездовыми.

К лесу Бадма уже привык. Теперь он не казался ему таким угрюмым и полным неожиданных страхов, как в первую ночь. Небо тоже стало светлей и ближе. С детства знакомые ночные светила сияли, как рассыпанные серебряные монеты. Глядя на них, Бадма задумался о далеком доме. Вдруг какая-то звезда, прочертив светлую линию на черно-синем небе, исчезла вдали. По обычаю, Бадма плюнул на землю три раза, приговаривая: «Тьфу, тьфу, тьфу!» Кроме того, по примеру суеверных предков он семь раз подряд повторил название созвездия Большой Медведицы, которое по-калмыцки именуется Семь Богов. А успокоившись, снова предался размышлениям о доме, о детстве…

И только перед самым рассветом, когда уснули даже лошади, Бадма погрузился в думы о том, что теперь считал самым главным в своей жизни. Мысли его бежали, обгоняя одна другую. Строились и тут же рушились планы будущего. Но один, наметившийся еще в самом начале войны, самый затаенный план прочерчивался все ясней и отчетливей. Обмозговывая со всех сторон этот план, Бадма и прослыл самым политически подкованным бойцом в подразделении. Он знал все сводки «Совннформбюро». Помнил, что и в какой газете было написано о событиях на фронтах. И прежде всего подробно изучал положение на юге, где осталась его родина. Политрук хвалил его за то, что не порывает связи с родиной.

А между тем, в этой-то «связи с родиной» и было то, что Бадма хранил в самых сокровенных тайниках своей мутной душонки.

Еше там, в казахстанских песках, у Бадмы родилась мечта вернуться на родину и где-нибудь в глуши переждать войну. Сдерживал только страх, что поймают на пути к родному хотону, расстреляют за дезертирство. В первые дни, как попал на фронт, он совсем было растерялся – отсюда не доберешься до своих мест. Но однажды из очередной сводки понял, что Калмыкия, видимо, скоро будет захвачена немцами. И все его помыслы переметнулись на западную сторону фронта. Он понял, что может вернуться в родные места не дезертиром, а князем. Бадма верил, что немцы не могут притеснять богатых людей. Значит, нужно только выбрать удачный момент для перехода к ним, а дальше все пойдет, как по маслу.

Но важно перейти не с пустыми руками. Надо, чтобы они поняли, что к ним явился человек, достойный уважения. Когда Бадма об этом думал, в нем все больше закипала ненависть к Мергену, этому голодранцу, попавшему в положение князя. За его голову Бадма надеялся получить у немцев все, что ему нужно. Ослепленный ненавистью, Бадма не понимал, что Мерген особой ценности для врагов не представляет даже как язык.

Потому-то Бадма так старательно изучал обстановку на фронтах. Ему важно было знать, захватили ли немцы Калмыкию? Полностью или нет? Сумеют ли они потом по Волге подняться выше и отрезать Москву? Впрочем, важно, чтобы они захватили Кавказ. Оттуда их уже не выкуришь.

Самодельная стратегическая машина в голове Бадмы работала день и кочь. Но никто не знал, в какую сторону вертятся колесики этой машины. И вот теперь все, кажется, улажено. Калмыкия будет свободна. Так в голове будущего князя и улеглось: «свободна», а не «захвачена». Пора действовать. Но как тут начнешь действовать, если о немцах третий день ни слуху ни духу? Опять жди, жди. Бадма вздрогнул от предрассветной прохлады и закутался в плащ-палатку.

С треском, лязгом и свистом лопнула утренняя тишина. От пулеметной вьюги, от минометного свиста и уханья батарей лес застонал, задрожал. С березы, под которой стоял Бадма, посыпались мелкие веточки и молодые липкие листья. То ли срезало их пулеметной очередью, то ли срывались от взрывной волны, когда поблизости рвались снаряды. Обломалась большая ветка и ударила Бадму по плечу. «Еще покалечит!» – подумал он и на корточках забрался под стреху землянки. А стреха здесь надежная. Крыша-то на землянке из вековых бревен в два наката – снаряд не пробьет! Прятался Бадма только от шальной пули, да вот от таких дурных веток. Но тех, кто стрелял, он теперь высматривал за каждым деревом, за каждым кустом. Только бы не прозевать, вовремя выхватить из-за пазухи и поднять давно приготовленный белый флаг с наклеенной на углу немецкой листовкой – пропуском в плен.

Но с чем он придет к немцам? Если с голыми руками, то не быть ему князем по возвращении в родной хотон. Обоз с боеприпасами? Нет, лучшим даром был бы сам Мерген. У него теперь есть награда. А в кармане, вместе с фото Кермен и сына, он хранит газету, в которой напечатана большая статья с его портретом. Если Мерген попадет к немцам с этой статьей, его там очень высоко оценят. И тогда Бадма получит то, о чем мечтает. Только ведь сам этот упрямец живым не сдастся. В этом Бадма уверен. Но что можно сделать, чтобы все удалось? И вдруг мелькнула мысль, от которой Бадма весь вздрогнул, как в ознобе: шарахнуть к дверям гранату, чтобы завалило вход в землянку… Страшно стало Бадме от этой мысли. У него даже ноги, казалось, онемели. Но испугался он не за судьбу тех, кто после взрыва гранаты окажется в мышеловке. Нет, это был страх перед неудачей и разоблачением.

Автоматная стрельба быстрой волной подкатывалась по лесу прямо к землянке. Эта огненная волна может смыть его, Бадму, как щепку, со всеми его планами и замыслами. Что же делать?

А может, просто спрятаться? Мерген и его друзья спят как убитые. За толстыми глухими стенами землянки они ничего сейчас не слышат. Никакая стрельба их не разбудит, к ней они привыкли, как лошадь к оводам.

Неподалеку в березняке мелькнула фигура автоматчика в зеленом мундире. Второго. Третьего. Послышался выкрик немецкой команды. Бадма воспрянул – приближались те, о ком он так давно мечтал, как о вершителях его судьбы. Механически, внутренне давно подготовленным движением он выхватил из-за пазухи белую тряпицу и, подбежав к большому дереву, повесил ее на сук. Для верности он проткнул на двух концах по дырке и натянул на острие сучка, словно специально для того кем-то надломленного. Но сам все же укрылся за стволом толстого дуба.