Где Цезарь кровью истекал - Рекс Стаут

— Говорил ли вам Клайд Осгуд, как думает выиграть пари?

— Нет.

— Или что собирается делать на ферме Пратта, или с кем там встретиться?

— Нет.

— По каким-нибудь его высказываниям или намёкам вы не можете догадаться, к чему он клонил?

— Нет.

— Вы допускаете очень большой промах.

— Нет. Я понимаю, что предстаю перед вами в дурном свете, но помочь ничем не могу. Бога ради…

— Молчите! Вы всё-таки оказались дураком. — Вульф повернулся ко мне и приказал: — Арчи, забери у него расписку!

Хоть предупредил бы жестом или мимолётным взглядом, прежде чем отдать распоряжение. Правда, когда я жалуюсь на такие его выходки, он неизменно отвечает, что при моей реакции и находчивости никакой подготовки не требуется. В ответ я обычно говорю, что предпочитаю грубой лести простое уважение.

Правда, на сей раз мне было всё равно. Бронсон был приблизительно моего роста, но навряд ли мог со мной потягаться. Я протянул руку:

— Выкладывай!

Бронсон помотал головой и не спеша поднялся, отпихнув ногой стул и не спуская с меня глаз.

— Это глупо, — сказал он. — Чертовски глупо. Не берите меня на пушку.

— Вам нужна расписка, мистер Вульф? — спросил я, не поворачивая головы.

— Да.

— Отлично… Лапки кверху, приятель, я сам её возьму.

— Нет, — ответил он, даже глазом не моргнув. — Драться я не стану, хотя я не трус. Просто закричу, появится Осгуд и наверняка захочет узнать, из-за чего поднялся весь сыр-бор. Извините уж. — Он развёл руками и улыбнулся.

— Закричишь?

— Закричу.

— Посмотрим. Если пикнешь, я сделаю из тебя отбивную. Предупреждаю, только хрюкни, и я остановлюсь лишь с приездом «скорой помощи». А когда Осгуд прочтёт расписку, то ещё заплатит, чтобы я добавил тебе дюжину оплеух. Так что стой и не рыпайся.

Я протянул руку, и, чёрт побери, этот мозгляк попытался ударить меня коленом, целя в самое болезненное место. На моё счастье, реакция не изменила мне, и я успел уклониться, не то… Портить его физиономию необходимости не было, но хитрюгу стоило проучить, и я чётким хуком уложил его на пол.

Прежде чем Бронсон снова открыл глаза, я уже склонился над ним.

— Спокойно, — предупредил я. — Я не знаю, в каком кармане расписка. Если вспомнишь, то отдай её сам по-хорошему.

Он потянулся к внутреннему карману пиджака, но я опередил его, и выудил изящный кожаный бумажник с платиновой — а может, и оловянной — монограммой. Бронсон попытался было выхватить его, но я был начеку, оттолкнул его руку, велел подняться и сесть, а сам отступил, чтобы полюбоваться на трофей.

— Ого, — присвистнул я. — Однако деньжата! Тысячи две, а то и больше. Не дёргайся. Я у мерзавцев не ворую. Но я не вижу… Ага, вот. Потайной карманчик. — Я развернул бумагу, пробежал её глазами и передал Вульфу. — Остальное возвратить?

Вульф кивнул, не отрываясь от расписки. Я протянул бумажник Бронсону, который уже поднялся на ноги. Вид у него был довольно взъерошенный, но он не отвёл глаза, когда брал бумажник. Я вынужден был признать, что в Бронсоне что-то есть: не всякий может как ни в чём не бывало смотреть в глаза тому, кто только что задал тебе трёпку.

— Спрячь, Арчи, — отрывисто сказал Ниро Вульф и протянул мне расписку.

Я достал из кармана собственный коричневый с золотым тиснением бумажник, который подарил мне Вульф в день рождения, и спрятал туда сложенную пополам бумажку.

— Мистер Бронсон, — начал Вульф, — я рассчитывал задать вам и другие вопросы, в частности, о цели вашего появления на ферме Пратта сегодня утром, но вижу, что это бесполезно. Я начинаю подозревать, что сейчас вы готовитесь совершить ещё более тяжкую ошибку, чем несколько минут назад, быть может, роковую. Что касается расписки, которую взял у вас мистер Гудвин, то я гарантирую, что через десять дней вы получите назад либо её, либо свои деньги. Не пытайтесь хитрить. Я уже достаточно зол на вас, а я слов на ветер не бросаю. Спокойной ночи.

— Я повторяю… я же говорил…

— Я не желаю вас слушать. Вы глупец. Спокойной ночи.

Бронсон вышел.

Вульф глубоко вздохнул. Я налил стакан молока и принялся пить, когда заметил краешком глаза, что Вульф таращится на меня, склонив голову набок. Несколько мгновений спустя он пробормотал:

— Арчи, где ты взял молоко?

— В холодильнике.

— На кухне?

— Да, сэр. Там пять или шесть бутылок. Принести вам одну?

— Мог бы сделать это сразу и сэкономить время, — проворчал он, запустил руку в карман, вытащил пригоршню пробок от пивных бутылочек, пересчитал их, нахмурился и сказал: — Принеси две.

Глава 14

На следующее утро в десять часов в осгудовский «седан» погрузилась пёстрая кучка людей. За исключением Ниро Вульфа вид у всех был неважнецкий. О себе ничего сказать не могу. Осгуд был хмур, неразговорчив и пару раз огрызнулся Вульфу. Бронсон вновь облачился в давешний костюмчик светского щёголя. Скула у него с правой стороны распухла, и был он угрюм и молчалив. Нэнси, сидевшая за рулём, казалась ещё бледней, чем вчера, глаза её распухли и покраснели. Машину то и дело дёргало из стороны в сторону, и лицо Ниро Вульфа всякий раз сводила мученическая судорога. Нэнси уже успела съездить на вокзал в Кроуфилд и привезти двух родственников, прибывших на поминки. Похороны назначили на четверг, и основной заезд родных ожидался завтра. Вульф, судя по всему, не слишком спешил успокоить девушку, которая привела его в столь неуёмный восторг, — он не велел мне открыться мисс Осгуд, что расписка её брата уже в наших руках.

За всю получасовую дорогу до Кроуфилда никто не проронил ни слова, исключая Осгуда и Нэнси, которые перебросились парой фраз, уговорившись встретиться днём после завершения всех дел. Первым мы высадили Осгуда — на главной улице, перед скромным заведением с пальмовыми ветвями и папоротниками в витрине и невзрачной вывеской «Похоронные принадлежности». Затем Нэнси остановилась у гостиницы. Бронсон покинул нас посреди всеобщего гнетущего и недружелюбного молчания; впрочем, подобное отношение — неотъемлемая часть издержек ремесла мошенника.

— Теперь в гараж Томпсона? — тихо спросила Нэнси. Я утвердительно замычал, и три минуты спустя она высадила меня у гаража, а сама повезла Вульфа на ярмарку.

Счёт составил шестьдесят шесть долларов двадцать центов, совсем не мало, даже включая буксировку. Торговаться, конечно, смысла не было, поэтому я тщательно осмотрел машину, заправил её маслом и бензином, расплатился и покатил по делам.

Я должен был отыскать Лу Беннета, секретаря гернзейской лиги. Я заскочил в гостиницу, потерял минут двадцать, пытаясь ему дозвониться, но всё-таки выяснил, что он скорее всего на ярмарке. Я поспешил туда, оставил машину на стоянке, выйдя победителем из небольшой битвы за место, и очертя голову ринулся прямо в толпу, решив попытать счастья в дирекции. Там мне сказали, что сегодня как раз день скотоводства и у Беннета по горло забот. Искать его посоветовали в павильонах племенного животноводства, что на противоположном конце территории. Я мысленно выругался, представив, что придётся снова продираться сквозь несметные толпы мужчин, женщин, орущих детей с воздушными шариками, дудками, пищалками, трещотками и кукурузными хлопьями, через весь этот галдящий, пищащий и свистящий бедлам. И не зря — то, что наконец продралось к цели, миновав частокол ног и острых локтей, уже мало походило на прежнего жизнерадостного весельчака Арчи Гудвина.

Эту часть ярмарки я ещё не видел. Здесь рядами громоздились огромные павильоны, каждый длиною ярдов эдак в пятьдесят, а то и больше. Людей здесь было немного. Я заглянул в первый павильон. Пахло коровами, и неудивительно, поскольку они там кишмя кишели. Посередине павильона и во всю его длину тянулась перегородка высотой футов в пять, к которой с обеих сторон был привязан скот. Быки, коровы, телята. Ещё два ряда мычащего рогатого племени было выстроено вдоль стен. Впрочем, при ближайшем рассмотрении ничто не напоминало мне породу, с которой я познакомился благодаря Гикори Цезарю Гриндону. По длинному проходу слонялось несколько случайных посетителей, и я быстрыми шагами обошёл павильон, пока не заметил невысокого парнишку в комбинезоне, усердно расчёсывавшего гребнем спутавшийся кончик коровьего хвоста. Я сказал, что ищу Лу Беннета, секретаря гернзейской лиги.

— Гернзейской? — На лице плюгавого хвосточёса отразилось нескрываемое презрение. — Не знаю. Тут только джерсейцы.

— О! Прошу прощения. Я-то, сказать по правде, предпочитаю гернзейскую породу. Есть здесь павильон, куда допускают этих провинциалов?

— Конечно. Вон там, за выводным кругом. Кстати, ваш секретарь, должно быть, там. С утра оценивают айрширскую и швицкую породы, а гернзеев будут просматривать в час дня.