Любовная аритмия - Маша Трауб

Дима с помощью Татьяны встал на ноги. Вся одежда была в крови. Они поднялись на террасу и усадили его на стул. Он сильно ударился рукой, распорол ногу.

– Сейчас я зеленкой намажу, – сказала Татьяна.

– Только не зеленкой! – застонал Дима. – Лучше адаптоген. Наружно и внутрь.

Анжела налила ему водки. Татьяна вооружилась бутыльком зеленки.

– Ай, ай, ай, – кричал Дима, когда она его мазала.

– Дима, вы же доктор, что вы кричите, как маленький? – Татьяна дула ему на руку.

– Анжела, мне нужен наркоз. Налей еще! – требовал Дима.

Кое-как они довели Диму до его каморки и уложили в кровать. Вернулись. Татьяна пошла наверх посмотреть на Мусю – малышка спала спокойно. Тоже впервые за все время. У Татьяны же сна не было ни в одном глазу. Она опять спустилась – Анжела сидела и мешала ложечкой сахар в чашке.

– Спит, – сказала Татьяна.

– Погода поменялась, вот она и успокоилась, – ответила Анжела.

Татьяна налила себе чай и села. Даже домработница в этот вечер показалась ей обычной уставшей женщиной.

– Зубы лезут, – продолжала Анжела. – До двух лет о сне можешь забыть. Двадцать зубов должно вылезти.

– А вы откуда знаете? – спросила, не удержавшись, Татьяна.

– Знаю. У Артема дочь есть. Я ее растила, – ответила домработница и бросила чайную ложку на стол.

– А вы? Давно у него работаете? – спросила Татьяна и тут же пожалела, что задала вопрос.

– Давно… Как будто две жизни прожила. До Артема и после… Муж у меня был. Я, правда, его плохо помню. Совсем девчонкой была – восемнадцать лет, ничего не знала, не понимала. И мозг, видимо, помогает – отключает воспоминания. Три года я с ним прожила. Думала, все так живут. Он, как выпивал, так начинал придираться – не так поставила, не так посмотрела, не так пошла. А за «провинности» – наказание. Любимое – «виселица». Сажал меня на стул, привязывал и душил – веревкой, ремнем, руками, чем придется. Каждый раз в последний момент останавливался, когда я хрипеть начинала и сознание теряла. Без шейного платка из дома не выходила. Я его ненавидела и боялась только одного – родить ребенка. Но Бог есть. Не давал нам детей. Я ведь старалась угодить – приготовить повкуснее, подать покрасивее, прибрать получше. А он только злился от этого еще больше. Как будто специально себя распалял. Да еще за то, что родить не могу. Когда бил, по животу норовил попасть – мол, все равно от меня толку никакого как от женщины.

Я плакала. Даже иногда думала, что были бы детки, он бы изменился. Ведь чужих любил. Соседских пока всех по голове не погладит, не успокоится. То конфет им в кульке вынесет, то еще чего-нибудь. И с женщинами другими был вежливый, обходительный. Комплименты делал. Мне даже завидовали некоторые дамочки.

Это сейчас я понимаю, что у него с головой не все в порядке было и проблемы в сексуальном плане, а тогда думала, мужики все такие. Все жены терпят. Не у кого спросить было, посоветоваться. Да и стыдно.

Он был начальником. Не большим – средней руки. Так бы далеко пошел…

– И что случилось?

– Посадили. За разграбление соцсобственности.

– А потом? Когда вышел?

– Он не вышел. Умер на зоне, слава богу. Я, когда он под следствием ходил, нашла дома коробку с драгоценностями. И бумажку – чье кольцо там или серьги. За какие услуги он их брал, не знаю. Отнесла в милицию и сдала. Вроде как это решающим доказательством против него стало. Следователь аж подпрыгнул на месте и звонить стал кому-то. Так что, можно сказать, я мужа своими руками в тюрьму засадила. Еще книги были. Старые очень. Редкие. Я их в библиотеку отнесла… Мне грамоту вручили. Почетную. И на работе благодарность объявили. Мы тогда, в те годы, все были дурные и наивные. Нам грамоту дадут, в ладоши похлопают, мы и счастливы.

Анжела замолчала. Бессознательным жестом она терла безымянный палец, на котором, видимо, когда-то было обручальное кольцо…

– После ареста мужа я осталась одна. Свободная, независимая женщина. – Она ухмыльнулась. – Была работа, и квартира в моем полном распоряжении. Живи – не хочу. А я не знала, как жить. Что дальше делать? Вроде и замужем, а без мужа. Вроде предала его, хоть он и сволочью последней был и садистом. Да и страшно мне было. Думала, нет нормальных мужиков. Все извращенцы. Ходила, как на автомате. Как робот. Работа, столовая, дом. А тут Илюшка под руку подвернулся. Он напротив нас в квартире жил. Только на лестнице вечно торчал, рядом с мусоропроводом. В солдатиков там играл. Отец его пил, а Илюшку выгонял погулять. А тот не гулял, сидел рядом с мусоркой. Я его и раньше видела, но мимо проходила, а в тот момент как что-то толкнуло меня к нему.

«А где твоя мама?» – спросила я у мальчика. «Мамы нет», – отозвался Илюша. «Ты есть хочешь?» «Хочу», – ответил он. «Пойдем, накормлю, – обрадовалась я. – Ты блины любишь?» – «Не помню». – «Как это?» – удивилась я. «Папа мне делает бутерброды. А про маму, чем она меня кормила, – я не помню».

На кухне, когда мы вошли, я увидела таракана, сняла тапочку и хлопнула по стенке. «А у нас тоже тараканы были, когда мама мертвая лежала, – спокойно сказал мне Илюша. – Один таракан прямо по ней ползал. Я маму не боялся почти совсем, хотя она была не как мама, а как чужая тетя, а таракана боялся очень. Я хотел его смахнуть, но мне было страшно».

Я, лихорадочно замешивая тесто на блины, что-то невнятно промычала.

Блины, испеченные за несколько минут, получились образцовыми. Илюша ел их, не жуя, а заглатывая один за одним. Я сидела и смотрела, как он ест. Ребенок ел, а я смотрела ему в рот и улыбалась – просто так. И впервые мне было так хорошо и спокойно.

Я заварила ему чай в заварнике-ложечке. Такой заварничек – на одну чашку. На столе на блюдце лежали еще заварники в форме домика и чайника.

«А можно я попрошу?» – сказал Илюша. «Конечно, все, что хочешь». «Я хочу такой домик», – тихо сказал Илюша и чуть не сполз под стол от смущения. «Тебе чай в домике заварить?» – Я сразу поняла, что он имеет в виду, но мне не хотелось расставаться с этим посеребренным заварничком. «Нет, не чай, домик», – ответил Илюша и закрыл ладошками лицо. Я видела, как у него покраснели уши. «Мне он тоже нравится», – сказала я, и вышло совершенно по-детски, обиженно-настороженно. «Я думал, ты хочешь его подарить, – по-взрослому ответил он. – Я думал, ты так сказала. Что подаришь его, если я попрошу». «Я, понимаешь… Он посеребренный, то есть не серебряный… Не то чтобы дорогой…» – забормотала я. «А мама мне в чашке заваривала и блюдцем накрывала. Тоже как в домике. Мама любила чай, а папа кофе пьет. Кофе горькое, я пробовал. Невкусное. Как водка. Водка тоже не вкусная – я у папы пробовал. А мама чай любила. С молоком и с сахаром. Она всегда мне разрешала попить из ее чашки. Очень вкусно было. У вас тоже вкусно, хоть и молока нет».