Сальто ангела - Марен Мод

Заходила мама, чтобы сообщить мне с грустным видом, что я «ее любимый сын». Это я, ее неудавшаяся дочка, и есть ее любимый сын…

А после такого патетического вступления начались мольбы. Она меня умоляет «оставить мои сомнительные связи», это мешает успешному лечению. Она потрясает повесткой в армию, надеясь, что я «достойно выполню свой долг». Она даже готова пойти на высшую жертву: если надо, она вновь будет жить с отцом, у нас снова будет дом, и тепло домашнего очага поможет мне обрести утраченное равновесие.

Мое молчание ясно показывает, что жертва не принята. Ее мольбы меня не трогают. Она хлопнула дверью вагона и унесла в свою провинцию отвращение к Парижу, испортившему ее сына.

Но это был еще только предупредительный сигнал. Настоящая семейная атака началась позже. Тоненький голубенький листочек положен под дверь консьержке. На бланке Министерства внутренних дел вызов в полицию по «касающемуся Вас вопросу». И множество цифр, указывающих, куда я должен идти: номер дома, этаж, номер кабинета, телефон, и подпись в конце.

Консьержка мне сообщает:

— На днях приходили два господина и расспрашивали меня о вас. Похоже на какое-то расследование. У вас неприятности?

Я всегда могу дать правдоподобное объяснение, выдернув его из своей официальной жизни. Я придумываю, что речь идет об административном расследовании, связанном с будущей службой в почтовом ведомстве. Консьержке очень нравится моя версия, и в ответ я узнаю массу вещей, которых не знал раньше.

— Понимаете, вы же сейчас живете с травести… Я-то привыкла… Но эта бумага не из полиции нравов и не из ближайшего отделения — там бумаги другого цвета.

Может быть, вас застали во время облавы, а потом известно какая морока…

Итак, меня вычисляли. У меня некоторое время живет моя сестренка по сексу, просто так, по-дружески, а все это превратилось в ужасную фразу: «Вы живете с травести».

— Они меня расспрашивали о ваших привычках. Я сказала, что вы из спокойных девушек, право же, я другого ничего и сказать не могла.

Вот так-то. «Они» следят за мной. Они меня вызывают. Они нашли кого-то в семье, кого я не знаю, приятеля друга одного из дядюшек, рассказали ему о моем «падении». Они меня выдали, как выдают предателя, как расисты указывают пальцем на евреев и иммигрантов.

Апрельский вторник. Мне холодно под неярким весенним солнцем.

— Спасибо, — говорит мне шофер такси, не оборачиваясь.

— Проходите сюда, — говорит мне дежурный.

Дверь под номером 427 на пятом этаже в одном из корпусов Министерства внутренних дел. Комиссара зовут Леон Пино.

— Постучитесь и входите, — шепчет мне дежурный.

Комиссар сидит за металлическим столом. Лет пятьдесят, волосы с проседью, резко очерченное лицо, светлые глаза — сама суровость в голубом костюме. Разговор происходит в телеграфном стиле:

— Повестка. Я протягиваю.

— Удостоверение личности.

Он быстро что-то записывает на отдельном листе бумаги. На меня он не смотрит и сесть мне не предлагает. Я знаю, это делается, чтобы запугать. Потом он все же говорит:

— Садитесь. Значит, вас зовут Жан Паскаль Анри Марен… Ваша семья имеет все основания беспокоиться по поводу вашего поведения и ваших связей.

Он оставил телеграфный стиль и перешел на назидательный. Я переступаю через страх и, надеясь поскорее покончить с этим, сразу же заявляю:

— Я учусь на четвертом курсе юридического факультета. И я гомосексуалист.

— Я знаю. Нечем хвастаться.

— Гомосексуализм — это общий термин. Если быть более точным, я — транссексуал. Я нахожусь под наблюдением психиатра и регулярно посещаю эндокринолога.

— На какие средства вы живете?

— Моя семья частично оплачивает мои занятия, и я получаю стипендию от Министерства связи. Я стажер.

— Да, в этом ведомстве кого только не увидишь… Сколько вы получаете?

— Тысячу пятьсот франков в месяц.

— И какие же места вы посещаете? Он снова вернулся к телеграфному стилю. Он хочет, чтобы я сказал, что, раз я посещаю проституток, я живу проституцией.

— По моим сведениям, вы иногда странно себя ведете. Какой наркотик употребляете?

Он все свалил в кучу и обрушил на мою голову все десять египетских казней. Я одеваюсь в женское платье — значит, травести; я хожу на Монмартр — значит, наркоман; знаком с проститутками — значит, сам тоже такой; часто сижу в баре — значит, пью… И даже можно было бы посчитать меня сводником, потому что я живу вместе с подобным мне существом, известным полиции, — значит…

Он, конечно, не многое может. Он не может взять и посадить меня. Но шантаж совершенно очевиден.

— Еще один проступок, и мы вас не упустим. А потом он поступает совсем подло: от угроз переходит к притворному сочувствию.

— У вас кто-то вымогает деньги? Какой-то травести? Вас заставляют делать это? Если вас вынудили принимать наркотики, скажите мне, я смогу помочь…

Если бы только у меня не навернулись слезы на глаза и не перехватило горло, я бы закричал от возмущения. Но все, что я способен сказать, — это патетическое и глупое:

— Я — человеческое существо…

Он удивленно уставился на меня. Человеческое существо? Это ему ни к чему. Его попросили немножко попугать молодого человека из хорошей семьи, что он и сделал.

Сам того не желая, я, оказывается, дал показания, потому что все это он напечатал на трескучей машинке и теперь дает мне подписать. В этой бумаге я признаюсь, что я гомосексуалист, вожу знакомство с травести и проститутками. Что и сам я травести и живу с официально зарегистрированным травести.

На что я надеялся? Что он поймет? Что я испытываю нежность к этому травести, который бьется за право стать женщиной? Который похож на меня и вселил в меня надежду. Только она помогла мне и подарила прекрасное ощущение, что я не одинок на свете, как казалось мне раньше. Что я люблю засыпать, прижавшись к ней, словно к сестренке. Что меня больше не приводят в ужас «сто монет», которые она требует с клиентов. Я верю ей, когда она говорит, что придет день и она больше не будет «особой» монмартрской проституткой. У нее будет имя, профессия, муж… Что я люблю ее необычную красоту, что она для меня как образец. Что единственный наркотик, который нам нужен, — быть ночью женщинами. Что мне не надо никуда больше ходить, только с ней я чувствую себя спокойно.

Я подписываю бумагу и ухожу, унося с собой мой позор. Мы едим разный хлеб, и делиться со мной они не будут.

Недоверие. Настороженность. Именно эти чувства испытывают отщепенцы и паршивые собаки. Мы всегда ждем пинка от хозяина или просто от прохожего.

Этот апрельский вторник мне уготовил еще один пинок. Моя подружка, которой я предан душой и телом, мой двойник, та, которой я отдал всю свою нежность и все свое одиночество, покидает меня.

Я постепенно узнаю мир проституции. В нем своя низость, свои страхи и свои законы. Мой «общеизвестный» травести не может рисковать и жить под моим кровом, так как я взят на заметку полицией.

И в тот же вечер мне остается от нее только облачко духов и смятая постель, в которой я, женщина, даю волю слезам, вспоминая те унижения, которые я испытал как мужчина. Вот он, мама, твой любимый сын. Он прижался лбом к стеклу, и мне кажется, что крыши — это большие паруса, а голубое небо — это океан. Когда мне очень плохо, я всегда воображаю себя ангелом, бестелесным капитаном призрачного корабля.

Де Голль пишет свои Мемуары, а я так и не сдал последний устный экзамен. Я плачу, заслышав Марсельезу, и дрожу перед военной медицинской комиссией. Я решил явиться на нее в женской одежде, со всеми медицинскими заключениями под мышкой.

Я никого не предупредил. Ни отца, ни мать. Они выгнали меня из моего убежища. Мне запретили жить на Монмартре. Я без денег, без крыши над головой. Может быть, это непростительно, но мне нужно найти какое-то оправдание для того, что я собираюсь совершить: еще одно сальто ангела. Теперь мне понадобится все мое мужество. На этот раз я с особой силой чувствую, что значит подчиняться насилию. Я гомосексуалист. Тот отвратительный полицейский уверен в этом. Это меня опасались добропорядочные граждане Руана, это мне свистели мальчишки в школе, это со мной хотела покончить Сара.

Только я одна могу сказать почему. Очень долго я отказывалась это делать. Я избегала ответа. Долгое время я довольствовалась идеализированными воспоминаниями. Любовь с Марсьялем, моим приятелем из бара, была просто всплеском нежности без последствий. Мои особые отношения, за сто монет или бесплатно, были просто дружбой. Я не знала, что я еще девственна.

Сегодня я хочу, чтобы мне было плохо, сегодня я должна прыгнуть в пустоту.

Я пришла в институт красоты, предназначенный для таких, как я. Там есть Николя. Худой, некрасивый, бледный, вкрадчивый, уже старый. Он продает парфюмерию и косметику для травести, знает все большие и малые секреты того мира, в котором я сейчас живу. На его ловких руках грязь. Он притягивает, хочется завязать разговор, пойти в ресторан, потом в гостиницу… За бесплатный флакон духов — хороших, соблазнительных, флакон бледного золота, шикарный, бесценный…