Книга мертвых-3. Кладбища - Эдуард Лимонов

Женщина закрыла дверь. Подумав, как бы она не вызвала милицию, я принял меры предосторожности: вышел на улицу и спрятал мое изуверское оружие (лезвие сантиметров сорок, таким можно было зарезать даже большую свинью, не то что пятидесятикилограммового ангела), положил его на карниз, обвивающий дом на высоте около метра, и укрыл его снегом.

Вернулся в подъезд и сел на лестнице ближе к третьему этажу. С моей позиции мне видна была ее дверь, и стал ждать. Часа через два я решил, что одиозный нож мне обязательно понадобится. Спустился вниз и извлек его, холодный и мокрый. Спрятал на груди под свитером.

Она появилась где–то часа в четыре ночи. Уверенным шагом в длинном пальто с воротником и обшлагами из искусственного меха (такое же пальто у героини фильма «Последнее танго в Париже»), в шляпе, прямая спина, она всадила ключ в скважину замка, потом взялась за второй ключ. Я был уже готов крикнуть «Лена!» и встал, чтобы пойти к ней, когда услышал, как на первом этаже хлопнула входная дверь.

Мужчина поднялся как раз в тот момент, когда она отворила дверь и к ней бросилась собака.

У мужчины я видел только спину. Потом выяснилось, что это был актер Кваша, тот, который был назван после смерти самой высокой пробы.

Я не успел вскочить за ним в дверь. Но, движимый страстью, я начал звонить и стучать в дверь ногами. Я кричал, что это я, я кричал, что ждал ее всю ночь, а она, а она… я некоторое время колебался, как мне ее назвать, и все же выдавил из себя «сука!» и потом растиражировал это «сука» несколько раз.

Она открыла. «Ты отвратителен! — сказала она мне. — Ты видел себя в зеркало? Ты уродлив, на кого ты похож?»

Я думаю, я был похож на человека, который понимает, что он не может уйти. Человека, который решил совершить поступок. А вот какой, он еще не выбрал.

Она попробовала смеяться. Не очень вышло. Потому что ей было страшно.

— Я пойду, — сказал актер. Ему было 38 лет в тот год, и действительно, зачем ему разбирательство между девкой, которой всего 21 год, и типчиком в шоферской куртке. Мужчина хотел просто трахнуть девчонку, пока ее муж в Польше, а тут такие сложности. Да еще время–то было советское.

Вонючая Двося оскалилась и начала лаять на меня. Я вынул нож и замахнулся им на собаку, вовсе не желая ее убивать. Я просто понимал, что я должен совершить поступок, а вот какой?

— Никуда ты не пойдешь, Игорь, — сказала она капризно. — Я пригласила тебя выпить чашку кофе, и ты ее выпьешь!

Ко мне:

— А ты, подонок, дурак провинциальный! Ну, выспалась я с тобой, и что ты, ты думаешь, ты теперь имеешь на меня права, я твоя собственность? Я ничья не собственность! И брось этот ужасный нож, где ты его взял, такой ужасный?

«Дурак провинциальный» в эти секунды взвешивал: убить ее? Убить его? Убить их обоих? Самой последней появилась option и вовсе несерьезная: «Убить собаку?»

— Уходи! Выметайся из моего дома, — стала кричать она и для удобства сняла парик. Швырнула его через открытую дверь в большую комнату, служившую гостиной.

— Сейчас уйду, — сказал я, потому что нашел поступок. И шагнул в ванную комнату.

— Ты куда? — закричала она. «Сейчас уйду», — сказал «он» и закрыл за собой дверь. В ванной «он» бросил нож, нашел бритву ее мужа Виктора, это была опасная бритва, и, осторожно приставив ее к сгибу правой руки, сделал резкое движение. Кровь фонтаном брызнула ему в лицо.

Сразу образовалась лужа крови. Он открыл дверь. «Вот, — сказал он. — Вот тебе!»

Они закричали, забегали. Вызвали скорую. Забинтовали сгиб руки. Актер вынужден был уйти до прихода скорой. Происшествие с кровопусканием не поняли бы в его театре.

— Что ты наделал? — кричала она. — Что ты наделал, идиот? Ты сейчас сломал мне жизнь. Узнает Виктор, что я ему скажу?

— Скажешь, что связалась с серьезным человеком, — сообщил я ей. — Все твои связи до меня были несерьезные.

Скорая увезла меня в Склифосовского. Там не было мест, и меня положили в коридоре.

Утром я проснулся и сказал себе: «Все–таки все было по–моему. Ее мужик вынужден был уйти. Я сорвал ему кайф. Он с ней не переспал. Она с ним не переспала».

Как я и рассчитывал, ангел влюбилась в меня, безрассудного и двадцативосьмилетнего. И мы стали тяжело и страстно любить друг друга. И любили в Москве, в Вене, в Риме, в Нью — Йорке и даже в Париже. Потом перестали любить.

Сейчас она уже старая, ангел, бухает, наверное, в Риме.

А Игорь Кваша вот умер. Я полагаю, та ночь была самой безумной в его жизни. Я уверен, что это так.

И только когда я попал за решетку три десятилетия спустя, я узнал, что «вскрытия» — это высший воровской метод выразить свой протест. В 1971‑м я выразил свой протест против ее несерьезности, показал дамочке, что называется… И ее проняло.

Еврейский британец

Я не уверен, что я нравился Алексу Либерману. Я нравился его жене, прославленной ее романом с Маяковским, Татьяне Яковлевой. Ну как нравился, она признала меня «крутым» в конце концов. Мне Алекс Либерман нравился. Высокий, худой, изящный, он напоминал английского джентльмена. Таких показывают в кино, в реальной жизни англичане довольно грубые люди, особенно мужчины. А вот Алекс, худой, как складной ножик, с аккуратной тонкой щеточкой усов, всегда скромно и элегантно одетый еврей, был просто эталонной картинкой англичанина. Никакой клетчатый костюм не выглядел на нем пошло.

Обзаведшись, после многих годов преследования добычи, постаревшей, но оставшейся для него привлекательной Татьяной, Алекс вкушал ее с любовью и со вкусом. У старой Татьяны был такой чарующе хриплый ржавый голос, я полагаю, такой голос шел из ее наверно неприличных внутренностей, я думаю, она скрывала в себе приятную вульгарность русской модной девки, превратившейся со временем в такую развязную ворону–сплетницу. Некоторые мужчины питают слабость к внутренне вульгарным женщинам, я полагаю, у этой пары было что–то такое. Возможно, она рассказывала ему какие–нибудь жуткие и грубые женские вещи, от которых он краснел, как мальчик из ешивы, она его этим возбуждала.

Черт его знает, кому теперь принадлежит их особняк на 76‑й Street, вероятнее всего, ее дочери Франсис дю Плесси — Грэй, если дочь жива, а если не жива — возможно, ее детям. Я не был в Нью — Йорке с 1990 года, так что мои знания об этом городе моей третьей по счету юности (первые две — харьковская и московская юности) крайне устарели. Но богатые, по–видимому, там же и живут, где жили. Соседом по этой их стрит был у них мистер Straus, издатель из Farrar, Straus and Giroux. Я помню, что даже обаятельная Татьяна Яковлева не смогла убедить его напечатать мой первый роман «It’s me, Eddie». Сейчас, когда в октябре 2014‑го Farrar, Straus and Giroux выпустили мою биографию «Limonov» французского автора Эммануэля Каррера, я в некотором роде отмщен, я торжествую. Я написал, что мне казалось, что Алексу я не нравлюсь, однако он явно изменил свое мнение обо мне, когда в 1983 году Random House опубликовал «It’s me, Eddie». Дело в том, что Алексу не нравились неудачники, а я для него перестал быть таковым в 1983‑м.

Вряд ли Алекс был, что называется, «хорошим человеком». Они с Татьяной покровительствовали Бродскому, кажется, Алекс покровительствовал художнику Вильяму Брую. По месту своей работы в Vogue, и в империи Conde Nast, он был строгим и требовательным начальником, его боялись и перед ним заискивали. Не приведи Господь работать под таким. Выпьет всю кровь. Работать лучше под начальством веселого разгильдяя.

Когда появляются деньги, то появляется и вкус. У Татьяны в доме было множество цветов, душно пахли белые лилии. Вся репутация семьи Татьяны и Алекса, я когда–то думал об этом, держалась на тени Маяковского, когда–то бросившего на Татьяну взгляд и с тех пор как бы заклеймившего ее жизнь клеймом качества. Но не только ее, но и Алекса. Экзотический Маяковский на самом деле в конце концов повлиял, я уверен, и на карьеру Алекса. «А, это тот парень, который женат на любовнице Маяковского», — должно быть, так отзывались о нем его американские работодатели. Татьяна так никогда внятно и не сообщила миру, имела ли она с большим Вовой интимные отношения. Играла в божественную непонятку. Алекс, говорят, злился, когда его спрашивали о Маяковском. Злился, но использовал жену.

Я ездил с ними как–то в их загородный дом. Один раз. Я видел картины Алекса. Они чудовищны по своей американской бездарности. Однако Либерман все–таки вошел в обойму американских художников–абстракционистов. Среди них Либерман — один из худших, впрочем, все они не бог весть какие художники. Однако Либерман все же не Марк Ротко.

Как видим, иногда жизни целых семей и даже поколений строятся вокруг легенды.

Когда родилась Татьяна? Одни сообщают, что в 1906‑м, другие, что в 1904‑м. Умерла она в апреле 1991‑го, так что прожила либо 87, либо 85 лет. Родилась она в Пензе, умерла в Нью — Йорке. Алексу она досталась в возрасте 36 либо 34 лет. С Маяковским она познакомилась в 1928 году, совсем еще юной девкой. Интересно, что после смерти Татьяны Алекс утешился с ее филиппинской сиделкой. Сиделку звали Мелинда. Либерман женился на сиделке через два года после смерти жены. Чуть позже оба переехали в штат Флориду, там теплее.