Шаги в глубину - Сергей Цикавый

«Отлично. Или как бы поточнее выразиться».

— Что вы видели по ту сторону червоточины?

Молчание — и молчание полное, даже фантомы и цокот затихли.

— Я… Эта планета. Была странная… Высокая температура, сплошные испарения, датчики показывали. Сероводород. С ветвей капает. Мне пришлось усилить щиты над головой…

Голос тихий и глухой, паузы не к месту и не ко времени, а главное — не по смыслу. И еще кое-что, что куда страшнее всех интонаций вместе взятых. Что бы его еще спросить? А, знаю.

— Все в порядке. Сообщите коды самоуничтожения корабля. Мы забираем вас.

Мария облегченно вздохнула, но с места не сдвинулась — и правильно.

— Три — семь — новембер — танго — сто два — сто три — зулу — четырнадцать…

Я подошла к центральной консоли — бочком, бочком, чтобы не терять парня из виду. Левой рукой я из-за спины поманила Марию за собой. Интерфейс, экстренное питание, запитка пошла… И вот он — последний экран, солюцио ультимум.

«Реактор подготовлен. Для коллизии сверхтоплива введите код подтверждения».

О, еще как введу. Ну-ка, что он там набредил? Три, семь, новембер…

Когда борткомпьютер сожрал последний знак, я сделала шаг назад, выдернула из поясного захвата Марии скорчер и выстрелила. Миллионвольтная вспышка прожгла легкий скафандр, и неудавшийся штурман влетел в переборку куском дымящегося шлака.

— Что?! Алекса!

— Валим, быстро!

На экране горело «Код принят». Там светился обратный отсчет, и прямо под полом рубки специальный реактор готовил сверхтопливо к последнему прыжку — в никуда. Я не могла узнать этот код: его запрещено передавать, а я даже не предъявила полномочий.

И главное: этот код не мог знать штурман. Ни при каких обстоятельствах.

И оставим вопрос «как?!» до лучших времен.

По кораблю прошла судорога. Прямо передо мной вспух пузырь, внутри которого перемешало куски переборки. Скрежет, вой, высокий, на грани ультразвука визг — и еще один фрагмент брони развернуло в сложное соцветие.

Я заметалась взглядом и обнаружила, что даже ожившие «зеркала» — это еще не все.

Ярко-желтое свечение вокруг обугленного тела становилось все сильнее, из него изливались целые ручейки сияния — гибкие и подвижные. Кусок шлака оживал самым противоестественным образом, подтверждая, что штурман так и не узнал код самоуничтожения — зато его узнал кое-кто другой. Очень другой.

Я выхватила «флоганеф» и втиснула гашетку. Плазмакластический удар сжег обшивку, как бумажку, и последние остатки атмосферы корабля рванули наружу — вместе со мной и Марией.

Оглушенные плазменным ударом сенсоры оглохли, по экранам скафандра шла рябь помех, мелькала надпись «подстройка», а я в полной тишине кувырком летела в космос, в невесомость, под невидимое сияние червоточины, к теплому фрегату «Телесфор».

Звон в наушниках затухал, возмущенные приборы оживали, и очередной оборот вокруг оси развернул меня лицом к «Маттаху». Из пробитой мной дыры слабо сочился пар, но он на глазах разгорался все ярче, и я потратила последний выстрел на то, чтобы отправить еще один смерч плазмы аккурат в пробоину.

«Гори в аду, Hure! Гори!!!»

Черт, у меня паника. И слава космосу, что я не слышу визга Марии. Ну, почти не слышу. В ушах звенело, экраны предупреждали о слабых щитах, о том, что «флоганеф» откачал почти три четверти энергии, а я пыталась вспомнить что-то важное.

А, ну да: одиннадцать. Десять. Девять. Восемь.

Никаких красивых циферок — просто по-умному настроенные мозги, которые считают, сколько мне жить осталось, потому что «Маттах» слишком близко. На цифре «три» я спиной почувствовала мягкий толчок и, включив затылочную камеру, обнаружила темно-фиолетовые чешуйки обормотского фрегата.

Еще ни на один взрыв я не смотрела так спокойно. Обломки испарялись молчаливыми вспышками, едва коснувшись щитов «Телесфора», в наушниках сдавленно хрипела Мария: она пыталась восстановить дыхание. Докторша держалась неплохо, вот только опять икает.

— Карпцова, ползи налево. Там шлюз, душ и выпивка.

— Ва… Ва-ва!

Я обернулась. Обломки корабля медленно разлетались. В их мешанине ярко светящийся булыжник разворачивался в огромное чудовище с лентами-крыльями.

Дальше была тишина.

Глава девятая

Мне было плохо. Я сидела в затемненной боевой рубке, обхватив голову руками, потому что эту самую голову срочно требовалось держать, сдавливать и сжимать — настолько там все было плохо. Так летит перегретый контур, когда закончились теплопакеты. Так греются носовые орудия в пылевых туманностях — на износ, под капремонт, чтобы только пару секунд еще продержаться.

В голове кто-то истошно кричал, а мое плечо мерзло, и бок весь тоже мерз, будто бы я обнималась с Лиминалью.

«С Лиминалью? Что за бред?»

— Это не бред.

Я отняла руку от лица и повернула голову к источнику ледяного холода. Глаза открывались целую вечность, и все это время в мозгах рвались и рвались бесконечные кластерные торпеды. В нескольких сантиметрах от моего лица оказалась серебристая татуированная маска Гончей, и это было слишком. Я кричала — в лицо этому демону, в лицо своему страху, кричала, пока не иссякла.

— Ну и что ты орешь? — услышала я сквозь грохот своего пульса.

Спокойный, безучастный голос так шел мертвецу.

— Что ты здесь делаешь?

— То же, что и ты.

— А что я здесь делаю?

Можно уже шептать: сорванный голос не позволяет больше, да и расстояние между нами располагает. Я не вижу ее глаз, только призрачное свечение серебра в коже, и впиваются в мои щеки промораживающее дыхание, льдистые слова.

— Ты здесь прячешься.

— От чего?

— Вспомни, где ты была.

— Я…

— Вспомни, зачем ты туда пошла.

— Но…

— Ты прячешься от ответов.

«Я — прячусь?» Приятно слышать такое от мертвой Гончей.

— Дальше прятаться некуда.

Она встала, и ее лицо попало в поток бледного сияния обзорных экранов. Глаза бывшей старосты курса сияли звездным серебром.

* * *

Потолок медотсека выглядел до неприличия знакомым, будто я какой-нибудь «хроник» или просто неудачница. Я первым делом вслушалась в свои контрольные маячки, в показания витаконтроллера и убедилась, что с телом Алексы Люэ все хорошо. Мозги задали работу потовым железам, так что послевкусие тягучего кошмара было липким, холодным и по всему телу.

Я села и завернулась в простыню, которой меня укрыли. Отчего-то хотелось укутаться — должно быть, после мороза там, во сне. «Что ж ты повадилась мне сниться, Гончая Фокс? Что я тебе такого сделала?»

Смешок сам застрял в горле.

«Боже, я схожу с ума», — это была мысль номер один.

«Это все «Хаттам», который «Маттах». Ну, или как там правильно».

Мысль номер два оживила воспоминания, и там была странная деталь: огромная туша, из которой во все стороны торчали ленты, собранные в пучки крыльев. Мерзость противно пульсировала, и между ней и «Телесфором» распластались две тушки в скафандрах. Воспоминание было абсурдным, тревожным, но не к спеху: коль скоро я на корабле, то фрегат обормота уцелел, значит, все можно узнать.

Стоп.

А что если фрегат погиб, и я сейчас там — в ловушке из живого камня? Или я до сих пор в бреду внутри порченой каравеллы? Ладонь легла на теплую стену, и в пелене сплошной жути образовался просвет: подделать это тепло нельзя, это самое настоящее тепло.

Самое-самое-самое.

«Давай, убеждай себя», — предложил голос, подозрительно похожий на жуткий голос Джахизы. Я скрипнула зубами: так не пойдет, сука. Это никуда не годится — у меня самый настоящий шок. Посттравма? Эффекты зазеркалья? Так, ладно, разберусь со своим состоянием — и в бой, решать проблемы и разгадывать загадки.

Я встала, открыла ящик с медикаментами. Седативы, транквилизаторы — не то. Ага, нейролептики. Порывшись в пачках холодных — снова холодных! — инжекторов, я отыскала смутно знакомое наименование, и уже приставив впрыскиватель к шее, замерла. В полированной секционной дверце шкафчика отражалась перепуганная девчонка с золотой пилюлей от всех проблем. Давай, детка, активируй инжектор, и тебе даже стреляться не понадобится: оно тебя сожрет. Не это вещество с пятью корнями в названии, так другое, с семью и одной греческой буковкой в начале — ведь непременно такое будет, правда? Значит, на место эту дрянь — просто положить в пустой слот. Еще раз посмотреть в глаза своему отражению.

«Легкие пути — не твои, доченька».

Ага, мама, я помню, и никогда тебе этого не забуду. Простить — простила, а вот забыть не получилось. Потому что с этого все и началось, и кто знает, когда ты сошла с ума, мама: когда зачала свою идеальную дочь или когда увидела, какой стала твоя фройляйн Совершенство?