Современная американская новелла. 70—80-е годы: Сборник. - Алексей Зверев

 — Тебе нравятся рыбки? — не отставал Энди. — Правда, они клевые?

В кейсе лежали рядышком два объектива «Никон». Элисон отпустила Ио и быстро вытащила объектив из кейса. Пока Энди допытывался у девочки, почему она такая застенчивая, Элисон сунула объектив в вязаную сумочку. Энди уже хотел подняться — Элисон схватила второй объектив и судорожно прижала его к бедру.

Выпрямившись, Энди перевел дыхание и спросил:

 — Как насчет покурить травки? Только сначала мне надо пощелкать в Музее искусств. Составишь компанию?

 — Простите, я приглашена на обед.

 — Чего так круто? — От удивления Энди даже сморгнул.

 — Круто? — переспросила Элисон. — Можно и покруче. В этом аквариуме, Энди, по горло всякой омерзительной дряни. Разные недоразвитые твари — абсолютно жуткие и бредовые. Так вот, самое мерзкое и бредовое здесь — это вы, Энди.

По залу прокатился взрыв хохота. Элисон вдруг поняла, что смеется она сама. Стиснула зубы.

 — Вас самого пора в аквариум, Энди.

Пряча объектив, она направилась к выходу — нелепо, как манекен: рука на бедре. На пороге оглянулась: Энди стоял перед аквариумом с дельфином. Улыбка на его лице внушала ужас.

 — Мне нравятся рыбы, — объявила Ио, когда они вышли из павильона и спускались по массивным ступеням. — Мне нравится, какой свет у рыб горит.

Бак рванулся им навстречу; с языка у него текла слюна. Элисон старалась отвязывать его спокойно.

 — Мы еще сюда придем, лапуля, — пообещала она. — Много раз придем.

 — Завтра? — спросила девочка.

На стоянке Элисон обернулась: у входа никого, никаких признаков тревоги или погони.

Уже в машине ей стало холодно. Со стороны залива клубами надвигался туман. Элисон посидела неподвижно, потом высморкалась и, взяв с сиденья запасной свитер, закутала Ио.

 — Мама совсем запуталась, — пояснила она.

Трумен Капоте

Здравствуй, незнакомец

Время действия: 1977 год, декабрь.

Место действия: нью-йоркский ресторан «Времена года».

Приглашая меня пообедать, Джордж Клакстон назначил встречу на двенадцать дня и даже не объяснил, почему так рано. Но вскоре я и сам всё понял: за год с лишним, что мы не виделись, Джордж Клакстон, прежде весьма умеренный по части выпивки, превратился в заправского пьянчугу. Не успели мы сесть за столик, как он заказал двойную порцию «Уайлд тёрки» («Только, пожалуйста, без содовой, льда тоже не надо») и уже через пятнадцать минут потребовал повторить.

Я был изумлен — и не только его неукротимой жаждой. Джордж растолстел минимум на тридцать фунтов, темный в тонкую полоску жилет так обтягивал его брюхо, что пуговицы, казалось, вот-вот отлетят; лицо, раньше всегда румяное от утренних пробежек и тенниса, было подозрительно бледным, словно Джордж только что вышел из тюрьмы. Кроме того, он теперь щеголял в темных очках, и я еще подумал: «Боже мой, как из дешевого боевика! Это же кому сказать: старина Джордж Клакстон, бизнесмен, прочно окопавшийся на Уолл-стрит, живущий не то в Гриниче, не то в Уэстпорте, с женой, которую зовут то ли Гертруда, то ли Алиса, отец троих (а может, четверых или даже пятерых) детей, — и вдруг такой вот вполне заурядный человек начинает шарахать „Уайлд тёрки“ двойными порциями и носить темные очки!»

Я с трудом удержался, чтобы не спросить его в лоб: «Господи, да что же с тобой случилось?» Но вместо этого сказал:

 — Ну, Джордж, как жизнь?

Джордж. Нормально. Отлично. Уже Рождество на носу. Черт! За временем не угонишься. В этом году открытки от меня не жди. Вообще никого не буду поздравлять.

Т. К. Да что ты? Я думал, у тебя это традиция. Всегда такие симпатичные открытки присылал, с собачками. А как твое семейство?

Джордж. Разрастается. Старшая дочь на днях родила второго ребенка. Девочку.

Т. К. Поздравляю.

Джордж. М-да. Мы-то надеялись, будет мальчик. Родился бы мальчик, назвали бы в мою честь.

Т. К. (думает про себя: «Какого черта я здесь сижу? Почему я должен обедать с этим болваном? Я же сдохну со скуки, я ведь всегда с ним со скуки дохну!»). Ну а Алиса? Как там Алиса?

Джордж. Какая Алиса?

Т. К. Я хотел сказать, Гертруда.

Джордж (хмурится, в голосе звучит раздражение). Да все рисует, понимаешь. Дом ведь у нас на Проливе[20], на самом берегу. Даже собственный маленький пляж есть. А она, понимаешь, запирается в своей комнате и целый день рисует то, что в окно видит. Лодки, понимаешь ли, рисует.

Т. К. Что ж, замечательно.

Джордж. Я бы не сказал. Она вообще-то кончила Смитовский колледж, искусствоведческое отделение. Пока мы не поженились, слегка баловалась живописью. Потом забросила — я думал, насовсем. А сейчас рисует с утра до вечера. Без передышки. Запирается у себя и не выходит. Официант, попросите метрдотеля подойти к нам с меню. И принесите мне еще раз то же самое. Льда не надо.

Т. К. Ты прямо как настоящий англичанин. Неразбавленный виски, и даже без льда.

Джордж. У меня канал не запломбирован. Чуть что холодное, сразу зубы болят. Я тут получил к Рождеству открытку — угадай, от кого. От Мики Маноло. Помнишь? Тот богатенький из Каракаса. Учился с нами в одном классе.

(Никакого Мики Маноло я, естественно, не помнил, но кивнул головой, мол, да, как же. Джорджа Клакстона я бы тоже давно забыл, но он упрямо не терял меня из виду уже более сорока лет, еще с тех пор, как мы с ним учились в одной гнусной частной школе. Джордж был незатейливым, как амеба, пареньком спортивного типа из хорошо обеспеченной пенсильванской семьи; у нас с ним не было ничего общего, и союз наш сложился волей обстоятельств: за то, что я писал вместо Джорджа изложения и сочинения, он решал мне задачки по алгебре и на экзаменах подсовывал шпаргалки. В результате я уже четыре десятилетия несу на себе ярмо этой «дружбы» и каждые полтора-два года обязан встречаться с Джорджем и где-нибудь с ним обедать.)

Т. К. В этом ресторане женщины почти не бывают.

Джордж. Чем он мне и нравится. Никакого визга-писка, никто не тарахтит над ухом. Спокойная мужская обстановка. Знаешь, я, пожалуй, ничего есть не буду. Эти проклятые зубы. Жевать и то больно.

Т. К. Может, возьмешь хотя бы яйца-пашот?

Джордж. Я хочу тебе кое-что рассказать. Глядишь, что-нибудь присоветуешь.

Т. К. Когда у меня просят совета, то потом обычно раскаиваются. Но если…

Джордж. Началось это в июне. Джефри как раз только что сдал выпускные экзамены. Джефри — это мой младший. Так вот, была суббота, и мы с Джефом красили на нашем пляжике лодку. Джеф пошел на кухню за пивом и бутербродами, а я вдруг разделся и полез в воду. Вода была еще совсем холодная. В Проливе до самого июля не очень-то покупаешься. Но мне почему-то захотелось поплавать.

Заплыл я довольно далеко, перевернулся на спину, лежу и гляжу на свой дом. А дом у меня, между прочим, отличный: гараж на шесть машин, бассейн, теннисный корт — жалко, так мы тебя к нам и не вытащили. Короче, качаюсь я на волнах, жизнь прекрасна, и вдруг вижу, из воды торчит бутылка.

Обыкновенная такая, прозрачная бутылка, то ли из-под содовой, то ли из-под лимонада. Но в горлышко кто-то всадил пробку и еще обмотал сверху изоляционной лентой. А внутри — я даже издали разглядел — записка. Помню, я засмеялся: в детстве я тоже этим увлекался — запихивал в бутылки послания и бросал в воду: Помогите! Спасите погибающего в море!

Короче, я прихватил эту бутылку и поплыл обратно. Мне было интересно, что же там написано. Записка была датирована прошлым месяцем, написала ее девочка, живущая в Ларчмонте. И написала она вот что: «Здравствуй, незнакомец! Меня зовут Линда Рейли, мне двенадцать лет. Если ты найдешь это письмо, пожалуйста, напиши мне и сообщи, где и когда ты его нашел. Если ты мне напишешь, я пришлю тебе домашней помадки».

И, понимаешь, когда Джеф принес бутерброды, я даже не сказал ему про эту бутылку. Сам не знаю почему, но не сказал. О чем теперь очень жалею. Если бы сказал, возможно, все получилось бы иначе. Но тогда мне казалось, что это вроде как маленькая тайна, моя личная. Этакий забавный секрет.

Т. К. Ты правда ничего не будешь? Себе я закажу только омлет.

Джордж. Ладно, я тоже. Мне омлет, но, пожалуйста, совсем мягкий.

Т. К. Как понимаю, ты послал этой юной мисс Рейли письмо. Да?

Джордж (запинаясь). Да… Я ей написал.

Т. К. И что же ты написал?

Джордж. В понедельник, когда я приехал на работу, я полез в портфель и нашел там эту записку. Именно нашел, потому что даже не помнил, как я ее туда положил. Я тогда еще мимоходом подумал, что надо бы послать девочке открытку — просто так, чтобы ребенку было приятно, ты же понимаешь. Но в тот день у меня был деловой обед с одним нашим клиентом, который очень любит «мартини». Я прежде никогда не пил за обедом, да и, честно говоря, вообще почти не пил. А тут пришлось высосать парочку этих самых «мартини», и, когда я опять вернулся на работу, в голове у меня был легкий сумбур. Так что я написал этой девчушке довольно длинное письмо; я его не диктовал стенографистке, написал собственноручно, сообщил, где я живу, рассказал, как нашел бутылку, пожелал всяческих успехов и еще приписал какую-то чушь, вроде того, что, хоть я с ней и не знаком, тем не менее шлю горячий привет и прошу считать меня своим другом.