Трава, пробившая асфальт - Тамара Черемнова

 Одна их них, Валентина Позднякова, видимо, закаленная в борьбе за существование, была не в меру активной и боевой. И из уменьшительных ей больше всего подходило решительное «Валюха». А где-то через неделю один татарин привез сдавать свою дочь Наташу. Тихая татарочка Наташка вскоре сдружилась с Валюхой, вернее, безропотно подчинилась той, сразу же взявшей ее в оборот. И дошло до того, что добровольная рабыня стала отдавать своей повелительнице порционные пироги. Я, глотавшая книгу за книгой, не сразу усекла суть их далеко зашедших отношений и однажды, видя, что Наташа носит в палату пироги из столовой, оторвалась от чтения и попросила:

— Наташа, принеси заодно и мне.

 И когда та с обеда принесла мне полпирожка, я поблагодарила и, не задумавшись, почему полпирожка, а не целый, засунула в рот и, жуя, уткнулась в книгу.

— А мне почему не принесла? — капризно спросила Валюха.

— Мне всего один пирог в столовой дали, половину я съела, а половину принесла Томе, — стала оправдываться Наташка. — Завтра я тебе принесу целых два, сама есть не буду.

— Тогда не подходи ко мне, раз ты без пирогов, — заявила Валюха, и Наташка отошла от нее грустная-прегрустная. — Принесешь пироги, тогда буду дружить с тобой.

 Я подняла глаза от книги и увидела их лица — Валюхино грозно-повелительное и Наташкино униженно-рабское. У меня пирог застрял в горле — оказывается, Наташка не только отдает свои пироги Валюхе, она еще и мне свою порцию принесла. Получается, что я ничем не лучше этой «рабовладелицы». Мне было ужасно стыдно…

 Двадцать четвертого мая 1974 года я сидела в игровой, как всегда с книгой на коленях. Дверь открылась, зашла медсестра.

— Тамару на выход, — скомандовала она.

— А что, ее уже отправляют в дурдом? — загалдели девчонки.

— Тихо! Не пугайте Тому зря! Лучше идите и помогите ей переодеться, — приказала сидевшая с нами воспитательница. — Тома, ты поедешь в интернат в городе Прокопьевске.

 Переодевать меня пошли всей палатой. Люба с Наташей натягивали на меня одежки, остальные стояли молча. У нескольких девушек выступили слезы на глазах. Я в тот момент ничего не чувствовала, как одеревенела. И только когда меня подняли в кузов крытой грузовой машины, тихо заплакала.

 В Прокопьевский ПНИ со мной в кузове грузовой машины везли еще четверых человек из «слабого » корпуса. Один из них, совсем больной на голову пацан, всю дорогу истошно кричал, и от этого становилось еще грустнее и больнее. «Вот с такими тебе предстоит жить до смерти, — думала я с горечью, а слезы лились потоками. — И сколько бы ты ни прочитала умных книг, все равно будешь под той же планкой, что и эти несчастные с поврежденными мозгами».

— Не плачь, Томочка, может, там еще лучше будет, — успокоила меня нянечка из «слабого» корпуса, сидевшая с нами в кузове, и бережно промокнула мое лицо своим носовым платком.

 Слава Богу, сопровождавшая медсестра Елена Петровна сидела в кабине с шофером, а то бы непременно выступила, кинув напоследок что-нибудь колкое и едкое, типа «там тебе и место — в дурдоме — среди дурачков».

 Часть 2

 Прокопьевский психоневрологический интернат

 Сумасшедшая ночь и безумный день

 Нас привезли в Прокопьевский психоневрологический интернат под вечер. Местные пацаны небрежно сгрузили новоприбывших инвалидов в изолятор, дежурившие сотрудники осмотрели нас, после чего заперли на замок. Не покормили и даже воды не оставили. Когда я, исплакавшаяся и мучимая жаждой, попросила у зашедшей сотрудницы дать водички, та, поджав губы, с минуту разглядывала меня, только потом расцепила рот:

— Сейчас скажу нянечке, чтобы принесла тебе попить.

 Она вышла в коридор, дверь изолятора захлопнулась, замок защелкнулся. До самой темноты я ждала воды и прислушивалась к шагам у двери изолятора, но к нам так и не подошли.

 Эту ночь не забуду до самой смерти! Ведь меня заперли в компании умственно отсталых, среди которых были настоящие идиоты: беспричинно гогочущие, бессвязно бормочущие, выкрикивающие несуразицы, издающие непристойные звуки. Зачем запирать изолятор, если в нем не было ни одного ходячего? Ведь и я, и мои «однокашники» из «слабого » корпуса Бачатского детдома не могли передвигаться самостоятельно. Они вообще лежачие, а меня привезли без коляски — казенные инвалидные коляски положено было при убытии оставлять в детдоме.

 До самого утра к нам никто не заглянул. Я лежала и облизывала пересохшие губы, но потом подумала: нет худа без добра, если б меня напоили водой на ночь, я бы сейчас захотела в туалет. А судна или горшка здесь, кажется, не имеется, да и кто подаст мне его? Ладно, полежу, подожду, все равно должны зайти проведать, утешала я сама себя. Но как ни напрягала слух, за дверью изолятора царило безмолвие. Тогда я крикнула один раз, второй, третий. Проснулся лежащий по соседству пацан-крикун и загорланил, издавая животные звуки.

— Не кричи, все равно до утра не придут, — подала голос лежащая рядом Любка, более-менее вменяемая.

 Накануне вечером, едва нас затащили в этот изолятор, вместе со всеми зашел нетрезвый дежурный санитар и, как конфетами, накормил Любку таблетками аминазина. Сначала дал одну, через минуту сунул еще две и приготовился всучить третью порцию.

— Она же умрет от передозировки! — не выдержала я.

 Санитар испуганно посмотрел на меня, пьяно икнул и смылся.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила я Любку.

— Спать хочу, — сказала она и затихла.

 Пацан-крикун тоже затих, и меня постепенно сморил сон.

 Проснулась, наверное, около десяти утра, за окном было светло и солнечно. Зверски хотелось в туалет, ведь увезли из Бачатского детдома где-то в двенадцать дня накануне и с тех пор не предложили судна, в дороге я не писала и здесь целую ночь терпела. В голову полезла дурная мысль — может, нас тут специально бросили? Через месяц откроют — а тут трупы!

 Ведь никто же из нас не ходит…

 Но вот раздались шаги, дверь отомкнули, зашла медсестра с парнями-помощниками и приказала:

— Грузите всех на телегу и везите в «слабый» корпус. А там поднимите на второй этаж, в бывший красный уголок.

 Я отметила про себя: ну надо же, та же терминология, что и в нашем детдоме, «слабый» корпус.

 И ужас в том, что туда собираются определить и меня, нормально мыслящую и умственно развитую. Вот она — сила неверного диагноза!

 На телеге, запряженной усталой лошадью, нас доставили в самый дальний угол территории ПНИ, подвезли к обшарпанному зданию и занесли на второй этаж. Там уже находились характерные больные с серьезными нарушениями умственного развития и психическими отклонениями. Один из них стоял возле окна и старательно рвал штору на мелкие ленточки, другой, скинув с себя штаны и трусы, бегал по свободному проходу. А ведь это были не маленькие мальчики, а взрослые мужчины.