Странник и Шалопай - Сергей Минутин

Посредника привлекли телевизионные выкрики, и он минуты две внимательно слушал «расходившихся» бабёнок. Затем, нервно зевнув, сказал: «Видишь этих дур и дураков, они предсказуемы. Обидели их, теперь обижают они. Им сунули бабки, они сняли штаны. Об этом надо писать. Не ныть, а сравнивать. Где аналогии? Где альтернатива? Смотри на этих дур и дураков непонятной национальности и вероисповедания, у которых нет ни семьи, ни Родины, и сравнивай. Бабы и обабившиеся, они везде одинаковы, но в твоем разумении у француженки шарм, у англичанки холодность, у немки порядок. Тебя они как индивидуальности интересуют, как сёстры. Мол, Россия и Франция две старые сестры. Франция игрива, кокетлива, опытна, словом б-ть, всё время учит Россию, что и как делать. А Россия — дура с толстым задом — не успевает увернуться. Ах, уже засадили, ах, почему? Тебе это интересно. А мне похрену.

Мне интересно только то, что в них есть общего: задница, грудь, ножки, губки. Это с ними останется всегда, какой бы дурью они ни занимались. Это основа их предсказуемости. Мне интересны только не меняющиеся элементы, образующие стадо.

Я посредник, я диктатор. Для меня диктатура — рай, потому что я наверху. Демократия тоже рай, потому что в России демократию могут начать строить только «отморозки» от диктатуры, да и то по команде сверху, а там я».

Зазвонил телефон. Он поднял трубку, слегка побледнел. Сказал: «Есть» и положил трубку. Они вышли в коридор.

— Куда — то «жучков» навтыкали, надо проверить. Он дрожал, но не от испуга. Пугать посредника бесполезно и опасно, его даже убить нельзя, на него все и всё замкнуто. Он дрожал от прочитанного, от злости. Оттого, что это были его мысли, но тайные, которые он хотел произнести, но которые некому было слушать. И вдруг он стал слушателем своих собственных мыслей. В голове пронеслись образы своей жизни, третья жена, дети, которым ничего кроме удовольствия не надо, многочисленные просители, пачки денег, сам, вечно не понятно куда и для чего бегущий.

Всё, и за этим больше ничего нет. Ради этого он проживал свою жизнь, а по–простому гробил её на то, чтобы стать самым большим «винтом» в этом стаде? Разве он никогда не задумывался над тем, что можно жить и по — другому? Когда он начал бояться отбиться от стада? Когда стадо подчинило его себе? Но теперь, сейчас он вдруг услышал то, над чем думал сам и на что не мог влиять никак. Эта была не сила, с ней бы он сладил, эта была другая жизнь, от которой он отказался.

Взяв Шалопая за локоть, он произнёс: «Пошли, выпьем чего–нибудь».

Они спустились в «думский» буфет и взяли по 200 граммов коньяку.

— Я посредник, игрок. Я хочу жить нормально и при диктатуре, и при демократии, в аду, в раю.

— То, что ты посредник, с этим никто не спорит. Но быть посредником, в твоем понимании, не так уж и трудно. Для того, чтобы рулить стадом, живущим по давно известным, а главное, установленным другими законам, нужно только внимательно эти законы читать. Но ты не игрок. Ты уже давно проиграл и сдался. Ты посредник в чужой игре. А игрок создает свой мир сам. Он неповторим и индивидуален. Игрок ставит посредников на свою дорогу и пинает их в зад для ускорения. Коньяк согрел обоих, дрожь прошла.

— Ну–ка поясни, кто меня может пнуть в зад, ты что ли?

— Мог бы и я, если бы сам знал, чего хочу. А так как я этого не знаю, то вместо того, чтобы так пнуть тебя в зад, чтобы ты летел, не отклоняясь от заданного мной курса, наоборот, укрепляю тебя в правильности твоих посреднических мыслей. Я не показатель, я еще не игрок — одиночка, я больше «прослойка», из которой они выходят.

Помнишь школьные уроки литературы и стихотворения которые нас заставляли учить: «…одна просторная дорога торная — страстей раба, по ней громадная к соблазну жадная идет толпа. Другая тесная, дорога честная — по ней идут лишь души сильные любви обильные на бой на труд…». Вспомнил?

Жило — было стадо, которое бежало по просторной дороге к богатству, и вдруг, далеко не бедный, хоть и печальный гений Николай Алексеевич Некрасов начинает игру на поражение этого стада и ставит на просторной дороге шлагбаум. Стадо сворачивает на указанную им тропочку, по которой их поведут уже другие посредники. Всё, что произошло после этого стихотворения, Энгельсы, Марксы, Ленины — раньше они были или позже Некрасова, лишь посредники на его дороге, пишущие и обосновывающие правила и законы для стада на указанных им дорогах и тропинках.

Почему именно стадо должно сворачивать с дороги на тропочку? А сворачивать оно должно только потому, что они, посредники, встали на «часах» возле чужого шлагбаума, став самыми большими «винтами» в чьей — то игре. Но Некрасову это уже не интересно, он сделал свою игру, он создал свой грустный, печальный мир. Он игрок, остальные винтики. Но самая для тебя тоска состоит в том, что «первые станут последними».

Посредник, будучи самым большим «винтом», лишь регулировщик, он обеспечивает чужую игру, ему даже думать некогда. Игрок Некрасов, игрок Пушкин, игрок Чехов, игроки Достоевский и Толстой — о, это очень сильные игроки. Посредник, какого бы величия он ни достиг, уязвим, он питается чужим миром, чужим умом. Игрок же строит мир собственный и дает посредникам пинка под зад, я повторюсь, для ускорения, чтобы толпа быстрее прошла его путь и он мог сотворить новый мир.

Странник, оставаясь невидимым, с интересом слушал беседу Шалопая и посредника, но атмосфера Государственной Думы не располагала к анализу беседы. У Странника от разных, «думских» шумов болела голова, и он по–прежнему не знал, где надо искать ответ. Только в голове стучало: «Женщина, женщина…».

Он подумал о том, что надо бы ночь провести в казино, увидеть игроков в их первом измерении.

Глава двадцатая

Мысли Посредника

На Посредника весь этот разговор произвёл странное впечатление. Он выл, ему хотелось воли. Он вдруг до дрожи в сердце ощутил как одинок.

Он думал, что Шалопаю хорошо, он ручку взял и принялся писать и этим объяснил всю свою жизнь. Он тоже одинок, но одинок в труде, и пусть писание труд тяжкий, пусть этот труд и изнуряет, особенно когда желанья ещё есть, а слов уж больше нет, но Шалопай свободен.

А он, Посредник, так одинок, как одинока бывает лишь собака прикованная цепью к будке. Он вспомнил деда своего, и отчий дом, и будку, и собаку. Собаку звали Рэкс. Его свобода была равна длине цепи. Рэкс был вполне доволен, жил в тепле, от пуза ел, был изредка спускаем с поводка.

Но вот однажды Рэкс завыл. Завыл так тяжко, длинно, нудно, безысходно, что бабка сразу же ударилась в слёзу.

Дед посмотрел на бабушку, на Рэкса и сказал: «Хватит ныть, тебя посади на цепь, и ты завоешь».

Дед вскоре умер. Рэкс выть перестал, но и к своей жизни интерес утратил всякий, есть перестал и даже лаять, и вскоре сдох.

Так и Посредник, после разговора выл о своём. Он думал, что он свободный волк, или с цепи сорвавшаяся собака, а Шалопай открыл ему глаза: «Сначала воют волки и собаки, а вслед за ними люди мрут, что в волчий вой не верят».

Глава двадцать первая

Разговоры в казино

Посредник увидел Странника сразу же, как только тот переступил порог казино. А после того, как он подошел к столу, за которым играла местная знаменитость по кличке «Вера», и поздоровался с ней, стал наблюдать за ним неотступно.

Посредник окончательно потерял покой, когда «Вера» сгребла со стола все фишки, к этому в казино уже привыкли, взяла Странника за локоть и повела его в бар.

Посредник — Валера с такой силой ударил Сержа по колену, что и в четыре часа утра тот почувствовал себя необыкновенно бодро. Валерка ворчал полушёпотом: «Ничего себе круг знакомых у нищего, с такой подругой можно не только в музее прозябать, но и в тихой президентской бане киснуть».

— Ты это о ком? — спросил Шалопай, ошалело потирая колено.

— А вон видишь, парочка, два друга, модель и подруга. С одним, с тем, что с котомочкой, я познакомился недавно, «темная личность», а дама с ним давно могла бы это казино по миру пустить. Она игрок, как сегодня говорят, «без границ», но в отличии от «отвязанных», с «галстуком» [15]. Этот галстук чем — то связывает её с этим казино, но не деньгами. Ей здесь явно нравится, нравится до такой степени, что обтрясая казино индивидуально, она тем не менее помогает ему обтрясать других и выживать в среде жуликов как от государства, так и в ногу с ним идущих. Правда, я, хоть и в ногу с ними идущий, всё же от неё пользу имею.

Я, как «старый, больной еврей», все фишки в одну корзину не складываю, на её «масть» всегда на две фишки больше кладу — ни разу не проиграл.

— А почему ты не все фишки на её «масть» не поставишь?

— Это уже зависимость, а я и без неё играю.

— Понимаю, если всё на неё, то получится, как у мужа за хорошей женой, «женился и пошел, как ключ, ко дну, и знаешь всю жизнь одну жену».