Токио нас больше не любит - Рэй Лорига

Комната пуста. Я не узнаю эту комнату, и я не узнаю того, что находится внутри меня. Я не знаю, что это за химия, но это наверняка что-то нейтральное. Спокойная химия сна. Звуки отдыха. У меня гудит в ушах и ноют ноги. Щеки горят, а руки потеют. Я здесь, и я во многих других местах. Как чемоданы, потерявшие пассажира на пути в чужую страну.

Конечно, я с большим удовольствием поел и даже сказал «ссс-пасибо» медсестре, это далось мне нелегко, но все-таки спасибо.

Как только начинается дождь, я засыпаю. Когда просыпаюсь, уже глубокая ночь, и бодрствовать нет смысла. В моей комнате книг нет. Нет и телевизора. Нет ничего. Врач приходил в девять. Я спросил почему я лежу в пустой комнате, и он очень любезно ответил, что пока еще рано накапливать информацию и что ко мне всего лишь шесть дней назад вернулся дар речи.

Шесть дней назад, а всего их было сколько?

Последние шесть дней из целой кучи дней.

Разумеется, я не помню ни этого места, ни окна, ни улицы, ни стен, ни автобуса – сколько бы доктор ни настаивал, что автобус всегда один и тот же. Но это вроде как нормально. Доктор говорит, что я не в состоянии ничего запомнить. Доктор говорит, что в данный момент мой мозг представляет собой дырявое решето, рваную сеть, сквозь которую могут пройти любые рыбы, какого угодно размера, и ни одна не задержится.

Спокойной ночи.

Ссс-покойной ночи, доктор.

Сеть с прорехой размером с немецкий автобус.

Темнота в белой комнате. Холодные ладони. Только ладоням и холодно. На улице никого. Шоссе освещается лампочкой из кабинки видеосвязи. Не все шоссе – только пара метров рядом с кабинкой, дальше шоссе пропадает.

Сначала я задумываю число:

«Семь».

Потом снова задумываю то же число:

«Три».

В следующий момент я засыпаю.

Доброе утро, сестра.

И медсестра искренне восхищается, так что даже кажется, что ей никогда не говорили «Доброе утро»; возможно, так оно и есть, люди сейчас очень невоспитанные. Не то чтобы утро действительно было таким добрым, может быть, даже собирается дождь, хотя, может быть, и нет – с погодой ведь никогда не угадаешь.

Смотрю мультики в зале для восстановления. Кролик, одетый во фрак, играет на фортепьяно. Женщина-врач, видя улыбку у меня на лице, спрашивает, нравится ли мне мультфильм. Я отвечаю, что да, потому что кролик очень забавный, сильно невезучий, но забавный. Потом женщина спрашивает, знаю ли я, как зовут кролика, и я честно ей отвечаю, что никогда в жизни не видел этого кролика, а она говорит, что его зовут Багз Банни; по мне, это имя ничуть не хуже подходит кролику, чем любое другое.

На обед я опять ухожу в свою комнату. Я вижу, как за окном проезжает немецкий автобус с рекламой пива на боку.

Медсестра забирает у меня поднос.

Дождя нет.

Осень, однозначно. Моему телу хорошо, несмотря на легкую боль в груди – может быть, это всего-всего страх; куда хуже то, что, поглядев на стены, не понимаю, что это за стены. Не нужно иголок, ожалуйста, я ненавижу иголки. Я трусливый наркоман. Готов причинить себе любой непоправимый вред, но боюсь всего, от чего еще можно излечиться. Я не могу ухватиться за одну простую мысль и держать ее в голове до наступления ночи. Мне нужно все время думать о новых глупостях. Сколько я протяну. В какую странную ситуацию я попал. Какого цвета была «скорая помощь», которая меня сюда доставила. Как выглядели улицы.

Когда видишь «скорую помощь», никогда не воображаешь себя внутри. А когда находишься внутри никогда не думаешь, как там снаружи. Машины скорой помощи всегда пусты. Пациент находится где-то в другом месте, так же как никого нет в автомобиле, съехавшем с шоссе, и никто не чувствует боли от ударов и не признает, что пламя охватило именно его дом. Как неимоверно скучна болезнь, и при этом сколько мыслей одновременно лезет в голову! Как долги. Как ужасно там, в коридоре, и как ужасно слышать чужие голоса, однако насколько все это секунду спустя становится безразличным. Проходите, пожалуйста, сестра. Нет, ничем серьезным я не занят. Так что я глотаю пилюли, и понемногу ко мне подбирается сон. Ни о чем не нужно беспокоиться. Пора отдохнуть от беспрерывной слежки за самим собой. Если вас не затруднит, я бы попросил вас пока что не уходить. Итак, медсестра остается со мной еще ненадолго, а ведь всегда чувствуешь себя лучше, много лучше, когда кто-то смотрит на тебя и смотрит на веши, на которые смотришь ты. Кто-то рядом с тобой в комнате. Исчезает ужас перед воображаемыми опасностями, перед неизбежными катастрофами. Я все еще не сплю. Хочу, чтобы ко мне вернулся рассудок. Чтобы выстроилось что-нибудь, не грозяшее рухнуть в любой момент. Все рушится, дорогая моя, все рушится. Я все еще чувствую, как по моему телу бегает чужая химия, будто армия вооруженных орангутангов. Странные истории угрожают мне своим оявлением, а после исчезают, словно дети, которые разбегаются, позвонив в чужую дверь. Какие кверные утра! Какие скверные ночи! Бог – это карлик с ножом, притаившийся где-то у меня в голове. Бог – это мертвая медсестра рядом со мной. Не засыпайте, сеньора. По крайней мере не раньше, чем засну я. Где моя мать? Почему рядом со мной никого нет? Как печально. Как смешно. Как тупо. Смерть, наверное, выглядит именно так. Очень похоже. Смерть – это нечто важное только для тебя. Руку бы отдал за бутылку пива. Расскажите мне, в чем соль анекдота, сестра, и можете идти. Разве мы не бегали по пляжу, как все? Не окунали ноги в воду? Тогда зачем сейчас все это? И разве мы не делали все так хорошо, как только могли? Тогда за что теперь столько муки? Я не сержусь на вас, сеньора, не в этом дело. Дело в том, что у меня болит голова, и я напуган, и я не понимаю. Какой кошмар. Подумать только: я общался с людьми, выпивал, выслушивал невероятные истории, великолепно проводил время, болтался по аэропортам, покупал журналы, смотрел расписание полетов на электронных табло, а что теперь? Не отвечайте, если не знаете. Ну конечно же, я путешествовал, путешествовал по всему свету. Для этого людям и дают паспорта. Не волнуйтесь, сестра, я спокоен, я засну, как только смогу – просто в моей голове новая лампочка загорается тотчас же, как гаснет одна из старых.

Мне дали двадцать минут, чтобы привести себя в порядок. Я спокойно принял душ. Ничего у меня не болит. Меня отвели в комнату отдыха. Это единственное, что мне сейчас нужно. Почесали спину. Дали две таблетки. Комната маленькая. Здесь только массажист и еще один господин, по всей вероятности, доктор.

– Вы доктор?

Да, он доктор. Потому что он кивнул головой с очень серьезным видом, как это делают врачи. И откуда же взялось это мое хорошее настроение? Несомненно, от таблеток. А где же мой страх?

– Вы помните о страхе? – спрашивает мой друг доктор.

Ну да, о страхе я, конечно, помню, потомку что страх – это вроде простуды. Если однажды заразился, никогда не излечишься окончательно.

– Как это я дошел до такого плачевного состояния?

– Вы нанесли себе большой вред. Бомбардировали себя всем, чем только можно.

– Вероятно. Кстати, какой прекрасный массаж. Шиацу?

– Да, сеньор, шиацу.

Это произносит массажист, потому что масссаж, в конце концов,– его дело. Как приятно, что кто-то берет на себя труд погладить другого человека. Какие добрые руки у этого массажиста.

– Мне вернут мою голову?

– Мы сделаем все возможное,—заверяет мой друг-доктор, после чего прощается и уходит. Никакой симпатии он у меня не вызывает. Какой деловитый! Склоненная голова, глаза почти закрыты. Такое впечатление, что я явился сюда, чтобы портить ему жизнь. Лечите меня, друг мой, а не рассказывайте.

Долгая прогулка в рощице – нужно нагулять аппетит. Так мне объяснили. Поэтому я прогуливаюсь. Разглядываю деревья, высокие и мощные, не знаю, как они называются. Я спрашиваю об этом санитара, который идет рядом, словно молчаливый друг, но он тоже не знает; так и получается, что все мы ходим по свету, не придавая значения важным вещам. Еще я смотрю на небо, небо пахнет водой, как будто собирается дождь.

Немного холодновато, но, поскольку меня одели в чудесный пуховик, это не так чтобы неприятно, скорее наоборот. Тепло в теле и холод на лице – словно едешь в машине с открытым верхом и с отоплением, словно клянешься, сложив пальцы крестиком, словно пытаешься зарезать тигра деревянной ложкой. В общем, голова моя куда-то летит и я не знаю, что говорю. Роща может вывести нас к шоссе, но задолго до этого санитар говорит, что пора возвращаться. Машины на шоссе едут медленно. Я долго смотрю на машины. Во многих из них сидят дети, они возвращаются из школы. Санитар просит меня ни на что не смотреть слишком пристально.

Говорит, это мне противопоказано. Не знаю, кто мог такое выдумать. Мы не отошли от здания и на сотню шагов. Говно прогулочка.

Я спрашиваю санитара, как называются эти деревья, но он не отвечает.

Теперь передо мной стоит тарелка с прекрасным филе и прекрасным картофельным пюре. Разумеется, я прошу пива, и, разумеется, мне отказывают. «Наверняка все именно так и начиналось,– говорит медсестра.-С пивка».