Ретроградный Меркурий - Ольга Пряникова

– Я тебя больше не боюсь. Говори быстро, шантажистка, что тебе надо. Я сделаю все, что ты хочешь. И ты забудешь о моем сыне навсегда, уедешь в свой Израиль и там потеряешься. Он будет тебя искать, но не найдет. Итак, слушаю.

– Хорошо, я уеду. Сегодня же. Но вместе с тобой. Или уедем, как только тебя выпишут. И потеряемся вместе. На другой вариант я не согласна. – Катя почувствовала его слабину и уверенно закончила: – Как только ты поправишься, я стану твоей женой. Или невесткой – выбор за тобой.

Вошел врач, с ожиданием посмотрел на них обоих.

– Доктор, я вас очень прошу, еще две минуты, это очень важно.

– Хорошо. Только не волнуйтесь. Тут ваши родные… Они беспокоятся.

– Пусть не беспокоятся, все в порядке, две минуты.

Он вышел.

Митя никак не мог собраться с мыслями, но понимал, что время на исходе.

– Послушай, что я тебе скажу. Он родился, когда мне было девятнадцать лет. Я остался после армии на сверхсрочную службу в Уссурийске, там и женился на актрисе местного театра… Впрочем, это неважно. Ты знаешь, где Уссурийск? Это… Это захолустье. И там ничего, совершенно ничего нет. Кругом тайга. Какие-то страшные инфекции повсюду. Я понимал, что денег у нас мало, а до ближайшей больницы добираться четыре часа – если ребенок заболеет, мы можем просто не успеть найти врача. Нет, в воинской части была тетя-педиатр. Так вот, я стал его закалять – держал по полминуты под холодной водой. Он никогда не плакал, все терпел. Педиатр приходила, видела это, грозилась лишить меня родительских прав. Но не в этом дело – он терпел. Он все время терпел. И когда я через семь лет ушел от них, мы уже жили тогда в Ростове, – я сказал ему об этом на линейке первого сентября. Я специально ждал этого дня, чтобы не портить праздник раньше, отвести его в школу, чтобы он помнил – отец отвел его на первую линейку. И там я ему сказал. Он молчал, знаешь, так смотрел на меня… Темными сухими глазами, как смотрят в пустыне вдаль.

– Откуда ты знаешь, как смотрят в пустыне…

– Не перебивай меня. Ему было больно. Но он ничего не сказал, никогда не упрекнул. А вот два года назад он приехал и плакал. И я впервые услышал от него: «Папа, мне больно». Я не дам больше сделать ему так больно, понимаешь? Ты – чудовище, ты никогда не поймешь, что такое любовь, но я это узнал, может, слишком поздно. Я не выйду отсюда живым, клянусь. И тебе придется его отпустить. Это единственный способ защитить моего сына. Ты можешь отомстить мне, Маше, Соне, но его ты не получишь никогда, так и запомни.

Врач снова зашел, вышел вместе с Катей. Она, кажется, плакала.

Никита сразу бросился к ней. Врач подошел к Маше.

– Вы – жена? Он попросил оставить ему телефон. Дайте мне, я передам. И не нужно здесь сидеть, поезжайте домой, девушка. Завтра приедете, будет понятнее, а сейчас к нему нельзя, пусть отдохнет.

И он снова исчез в палате.

Маша растерянно прошла мимо Никиты, утешавшего свою подругу. Ждать его не было смысла.

«Интересно, – подумала она, – он ее сегодня снова к нам притащит?»

Глава 5

На улице уже стало совсем тепло, солнце нагрело воздух – после серых и душных больничных коридоров это было приятно. Вдруг все деревья накренились вбок.

«Сейчас упаду», – догадалась Маша.

К счастью, у входа оказалась лавочка – такая же старая и полуразрушенная, как и вся эта больница.

Сидеть не получалось, пришлось лечь. Кто-то подбежал, что-то говорил.

«Не страшно, все-таки больница, добегут, если что».

Потом все выключилось, как погасили свет. Пока кричали, звали персонал, пока прибежали натренированные инфарктно-инсультные врачи, прошло несколько минут.

Маша очнулась, села, вяло пытаясь отбиться от помощи.

Несколько человек вокруг уговаривали ее пройти в здание, подходили новые, им что-то объясняли. Было плохо слышно, как через слой ваты.

«Все, пора. Больше так нельзя». – Она решительно встала.

Ноги держали ее. Поискала глазами сумку.

В это время кто-то за ее спиной объяснял:

– Муж у нее в кардиологии лежит, думали, инфаркт. Плохо ей стало.

Маша медленно подняла сумку и уже по пути к выходу обернулась:

– Вы ошиблись, нет у меня никакого мужа.

Тем временем муж задумчиво сидел над телефонной трубкой.

Разумеется, первая мысль была позвонить Соньке. А кому же еще?! Но…

Он представил Катины презрительные усмешки и едкие шутки по этому поводу да и саму Соньку – с вечно недовольным лицом, словно она делает ему большое одолжение, – и набрал совершенно другой номер.

Через два часа Анна уже приехала к нему в больницу – в неприемный час, с сумкой продуктов и большим букетом лилий.

Своей тихой покорностью ей удалось преодолеть раздражение взвинченного с утра доктора, и совсем скоро она сидела на краю казенной постели, держа свою ладонь в сантиметре от Митиной руки. Коснуться не решалась.

Митя жаловался как-то особенно отчаянно, пытаясь жестикулировать, закашливаясь и даже постанывая от праведного гнева.

Анна очень сочувствовала, но не понимала, чего он хочет от нее. Она-то что может сделать?

– Ох, кабаки и бабы… Доведут… Довели уже. – Он почти притворно стонал, переворачиваясь на бок. – Ведь появился же у нее какой-то Айболит, почти женился, а потом оказалось – научную работу по ней писал, представляешь? Мало того, что стал спать с пациенткой, так еще и поиздевался, сволочь…

Анна молчала, пораженная. Иногда кивала. Слушала внимательно.

– Одним словом, сейчас ты – моя последняя надежда, понимаешь? И ее – тоже. Это должно прекратиться, я хочу еще хоть немного пожить.

– Митя, это разумно… Но почему – я?

– Ты же мать. В смысле – ее мать. Кто, если не ты?

И Анна понурила голову, словно ее уличили в чем-то нехорошем.

Катя все решала в уме свою непростую задачу, и никак у нее не сходилось. Она представляла себе совместную жизнь вчетвером, в одной квартире…

Нет, так не получится, никто не согласится. Митя пробудет в больнице еще долго, значит, времени не останется. Нет, не складывается…

Решив ничего не предпринимать, она выскользнула из больницы через другое отделение – оно имело отдельный вход. Никите сказала, что пошла за сигаретами – он остался возле палаты отца, а, не дождавшись, начал звонить.

Когда он понял, что возлюбленная просто сбежала от него, начал слать эсэмэски, даже приезжал и долго звонил в дверь, но Катя не проявляла признаков жизни. Сидела на подоконнике,