Тайны Второй мировой - Борис Соколов

Подчеркну: за три недели до начала войны заранее отмобилизованная, вновь сформированная 19-я армия выдвигалась согласно директиве Генштаба на Украину. Хорошие были войска, казаки, прекрасный русский народ, мужественные воины.

Еще в Москве я получил задачу от Тимошенко. Указав районы сосредоточения войск 19-й армии, он подчеркнул: «Армия должна быть в полной боевой готовности и в случае наступления немцев на юго-западном театре военных действий, на Киев, нанести фланговый удар и загнать немцев в Припятские болота».

Штаб 19-й армии размещался в Черкассах. Я прибыл туда в начале июня, а 18 июня выехал в штаб Киевского военного округа для того, чтобы сориентироваться в обстановке и решить целый ряд вопросов материально-технического обеспечения войск армии. Армия не входила в состав Киевского особого военного округа и не предназначалась для действий в составе Юго-Западного фронта»{108}.

Иван Степанович был неглупым человеком. Он наверняка обратил внимание на некоторые несуразности. Сперва нарком говорит, что войска под командованием Конева должны будут нанести «удар», а никакой не контрудар, по немцам. Позднее, словно спохватившись, Семен Константинович уточняет, что 19-я армия должна ударить во фланг вторгшегося на Украину неприятеля и загнать его в Припятские болота. Но почему же тогда армия, предназначенная для защиты от германского вторжения, перебрасывается к границе с такими предосторожностями и под покровом тайны? Казалось бы, известие о прибытии новых подкреплений может только отрезвить потенциального агрессора. Впору даже в газетах написать о передислокации на Украину свежей армии. Но совсем иное дело, если Сталин задумал внезапное нападение на Гитлера. Тогда переброску войск надо маскировать до самого последнего момента. Именно так шло сосредоточение вермахта по плану «Барбаросса». И точно так же перебрасывались дивизии Красной армии к западным границам. Думаю, Конев догадался, что наносить свой удар его армии придется не в украинском Полесье, а где-нибудь в Польше или Словакии. Потому и придавал столь большое значение сообщаемому факту. И то, что 19-ю армию не собирались подчинять ни Киевскому округу, ни Юго-Западному фронту, вполне объяснимо. Армия Конева должна была войти во второй стратегический эшелон, который, вероятно, планировалось объединить в отдельный Резервный фронт. Войска этого фронта должны были вступить в дело после 30-го дня операции и ударом с юга на север ликвидировать германские армии в Польше и Восточной Пруссии, прижать их к Балтийскому морю и уничтожить. Насчет направления удара Тимошенко Конева не обманул, только не сказал, что плацдарм для наступления 19-й армии будет не на Украине, а значительно западнее.

В заключение майских «Соображений» Тимошенко и Жуков просили Сталина: «Утвердить представляемый план стратегического развертывания вооруженных сил СССР и план намечаемых боевых действий на случай войны с Германией; своевременно разрешить последовательное проведение скрытого отмобилизования и скрытого сосредоточения в первую очередь всех армий резерва Главного командования и авиации». Все эти мероприятия начали осуществляться еще с апреля 41-го. Именно тогда было дополнительно призвано около 400 тысяч человек, по каким-либо причинам не призывавшихся в предыдущие годы. В мае — июне к ним добавилось 800 тысяч человек, призванных из запаса в западных приграничных округах{109}. Благодаря этому численность дислоцированных здесь 170 дивизий увеличилась с 2,9 миллиона до 4,1 миллиона человек. Правда, толку от новобранцев было чуть. Многих из них даже не успели распределить по воинским частям. Большинство призванных из запаса служило в армии еще в 20-е или в начале 30-х годов, когда Красная армия была не кадровой, а территориально-милиционной, и призывники получали довольно условную военную подготовку. Они почти не имели представления о современной войне. После германского нападения многие из недавно призванных только сеяли панику и, скапливаясь на дорогах, мешали передвижениям войск. Тем не менее формально скрытый призыв таких значительных по численности контингентов дал Красной армии перевес в людях над германской группировкой, сосредотачивавшейся на Востоке: 4,1 миллиона человек против 3,3 миллиона. Если же считать только германские дивизии, реально находившиеся в составе Восточной армии к 22 июня 1941 года, то советскому вторжению в первые дни могли противостоять лишь 2,5 миллиона человек. Именно от этой цифры исчислял потери вермахта за первые девять дней операции «Барбаросса» начальник Генштаба сухопутных сил генерал Гальдер в своем дневнике{110}. А ведь в тылу советских приграничных округов находились еще 7 армий второго стратегического эшелона, насчитывавших около 1 миллиона человек{111}.

Германская армия даже вместе с союзниками располагала на Востоке не более чем 42 тысячами орудий и минометов. Красная армия могла противопоставить им 67 тысяч стволов. Советский перевес в танках и авиации был еще больше. Всего в Красной армии к 22 июня 1941 года насчитывалось около 23,1 тысячи танков. Из них более 18,7 тысячи (81%) считались полностью готовыми к боям. На Западе дислоцировалось 12,8 тысячи танков, из которых боеготовыми считались более 10,5 тысячи (82,5%). Здесь же находились 1475 из 1864 самых современных танков Т-34 и KB{112}. Германская армия могла противопоставить этой армаде всего лишь около 3600 танков (в том числе 230 невооруженных командирских) из общего количества примерно 4 тысячи машин. Сколько всего было в тот момент боевых самолетов в составе советских ВВС, неизвестно до сих пор. Оценки варьируются в пределах от 17 до 35 тысяч машин{113}.

В западных же округах насчитывалось не менее 10 100 машин, из которых около 7200 считались боеготовыми[5]. Люфтваффе для выполнения плана «Барбаросса» привлекли 1830 самолетов, две трети которых оценивались как боеготовые. Всего же германская авиация тогда имела примерно 3850 машин{114}. Низкий уровень боевой подготовки экипажей и танковых и авиационных командиров на советской стороне сводил это внушительное с виду преимущество на нет. Однако данное обстоятельство не осознавалось ни Сталиным, ни Жуковым, ни Тимошенко. Последний еще 21 января 1941 года в приказе о боевой и политической подготовке войск на 1941 учебный год констатировал: «Летний период 1940 года явился переломным в вопросах воспитания и обучения армии на новой основе, проверенных опытом боевых требований»{115}. Считалось, что выявленные финской войной недостатки в основном преодолены.

В начале июня к границам стали перемещаться главные силы Красной армии, дислоцированные на Западе. А с середины месяца туда же двинулись и 32 дивизии резерва приграничных округов. К 1 июля они должны были занять позиции на расстоянии от 20 до 80 километров от государственной границы{116}. Если бы ждали немецкого нападения, то выдвижение резервов так близко к пограничным рубежам было бы необъяснимой глупостью. Они в этом случае должны находиться на достаточно значительном расстоянии от будущей линии фронта, вблизи железнодорожных узлов. Тем самым не только уменьшались возможные потери от воздействия вражеской артиллерии и авиации, но и имелась возможность бросить резервные дивизии в наиболее угрожаемые места, когда определятся направления главных ударов противника.

Вот если Красная армия собиралась наступать, выдвижение резервов к границе становилось вполне оправданным. Они могли понадобиться для скорейшего ввода в прорыв и развития успеха. Дата 1 июля как срок их сосредоточения у границ делал наиболее ранним днем начала возможного вторжения в Германию воскресенье 6 июля. К этому времени все дивизии, двигаясь пешим порядком по ночам, успели бы выйти из районов сосредоточения непосредственно на линию государственной границы и начать боевые действия.

Однако нельзя исключить, что Сталин хотел дождаться, пока семь армий второго эшелона выйдут к рубежам Днепра и Двины, что должно было произойти в период с 3 по 10 июля. Эти армии могли принять участие в боях позднее, для развития ожидавшегося успеха. Ведь, например, 27 германских дивизий второго эшелона, предназначенные для операции «Барбаросса», появились на фронте только в июле и августе 41-го, а 2 танковые дивизии резерва — лишь в октябре. Вполне вероятно, что Сталин на этот раз, памятуя неудачу с 12 июня, не стал фиксировать точной даты начала атаки, ставя ее в зависимость от фактического сосредоточения войск. Кстати говоря, ни один из известных ныне советских довоенных документов не содержит предполагаемой даты провокации в Майниле и времени вторжения в Финляндию. Последний предвоенный приказ штаба Ленинградского округа от 22 ноября 1939 года о переходе границы уже ставил задачи войскам по захвату конкретных пунктов на финской территории, но содержал оговорку, что о дне и часе перехода границы будет сообщено дополнительно{117}. Не исключено, что такое распоряжение было отдано только в устной форме и на бумаге никогда не фиксировалось. Нападение на Германию — дело еще более деликатное, и Иосиф Виссарионович, вполне вероятно, не хотел оставлять следов для разведки противника и улик для потомков, планируя лично назвать Тимошенко и Жукову точное время начала наступления. Но он собирался ударить первым. И одно из решающих доказательств здесь — история с польской дивизией.