Занавес - Агата Кристи

Однако само по себе согласие Пуаро было весьма большой уступкой и, так как здесь у моего друга лечащего врача не было, Фрэнклин охотно согласился взглянуть на него. Но он пояснил, что если потребуется регулярное медицинское обслуживание, то придется вызвать местного врача. Он не мог постоянно заниматься лечением.

Фрэнклин провел с Пуаро много времени.

Когда же он, наконец, вышел, я его ждал. Я втащил его в свою комнату и закрыл дверь.

— Ну? — встревоженно потребовал я.

Фрэнклин задумчиво сказал:

— Он очень замечательный человек.

— О! Да… — я отмахнулся от этого очевидного факта. — Как его здоровье?

— О! Его здоровье? — казалось, Фрэнклин удивился, словно я упомянул что-то крайне незначительное. — О! Его здоровье, конечно, никуда не годится.

Мне подумалось, что очень уж он непрофессионально выразился. И, однако, я слышал от Джудит… что Фрэнклин в свое время был одним из самых блестящих студентов.

— Насколько он плох? — с волнением потребовал я.

Он бросил на меня быстрый взгляд.

— Вы хотите знать?

— Конечно.

Да что же этот дурак думает?

Он почти сразу ответил:

— Большинство людей, — сказал он, — не хотят знать. Они хотят, чтобы им подали успокаивающий сироп. Они хотят надеяться. Они хотят, чтобы их осыпали утешением. И, разумеется, иногда случаются чудесные выздоровления. Но этого не произойдет в случае с Пуаро.

— Вы имеете в виду… — Вновь ледяная рука сомкнулась вокруг моего сердца.

Фрэнклин кивнул.

— О да, он умрет. И очень скоро, должен вам сказать. Я бы сам не стал говорить, если бы он меня не уполномочил.

— Значит… он знает.

Фрэнклин ответил:

— Он знает. Сердце может отказать… лопнуть… в любой момент. Конечно, нельзя сказать точно, когда именно.

Он помолчал и потом медленно сказал:

— Из того, что он говорит, я понял, что он беспокоится о том, как бы успеть закончить что-то, что… как он сам выразился… он предпринял. Вы знаете, что это такое?

— Да, — ответил я, — знаю.

Фрэнклин бросил на меня заинтересованный взгляд.

— Он хочет умереть, завершив работу.

— Понятно.

Я подумал, имеет ли Джон Фрэнклин хоть малейшее представление, что это за работа!

Он немедленно сказал:

— Надеюсь, ему удастся. По его словам я понял, что она многое для него значит. — Он помолчал и добавил. — У него методичный склад ума.

Я встревоженно спросил:

— Неужели ничего нельзя сделать… какое-нибудь лекарство..

Он покачал головой.

— Ничего. У него есть ампулы амилнитрита — они его единственная надежда на спасение во время приступа.

Потом он сказал нечто довольно странное:

— Он очень ценит человеческую жизнь, да?

— Да… да.

Сколько раз я слышал, как Пуаро говорит: «Я не одобряю убийства». Это чопорное заявление всегда щекотало мое воображение.

Фрэнклин продолжил:

— Вот в чем мы отличаемся. Я ее не ценю!..

Я с любопытством посмотрел на него. Он со слабой улыбкой наклонил голову.

— Совершенно верно, — сказал он. — Так как смерть все равно неизбежна, разве имеет значение, наступит ли она раньше или позже? Какая разница?

— Тогда какого черта вы стали врачом, если у вас такие воззрения? — с негодованием спросил я.

— О, сударь мой… врачевание заключается не только в отдалении неизбежного конца… у него гораздо большее предназначение… улучшение жизни. Если умирает здоровый человек, не имеет значения… особого, во всяком случае. Если слабоумный… кретин… тогда хорошо… но вот если открыть, как введением какого-то препарата в нужную железу сделать из кретина здорового, нормального индивидуума, выправив недостаточность щитовидки, то это вот, по-моему, невероятно важно.

Я посмотрел на него с возросшим интересом. Я по-прежнему считал, что не стал бы вызывать доктора Фрэнклина, если бы подхватил грипп, но воздал должное его горячечной искренности и силе. Я заметил произошедшие в нем после смерти жены перемены. Его поведение вряд ли можно было назвать траурным. Напротив, он казался более живым, менее рассеянным и полным энергии и огня.

Он резко заметил, ворвавшись в мои мысли:

— Вы с Джудит не очень-то похожи, а?

— Нет, думаю, нет.

— И она не похожа на свою мать?

Я подумал и потом медленно покачал головой.

— Нет. Моя жена была веселым, смеющимся созданием. Она ни к чему не относилась серьезно… и пыталась сделать меня таким же, но, боюсь, безуспешно.

Он слабо улыбнулся.

— Да, вы довольно строгий отец, верно? Так Джудит говорит, Джудит мало смеется… серьезная молодая женщина. Наверное, слишком много работает. Моя вина.

Он погрузился в мрачные размышления. Я непринужденно заметил:

— Должно быть, ваша работа очень интересная?

— А?

— Я сказал, что, должно быть, ваша работа очень интересна.

— Только полдюжине человек. Всем остальным она чертовски скучна, и, вероятно, так оно и есть. Во всяком случае, — он откинул назад голову, его плечи распрямились, и он неожиданно стал тем, кем был — мощным зрелым человеком, — теперь у меня есть шанс! Боже, мне хочется кричать вслух. Люди из министерства дали мне сегодня знать. Место все еще вакантно, и я его получил. Отправляюсь через десять дней.

— В Африку?

— Да. Грандиозно.

— Так скоро? — Я был слегка шокирован.

Он уставился на меня.

— Что вы имеете в виду… скоро? — Его лицо прояснилось. — Вы хотите сказать, после смерти Барбары? А почему бы и нет? Что проку притворяться, ведь ее смерть была мне величайшим облегчением.

Похоже, его позабавило выражение моего лица.

— Боюсь, у меня нет времени для общепринятого в подобных случаях поведения. Я влюбился в Барбару… она была очень хорошенькой девушкой… женился на ней и разлюбил ее через год. Не думаю, что и ее чувство ко мне длилось дольше. Конечно, я ее разочаровал. Она думала, что сможет на меня повлиять. Не смогла. Я эгоистичная, упрямая скотина и делаю, что хочу.

— Но вы отказались от работы в Африке именно из-за нее, — напомнил ему я.

— Да. Однако мои мотивы были чисто финансовыми. Я обязался обеспечить Барбаре существование, к которому она привыкла. Если бы я уехал, ей пришлось бы сильно экономить. Но теперь, — он улыбнулся искренней мальчишеской улыбкой, — мне чертовски повезло.

Я почувствовал отвращение. Наверное, многие овдовевшие мужчины не убиваются от горя, и все, в общем, это знают. Но его поведение было просто вульгарным.

Он увидел мое лицо, но, похоже, оно не произвело на него надлежащего впечатления.

— Правда, — заметил он, — редко ценится. И, однако, она экономит мне много времени и помогает избегнуть множества речей, полных неточностей.

Я резко сказал:

— И вас ничуть не беспокоит, что ваша жена совершила самоубийство?

Он задумчиво ответил:

— Не думаю, что она покончила с собой. Слишком уж маловероятно…

— Но тогда что, по-вашему, случилось?

Он подхватил нить:

— Не знаю. И… не хочу знать. Понятно?

Я уставился на него. Его взгляд был жестким и холодным.

Он повторил:

— И не хочу знать. Мне не… интересно. Видите?

Я не видел… но мне это не понравилось.

Не знаю, когда я впервые заметил, что у Стивена Нортона что-то на уме. После дознания он был очень молчалив и, когда закончились похороны, бесцельно бродил кругом, уставившись глазами в землю и сморщив лоб. У него была привычка ерошить руками короткие седые волосы, так что они вставали торчком, словно у Струмел Питер. Вид у него становился очень комичным, но делал он это совершенно бессознательно, и сие поведение свидетельствовало о каком-то замешательстве. Когда с ним заговаривали, он отвечал очень рассеянно, и, наконец, меня осенило, что он из-за чего-то беспокоится. Я осторожно спросил его, не получил ли он каких-либо плохих известий, но он быстро опроверг мое предположение. И до поры до времени эта тема оказалась закрытой. Но чуть позднее он, похоже, попытался узнать мое мнение, правда, очень неуклюже и не высказываясь напрямую.

Чуть заикаясь, как всегда, когда он говорил о чем-то серьезном, Нортон пустился рассказывать запутанную историю, суть которой заключалась в этике и морали.

— Знаете, Хэстингс, должно быть, так просто сказать, правильно это или неправильно… но когда доходит до дела, плавание проходит в бурных водах. Я к тому, что если натолкнешься на что-то… Знаете, что-то такое, что не имеет для вас значения… ну, какой-то инцидент, и не можешь им воспользоваться… но, однако, он ужасно важен. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Боюсь, не очень хорошо, — сознался я.

Нортон вновь сморщил лоб. Он опять провел рукой по волосам так, что они встали дыбом, придав ему комичный вид.

— Так трудно пояснить. Вот, к примеру, предположим, что случайно увидели что-то в личном письме… открытом по ошибке, такое вот дело… письмо предназначалось другому человеку, и вы начали его читать, потому что решили, что оно написано вам, и прочитали то, что вам не предназначалось, перед тем, как успели понять. Знаете, такое бывает.