Диверсанты - Евгений Андреянович Ивин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Гаврилин, не сбивай шаг!
Теперь Дмитрий радовался, что снова не совершил безрассудства за два десятка дней до окончания срока.
– Ну что, Гаврилин? – подполковник приветливо улыбнулся и указал на стул. – Садитесь! Поздравляю с выходом на свободу! Как собираетесь распорядиться ею?
Гаврилин пожал плечами. От волнения не мог говорить, спазм сжимал горло, он еле сдерживал слезы, неведомо отчего выступившие на глазах. Была ли то радость или горечь обиды на самого себя за утерянные тысячу восемьсот прекрасных дней молодости – он и сам бы не смог сказать, только слезы эти стояли уже в глазах, готовые вот-вот покатиться по щекам.
– Так как же распорядитесь свободой, Гаврилин? – подполковник старался не замечать волнений заключенного. Он понимал, что предстоящий разговор уже мало что может изменить в будущей судьбе этого парня, если в его душе не зародилось доброго начала. Если все, что было сделано за эти годы, прошло мимо его сознания, то быть ему снова здесь с новой судимостью. Но подполковнику казалось, что в Гаврилине произошел важный перелом, и советы для него не будут лишними.
Последний день в колонии Дмитрий прожил как в угаре: получал документы, заработанные деньги, утрясал вопрос с одеждой, за что-то рассчитывался. Зеки шептали ему адреса: одни – родственников, если будет туго, другие – дружков, которые не забывают своего брата-зека.
Из ворот колонии их вышло двое, одинаково одетых в серые полупальто и шапки. Они остановились за проходной. Высокий худощавый парень оглядел в последний раз стену с колючей проволокой, вышки с часовыми и, выхватив из кармана алюминиевую ложку, со злостью переломил пополам. Потом он швырнул под стену обе половинки, туда, где уже лежали несколько десятков таких обломков, и произнес как заклинание:
– Будь я проклят, если окажусь снова здесь!
Гаврилин знал, что это стало традицией. Он тоже переломил ложку и швырнул ее на землю, лишь добавив:
– Идиот, пять лет на баланде сидел. А мог бы как человек… – Он плюнул на обломки ложек, взял свой чемоданчик и пошел следом за товарищем. Снег поскрипывал под их ботинками, они отворачивались от бьющего сбоку колючего ветра. Их нагнала тюремная машина, шофер высунул голову из кабины и крикнул:
– Садитесь, подвезу до станции!
Гаврилин чуть было не кинулся к машине, но высокий парень презрительно покривил губы и грубо выругался:
– Кати отсюда со своей радостью! Мне видеть тошно этот тарантас, не то что ехать на нем!
И они пошли пешком до станции, обжигаемые морозным ветром.
Уже в поезде, когда Гаврилин лежал на верхней полке и отсыпался за все пять режимных лет, слезая лишь затем, чтобы поесть да перекинуться парой слов с молчаливыми соседями, которых отпугивала его короткая стрижка и несколько развязная манера разговаривать, Дмитрий решил, что не поедет в Киев, куда ему выписали документы по его же желанию. Сначала – к морю, к теплому, ласковому морю. Туда, где нет мошкары, нет снега, морозов, где воздух пахнет каштанами и люди разодеты как в сказке. Шкет решил дать себе отпуск и провести его на юге, прежде чем начнет работать. Работать… Гаврилин еще не думал, что он будет делать на свободе. За пять лет он получил специальность электрика и бульдозериста. Ему, человеку маленького роста, нравилось управлять сильной огромной машиной, тут он чувствовал себя гигантом с мощной мускульной силой. Нет, работать сейчас он не хотел, он желал отдыхать на берегу теплого моря. Зычный голос женщины отвлек его от размышлений.
– Кефир, сосиски, булочки, шоколад!
Дмитрий купил плитку шоколада – этой роскоши он не пробовал целую вечность – и съел его без остатка.
Вечером на одной из остановок Шкет побежал в станционный буфет. У стойки стоял шикарно одетый молодой мужчина. Он купил бутылку коньяка, попросил открыть ее, тут же налил в стакан, выпил и закусил шоколадом. Только сейчас он заметил короткую стрижку Шкета и его удивленно-завистливый взгляд.
– Захмелишься? – предложил он и, не дожидаясь согласия Гаврилина, налил ему полный стакан коньяку. Шкет опрокинул его единым духом и так же, как щедрый дядька, закусил шоколадом. Через пять минут они прикончили бутылку, и Дмитрий опьянел. Он потерял счет времени, события сместились, все сфокусировалось на щедром мужике. Потом была вторая бутылка, дальше Дмитрий ничего не помнил. Ночевал он в какой-то грязной комнате, нового знакомого там не было. На столе лежала записка: «Жду в Киеве, не пожалеешь», и время встречи на вокзале.
Гаврилин вспомнил о чемодане. Искать его не имело смысла: мыло, полотенце, пара белья да всякая мелочь. В кармане были деньги, и он решил двинуть в Киев. Чем-то его притягивал к себе новый знакомый, он вызывал доверие тем, что не бросил его где попало, и чем-то еще вселял уверенность. В нем таилась скрытая сила обаяния, и Гаврилин, который привык в колонии подчиняться грубому насилию, к этому человеку невольно потянулся сам.
Так он отложил свою встречу с теплым южным солнцем и ласковым морем.
Встретились они как было указано в записке. Новый знакомый назвался Виталием Гавриловичем, а Дмитрий сразу же окрестил его Щеголем. Долго они сидели в ресторане, пили дорогой коньяк, и Шкет остатком еще не совсем захмелевшего мозга пытался найти причину, зачем такой шикарный мужчина взял его в кореши. Потом Дмитрий понял, что попал в крепкие лапы, в стальные клещи, и вырваться он уже не сможет. Щеголь гонял Шкета под Мурманск, под Архангельск, за Вологду, заставлял бегать по деревням в поисках икон. Он был недоверчив и требовал от Шкета рассказов в деталях, что он видел, где расположен тот или иной поселок, какие дороги идут от железнодорожной станции, расспрашивал между прочим о воинских частях, которые попадались Шкету на его пути. Чтобы быстрее отчитаться перед ним, Шкет выработал собственную схему и по ней в деталях обрисовывал картину того, что он видел. Но Щеголь заставил
