Честь - Трити Умригар

В первый рабочий день мне пришлось показать Абдулу, как мы подшиваем рубашки. Но не успела я закончить объяснения, как он сказал: «Я это умею. Нет проблем. Я хорошо шью». Он взял из моих рук стопку рубашек, и я заметила, что пальцы у него длинные и тонкие и словно созданы для игры на шахнае[41]. Или для того, чтобы ласкать женское тело. Щеки мои загорелись; я ущипнула себя, чтобы порочные мысли не лезли в голову. Пожалуй, мои братья были правы: работая бок о бок с незнакомыми мужчинами, я стала дурной женщиной.

Я поспешила назад на рабочее место. Но через несколько минут не удержалась и посмотрела налево, где через ряд от меня сидел Абдул. Он повернулся к соседу, и я смогла разглядеть его черты. Волосы у него были черные и блестели, как вороново крыло. Кожа гладкая и темная, как камень. Работая, он нагибался от шеи, а спина оставалась прямой, как стена. Уже через полдня он со всеми подружился. Работал быстро; хоть я и сидела за два ряда от него, я видела, как умело он шьет. И даже во время работы он шутил и смешил всех вокруг. Никто не верил, что это его первый день. С его приходом над нашей темной фабрикой словно повисла радуга. Однажды он услышал, как я смеюсь, повернулся и незаметно мне подмигнул. Никто этого не видел. Через некоторое время я увидела, что к нам идет бригадир, и громко кашлянула, чтобы предупредить Абдула. Я испытывала к нему то же чувство, что к Радхе, — желание защитить. Мне хотелось уберечь этого юношу, которого я только что встретила, так же, как хотелось уберечь свою сестру. Впервые с того дня, как мы устроились на фабрику, мне захотелось сказать сестре спасибо за то, что заставила меня пойти работать. Словно порыв ветра распахнул окошко в моем сердце, туда влетела певчая птичка и свила гнездо. Я знала, что лучше бы мне прогнать ее, но поделать ничего не могла. Впервые в жизни у меня появилось что-то, что мне захотелось сохранить.

Радха работала в отделе женской одежды и шила одежду для американских леди. Она первой узнала про фабрику. Как-то раз прибежала домой, сияя от радости.

— Диди, диди, слушай! В Навангаре открылась новая швейная фабрика. Платят хорошо. Я подала заявку!

Я подметала пол и замерла с метелкой в руке.

— Какую заявку?

— На работу. — Она нетерпеливо взглянула на меня.

— Сестричка, да ты в своем уме? Знаешь же, что женщинам работать нельзя. В нашей деревне хоть кто-нибудь когда-нибудь работал вне дома?

Радха нахмурилась.

— И что же, продолжать голодать? Мы с Говиндом дни напролет работаем в полях, но без дождей какой в этом прок? А Арвинд — чем занимается этот никчемный? Слоняется без дела, пьет, путается под ногами, когда ты пол метешь и убираешься.

— Радха, — сказала я. — Ты нужна Говинду на ферме, на? Кто станет ему помогать, если тебя не будет?

Она даже не дала мне договорить.

— Ферма слишком мала и не может нас прокормить. А Говинд и сам справится. Или пусть Арвинд бросает пить и идет помогать. Мне надоело вечно ходить голодной! Работаю не меньше братьев, но едят они первыми! А стоит нам купить яиц или козлятины, все достается им. Почему?

— Чокри, чуп[42]! Так нас растила мама. В память о ней…

— Мамы больше нет. И жила она в другое время. В Мумбаи и Дели все женщины работают. Мы молодые. Почему мы должны сидеть дома, как старухи? На фабрике хорошо платят. И работа легкая.

— Братья никогда не разрешат…

— Да кто их спросит? — Радха разозлилась; это ее сердитое лицо я помнила еще со времен, когда она была малышкой. — Хочу есть яйца каждый день! Разве Говинд нароет мне яйцо на своем поле? Если нет, пусть попробует меня остановить!

От страха у меня скрутило живот. У Говинда плохой характер. А после смерти отца он стал главой семьи.

— Давай я с ним поговорю, — предложила я. — Но если он откажет…

Радха нетерпеливо встряхнула головой, словно мои слова были комарами и ей пришлось их отгонять.

— Откажет — все равно пойду работать. Плевать я хотела.

— Сестренка, — я повысила голос, — это же наш старший брат. Его слово — закон.

— Нет. Я пойду работать, даже если мне запретит сам премьер-министр Нарендра Моди.

Если бы Радха знала, к чему нас приведет ее упрямство, она бы, может, и нашла способ усмирить свои амбиции и мы бы ни шагу не ступили из деревни. Традиции — они же как яйца: разбив, обратно в скорлупу не положишь.

Глава четырнадцатая

— Скажу одно об этом мотеле, — пробормотала Смита с набитым ртом, — кормят тут отменно.

Мохан взглянул на нее с нечитаемым выражением лица.

— Что? — спросила она.

— Мне просто нравится смотреть, как ты ешь. Женщины часто… Не знаю, йар. Обычно женщины в мужской компании едят, как птички. А ты, видно, не стесняешься.

— Работа у нас такая: когда есть еда, надо есть. — Смита взглянула на часы и положила вилку. — Нам ведь скоро ехать?

— Да.

Они выехали с территории мотеля и обогнули кур, переходивших дорогу, — Смита при виде их улыбнулась. Тут ей в голову пришла мысль.

— Как думаешь, клерк ничего не заподозрил, когда ты два дня подряд заказывал по две бутылки пива в номер? — спросила она.

Мохан поджал губы.

— Пойми одно, Смита. Половина обычаев в Индии существует, чтобы спасти лицо. Главное — сохранять видимость приличий, а что там на самом деле происходит, всем плевать.

— Значит, Индия — страна лицемеров?

Он улыбнулся, глядя на нее, как на несмышленого малыша.

— Нет. Это страна, для которой важнее всего сохранить лицо.

— То же самое пытались сделать братья Мины, — с горечью произнесла она. — Ради этого они все затеяли? Чтобы спасти честь семьи.

Мохан кивнул, но ничего не ответил. Накануне вечером перед ужином он зашел к ней в номер с двумя бутылками пива и пакетиком кешью. И принялся рассказывать, как они с друзьями разыгрывали учителей в школе. Он умел шутить с каменным лицом, а она хохотала, расплескивая пиво.

Он посмотрел на нее.

— С тобой все в порядке?

— Да, а что?

— Ты уже три минуты со мной не споришь.

— Теряю хватку.

— Небось сохнешь по тому толстому торговцу, который сидел за соседним столиком вчера за ужином? Понравилось, как он облизывал пальцы? —