Самозванцы - Сантьяго Гамбоа

— Что делать, если меня схватят? — спросил я, между тем как крупная капля пота текла по спине.

Чжэн открыл чемоданчик и протянул мне сотовый.

— Нажать эту кнопку, — сказал он, указывая на зеленую клавишу. — В памяти этого телефона есть мой номер. Если вам удастся сделать звонок и оставаться на связи три минуты, я вас найду.

— А если нет?

— Если нет, много всякого может случиться, в зависимости от того, кто вас схватит. Если это будут люди «Белой лилии», не думаю, чтобы вам причинили вред. Худшее, что они могут сделать, — на некоторое время запереть вас в каком-нибудь мрачном месте до тех пор, пока не найдут рукопись. Если это будет правительство, — возможно, вас депортируют. Про остальных — не знаю. Вы верующий?

— Нет, к сожалению.

— Тогда я не могу посоветовать вам молиться, — усмехнулся Чжэн.

Я подумал о своей парижской квартире на улице Гобеленов, о моих книгах, о рутинной работе и, конечно же, о прежних надеждах стать писателем. Все это вдруг показалось мне чем-то далеким, сценами из прошлой жизни. В каком-то смысле Лоти стал для меня кем-то вроде нищих мудрецов из сказок, которые отклоняют главного героя от пути и меняют его судьбу. Мне пришло в голову, что если бы Мальро оказался в этой комнате, он бы не стал задавать столько вопросов.

— Продолжим, — сказал я ему, положив телефон в сумку. — Каков следующий шаг?

— Установить точно, кто захватил Жерара. Узнать, где он. Наконец, вытащить его оттуда, упаковать рукопись в ваш чемодан и доставить ее на самолет на Гонконг.

— Когда вы так говорите, все кажется очень простым.

— Все предельно просто, но реальность состоит не только из слов, к сожалению. Пойдемте сделаем несколько визитов.

Мы вернулись в гараж. На этот раз Чжэн воспользовался не фургоном, а джипом «Чероки».

— Уже нет риска, что вас увидят, — пояснил он. — В этом районе все чисто.

Через некоторое время автомобиль припарковался на тротуаре, на каком-то проспекте, возле здания, которое было похоже на магазин тканей. Но мы не стали заходить внутрь, а пошли по боковой улице до второго ряда домов. Там была дверь с надписью на китайском. Не задавая лишних вопросов, я прошел вслед за Чжэном во внутренний дворик, плотно затянутый веревками, на которых висело сушившееся на солнце белье. Здесь пахло бедностью, то есть вареной цветной капустой и луком. Ребенок рисовал на земле круги и прыгал через них. Чжэн постучал в дверь в глубине двора.

— Вей? — услышал я.

— Это Чжэн, откройте, — произнес он, к моему удивлению, по-испански.

Дверь открылась, на пороге показался лысый мужчина. По его виду легко можно было понять, что он спал после обеда. На нем была пропитанная потом фланелевая рубашка.

— Что за хмырь? — спросил мужчина у Чжэна, указывая на меня.

— Друг из Колумбии.

— Ах, простите, — смутился тот. — Не знал, что вы говорите по-испански.

— Меня зовут Суарес Сальседо, — представился я, протягивая ему руку.

— Криспин Ореха, ваш покорный слуга — и Божий, — ответил он. — Проходите, я как раз собирался пить чай.

В комнате пахло грязными трусами, но она была достаточно просторной. На дальней стене висела афиша Манолете и фотография короля Хуана Карлоса, и то и другое прибито к стене обойными гвоздями. Криспину Орехе было лет сорок пять. Может, чуть старше, но не больше пятидесяти. Худой, крепкого телосложения. Он достал три чашки, положил в каждую несколько веточек чая и налил кипятка. Мы стали пить чай.

— Что вас привело в это… скромное жилище? — спросил хозяин.

— Нам нужна информация, — сказал Чжэн. — Информация о действиях твоих шефов.

Потом обратился ко мне по-французски:

— Это бывший миссионер-иезуит. Его лишили сана, потому что он обрюхатил медсестру во время миссии во Внутреннюю Монголию, а также из-за алкоголизма. Сейчас он проходит лечение и работает шофером у методистов. Он многим мне обязан.

Черт, подумал я, все здесь бывшие. Бывшие иезуиты, бывшие священники, бывшие алкоголики. В конечном счете каждый из нас раньше был кем-то другим. Я — бывший несостоявшийся писатель, а в результате этого приключения, возможно, стану бывшим журналистом.

— Опять ты, засранец, говоришь на своем тарабарском! — запротестовал Криспин. — Знаешь, что я тебе скажу? Я его скоро выучу и нарушу твою хитроумную тактику!

— Я должен задать тебе несколько вопросов, — отмахнулся Чжэн. — Помнишь отца Режи Жерара?

— Да, француза.

— Ты его в последнее время видел?

— Нет, а что? С ним что-нибудь случилось?

— Мы его ищем. Может быть, вы заметили что-нибудь необычное? — уточнил вопрос Чжэн. — Я имею в виду новых людей, новых водителей, машины, которые отъезжали без видимых причин, телефонные звонки, конфиденциальные разговоры и все такое прочее.

— Я ничего такого не заметил, — ответил Криспин. — Но ты ведь знаешь, я не особо наблюдательный. Единственное, что было нового, то есть о чем можно сказать, что это новое, — приехал брат одного из канадских пасторов. Молодой такой мужик, не похож на священника.

— А когда он приехал?

— Месяц назад, — ответил Ореха. — На прошлой неделе он был в Шанхае. Я отвозил его в аэропорт.

— Как его зовут?

— Тони. Фамилии я не знаю.

Ореха почесал лысину, пытаясь припомнить еще какие-нибудь детали. Потом встал, сходил за чайником и налил нам еще кипятку в чашки.

— Где он ночует?

— С ними, в домике для гостей.

— Понаблюдай за ним, пожалуйста, — сказал Чжэн повелительным тоном. — Про то, о чем мы говорили, — никому ни слова. Понятно?

— Да, да, ни слова.

Потом Ореха подошел к Чжэну и сказал ему тихо:

— Ты что-нибудь о моем деле знаешь?

— Я им занимаюсь.

Когда мы вышли из хибарки, пекинский воздух показался мне чистым, как океанский бриз.

— Какая проблема у Орехи?

— Я прошу прощения, но это конфиденциальная информация.

— Ну, не важно. — Я пожал плечами.

Мы вернулись в машину. Небо стало приобретать сиреневатый оттенок. Казалось невероятным, но мы пересекали улицу за улицей до тех пор, пока не наступила ночь. Вскоре Чжэн остановил машину и указал мне пальцем на какое-то здание. Здание, где все окна светились.

— Ваша гостиница, — пояснил он. — Идите пешком. Будет неудобно, если я довезу вас до дверей. Завтра возьмете такси и покажете водителю эту карточку. Жду вас в десять утра.

Прогуливаясь по окрестностям озера Бейхай, Гисберт Клаус дал некоторый отдых своей душе гуманитария, измученной открытиями, тайнами и загадками. Он любовался цветами лотоса, следил взглядом за лодками влюбленных, которые кружились по поверхности воды, рассматривал прибрежный тростник. На набережной было много зелени и традиционные дома с крышами из желтого фарфора; в центре же, на островке, куда можно было попасть по мраморному мостику, находился маленький холм. — Нефритовый холм с белой пагодой, в тибетском стиле, откуда открывался величественный вид на Пекин: башни императорского дворца, здания ЦК коммунистической партии, небоскребы и шпиль телебашни. Это красивое место располагало к размышлениям. Любуясь панорамой, Гисберт почувствовал странный жар в груди. Любовь. Он мало времени провел в Пекине, но уже любил этот город.

В парке дул свежий ветерок, шумели дубы и кедры. Гисберт лег на траву, чтобы поразмышлять, но через несколько минут заснул спокойным сном.

Ровно в шесть он явился на встречу с букинистом.

— Профессор, — поприветствовал его букинист. — Для меня большая честь принимать вас во второй раз. Ваше присутствие в этой скромной книжной лавке делает нам честь. Прошу в кабинет.

Кот одним прыжком оказался на руках у хозяина. Зверек знал: если дать тому уйти, его оставят за дверью. Хозяин снова пригласил Гисберта на чашечку чая.

— Надеюсь, вы остались довольны вашей вчерашней покупкой, — сказал букинист.

— Даже очень, — ответил Гисберт Клаус. — Я хотел еще раз поблагодарить вас. Всю ночь провел, рассматривая приобретения, наслаждаясь запахом бумаги и переплета. Книги — это очень красивые предметы.

— Я такого же мнения, поэтому и владею книжным магазином, — ответил тот, поглаживая кота. — Я вырос среди книг, потому что отец был профессором философии в университете. Это было очень давно. Японцы заняли Маньчжурию, а в Пекине все, включая моего отца, были за Гоминьдан.[3] Коммунистические восстания гремели далеко на юге. Наша страна велика, профессор.

— Вы помните то время? — спросил Гисберт.

— Мне шестьдесят восемь лет, но у меня хорошая память.

Хозяин поднял глаза. Он глядел в одну точку на потолке, но не видел ее. Он вспоминал.

— Я вступил в войска Гоминьдана, чтобы сражаться против японцев, когда Мао и Чан Кайши объединили свои силы. Потом война в Европе закончилась, Япония капитулировала. Именно тогда начался Великий поход. Никто и рисового зернышка не давал за Мао и его армию, составленную из крестьян-голодранцев, но я им симпатизировал. В первый раз у кого-то была государственная идея, которая совпадала с моей. Нужно было создать современную нацию. Я поехал в Хинан. Мне удалось пересечь линию фронта, я работал преподавателем на территории, освобожденной Красной Армией. Потом поверженный Чан Кайши покинул Пекин и бежал на Тайвань. Благородные бежали вместе с ним, а мы основали нашу республику. И дня не проходит, чтоб я не вспоминал гордость, которую испытал в тот год первого октября. Я вас утомил?