Мозг ценою в миллиард - Лен Дейтон

— Куда мы направляемся? — спросил я.

— Приятель, — ответил синий плащ, — вы выполняете свои приказы, а я — свои, не так ли?

Шофер-негр молча вел машину. Мы уже проехали Бродвей и Семидесятые улицы и катили дальше на север. Наконец водитель повернул налево и затормозил около небольшого замка в средневековом стиле на Западной стороне города. Его владелец, видимо, хотел поразить воображение соседей нестандартным особняком, располагая всего небольшим пятачком земли. «Форд» плавно остановился. Шофер потянулся к телефону в машине.

— Пошли, приятель, — сказал синий плащ. Он запихнул пачку бумаг в карман и поморщился, словно зажатая в зубах зубочистка причиняла ему боль. — Старик сегодня ужасно раздражен, не знаю почему.

Нижняя половина особняка состояла из башен, балконов и металлических решеток, а верхняя напоминала дом фламандского купца. Синий плащ не стал нажимать на звонок, поэтому мы просто стояли и смотрели на массивную дверь.

— Чего мы ждем? — спросил я. — Должны опустить подъемный мост?

Синий плащ посмотрел на меня так, словно прикидывал, где у меня яремная вена. Вдруг действительно раздался грохот цепей, потом дверь отворилась с еле слышным гудением. Синий плащ указал мне в проем, а сам вернулся к машине. Они с водителем дождались, пока я войду в дверь, и сразу уехали. Может быть, им захотелось еще бутербродов с копченой говядиной…

Мебель в доме была старая. В Америке это означает одно из двух: либо что вы недавно разбогатели, либо что вы давно выбыли из игры. В данном случае, чтобы не вводить никого в заблуждение, это старье освещалось модными шведскими фонариками.

Дверь открывалась при помощи какого-то электронного устройства, зато за дверью стояли два негралакея в ливреях из серого шелка и длинных чулках. Они в один голос произнесли «добрый вечер, сэр». В холл вышел высокий мужчина и тоже поприветствовал меня. На нем был красный мундир с длинными желтыми отворотами, переходящими в воротник. Блестели брюки из атласного белого шелка и такой же жилет. Мужчина был в парике. Его белые напудренные волосы были собраны в хвост и перехвачены черной шелковой лентой. Я сообразил, что это форма солдата восемнадцатого века. Он повел меня через мраморный холл. Справа в дверном проеме еще двое опереточных солдат штыками открывали корзину с бутылками шампанского. Меня провели в комнату с высоким потолком, обшитую благородным дубом. За длинным трапезным столом сидели семеро молодых людей в красных мундирах с желтыми отворотами и пили из высоких оловянных кружек. Серебрились одинаковые напудренные парики. На канапе рядом со столом примостилась девушка в длинном, перетянутом пояском платье с большим декольте и в фартуке. Вся картинка была словно срисована с конфетной коробки. Мужчина, который привел меня сюда, достал из комода оловянную кружку, наполнил ее шампанским и подал мне.

— Я вернусь через минуту, — сказал он.

— Не спешите, — ответил я.

Дверь в дальнем конце комнаты открылась, и вошла девушка тоже в наряде прислуги, но уже из шелка и с богато расшитым фартучком. Она несла какую-то маленькую коробочку. Из-за двери звучал Моцарт.

— У него сломана рука? — спросила девушка с коробкой.

— Пока нет, — ответила первая служанка, и вторая захихикала, как будто это было очень остроумно.

— Новый парень, — подал голос один из «солдат» и показал на меня пальцем через плечо.

Я не реагировал.

— Генерал вызвал его для разговора, — продолжил солдат. Это прозвучало так, как будто я получил билеты на откидные места на концерт по случаю Судного Дня.

— Добро пожаловать на революционную войну, — сказала служанка с коробкой.

Кто-то из солдат ухмыльнулся. Я осушил полпинты шампанского с таким выражением, словно это был горький лимонный напиток.

— Откуда вы? — спросила девушка.

— Из анонимного научно-фантастического общества, — сказал я. — Предлагаю подписку на продукцию издательства «Двадцатый век».

— Это звучит ужасно, — поморщилась она.

Вернулся встречавший меня «солдат».

— Генерал сейчас примет вас, — сказал он, причем слово «Генерал» произнес с благоговением и с большой буквы. Он взял с комода треуголку и аккуратно надел ее поверх парика.

— Как вы думаете, — поинтересовался я, — не почистить ли мне свои ботинки из крокодиловой кожи?

Вместо ответа он повернулся и пошел, показывая мне дорогу, через холл и наверх по лестнице. Музыка стала громче. Это была вторая часть Концерта ля мажор Моцарта. Солдат шел впереди меня, придерживая левой рукой меч, чтобы тот не бряцал о ступени. Наверху тянулся длинный коридор, устланный красным ковром. На стенах висели антикварные лампы. Мы прошли мимо трех дверей, четвертую мой провожатый открыл и ввел меня в кабинет. На одной стене здесь висели старинные документы, вставленные в скромные элегантные рамки. На некоторых из них сохранились только подписи. На других стенах ничего не было, они производили простецкое впечатление. Если, конечно, так можно назвать стены, драпированные шелком. В кабинете стоял инкрустированный столик. Серебряные орнаменты на его столешнице были выписаны так аккуратно, как будто это были фотографии из книги «Дом и сад». В углу находилась еще одна дверь, из-за которой доносились звуки третьей части концерта Моцарта — неистовый минорный турецкий марш. Лично мне он никогда не казался удачной концовкой для такого великолепного произведения. Но и конце концов подобное недовольство вызывало буквально все в моей жизни.

Музыка закончилась. Раздались аплодисменты и дверь распахнулась. Вошел еще один солдат в красном мундире.

— Генерал Мидуинтер, — возвестил он.

Оба солдата замерли, как вкопанные. Аплодисменты не смолкали.

Мидуинтер появился в дверном проеме и повернулся спиной к кабинету. Он легонько хлопал руками в белых перчатках. За его спиной приоткрылась ярко освещенная комната. Я разглядел канделябры и женщин в белых платьях. Я стоял в темном кабинете, смотрел на залитое дневным светом помещение, как сквозь смотровое стекло.

— Сюда, — сказал Генерал. Это был низенький человечек, вертлявый и аккуратный, как большинство маленьких мужчин. Одет он был в форму английского генерала восемнадцатого века, с золотой вышивкой, аксельбантами, в высоких сапогах. Протянув свой генеральский жезл, он повторил: «Сюда, солдаты». Голос мягкий, но со странным механическим призвуком, как у автоматических весов, сообщающих ваш вес. Он произнес «солдаты» так, как его подчиненные говорили «Генерал».

Генерал сунул жезл подмышку и еще раз слегка похлопал музыкантам, проходящим через кабинет. Когда последние скрипка и виолончель скрылись за дверью, он включил настольную лампу и уселся за инкрустированный стол. Затем переставил парочку серебряных пресс-папье и пригладил рукой длинные седые волосы. На пальце сверкнуло кольцо с большим изумрудом, бросив отсвет в темный угол кабинета. Генерал указал мне на стул.

— Расскажи мне о себе, сынок, — сказал он.

— Нельзя ли закончить массовую сцену? — спросил я, кивнув в сторону гвардейцев в красном.

— Конечно, — сказал он, — убирайтесь отсюда. Оба.

Гвардейцы отдали честь и вышли из комнаты.

— Какой у вас номер телефона? — спросил Генерал Мидуинтер.

— Я остановился на Пятой авеню — один, номер Спринг 7 — 7000.

— Пять миллионов девятьсот двадцать девять тысяч, — сказал Мидуинтер. — Это в квадрате. А квадратный корень из вашего номера — двести семьдесят семь запятая сорок девять. Я могу проделать это с любым числом, какое вы мне назовете. То же самое мог делать и мой отец. Думаю, это врожденное.

— Поэтому вас и сделали генералом? — спросил я.

— Генералом меня сделали, потому что я стар. Понимаете, старость — неизлечимая болезнь. Люди думают, что обязаны что-то для тебя сделать. Меня они сделали генералом. О’кей? — Он подмигнул мне, а затем нахмурился, как будто пожалел о своих словах.

— О’кей.

— Хорошо. — В его одобрении слышалась угроза. Мидуинтер наклонился вперед. Свет настольной лампы подчеркивал его возраст. У него была рыхлая кожа — словно плохо сидящая резиновая маска с влажными розоватыми кругами вокруг глаз. Желтые руки в коричневых старческих веснушках блестели, как хорошо отполированные клавиши пианино в популярном баре. Пальцы, скрытые белыми перчатками, были неподвижны. Они притворялись мертвыми до тех пор, пока одна рука не подобралась к жезлу.

Он резко ударил жезлом по крышке стола.

— Меня предупреждали о вашей агрессивности, — сказал Мидуинтер. — Но я не возражал против нашей встречи, так как сам немного агрессивен.

— Похоже, ни один из нас не намерен избавиться от этой особенности.

— Относительно вас я в этом не уверен. — Он постучал жезлом по столу и уронил его с громким стуком. — Когда вы оцените нашу организацию — не только здесь, но и во всем мире, — вы примкнете к нам безо всякого сопротивления.