Мистер Обязательность - Майк Гейл

7 утра!

Понедельник!

7 утра!

Понедельник!

7 утра!

Понедельник!

7 утра!

Чертов будильник все-таки вынудил меня проснуться, и из чудесного глубокого забытья я оказался прямехонько в безнадежном кошмаре бытия. Когда мне было семнадцать, воскресное похмелье проходило уже к обеду. В двадцать пять я приходил в себя к «Песням Радости»[49]. Но теперь, в свои двадцать восемь, с раскалывающейся головой, полной самых дурных мыслей и воспоминаний, я вообще сомневался в возможности полного выздоровления.

Я принял душ, побрился, оделся, взглянул на часы и понял, что дико опаздываю. Обутый на одну ногу, я прыгал по квартире в поисках второго ботинка, пытаясь одновременно позавтракать и посмотреть телевизор. Не сумев нормально сделать ни того, ни другого, я все же нашел ботинок, выключил телевизор и вылетел из квартиры, по дороге прихватив свежую почту.

Разношерстная толпа, с которой я обычно дожидаюсь своего автобуса, уже исчезла: все уехали на 7:33. Ее место заняла новая толпа не менее пестрых личностей. Мы уставились друг на друга с равным изумлением. Выражение их лиц как будто говорило: «Кто это? Он новенький! Он не один из нас!»

Десять минут спустя, порядком подустав от молчаливого изучения моей персоны, я с облегчением влез в подошедший автобус. Показав водителю проездной, я забрался на свое обычное место: на втором этаже, слева, в самом конце автобуса. Наверное, привычка со школы — не люблю быть на виду.

Пока автобус ехал по Арчвэй-Роуд, я просмотрел свою почту: рекламное предложение получить Барклаевскую кредитную карточку, открытка от старого университетского приятеля с надписью: «Привет из Ланцароте»[50] и письмо от мамы.

Дорогой Бен,

Это письмо пришло в пятницу. Я подумала, что оно может быть важным для тебя, поэтому посылаю его почтой. Надеюсь, что у тебя все хорошо. Помни, пожалуйста, — если тебе что-нибудь нужно, я всегда помогу.

С любовью,

мама.

Заглянув в конверт, я обнаружил там маленькое письмецо. Оно было послано из Лондона; адрес явно выводила мужская рука. Я прочитал письмо. Потом перечитал. Посмотрел в окно. Снова уставился на письмо. Свернул его в трубочку и вышел из автобуса.

Офис, где работала Мэл, напоминал пчелиный улей. Телефоны звонили каждые тридцать секунд. Сотрудники сидели за сверкающими столами, на сверкающих стульях, окруженные сверкающими горшками с пальмами. Идеальнее офиса я в жизни не видел. Собственно говоря, именно таким я и представлял себе офис рекламного отдела на телевидении. За два года работы здесь Мэл пробилась на самый верх и теперь занимала место одного из топ-менеджеров.

Я довольно долго переминался с ноги на ногу в приемной, надеясь, что рыжеволосая секретарша все-таки обратит на меня внимание, когда дочитает наконец последний выпуск «Hello!». Не тут-то было! Я уже собрался уходить, решив, что заявляться сюда не следовало, как вдруг она подняла голову, оторвавшись от фотографий испанской королевской семьи, и безмятежным голосом произнесла:

— У нас сегодня сумасшедший дом. Чем я могу вам помочь?

— Я хотел бы поговорить с мисс Бенсон.

— У вас назначено?

— К сожалению, нет.

— А из какой вы компании?

— Я не из компании.

Подняв трубку, она выжидательно посмотрела на меня.

— Как мне вас представить?

— Скажите, что с ней хочет поговорить человек, благодаря которому у нее молоко из носа текло.

— У тебя есть ровно одна минута.

Войдя в ее просторный, прохладный, по размеру напоминавший ангар для самолетов кабинет, я тут же понял, что Мэл ужасно сердита на меня за то, что я пришел к ней на работу. Я никогда раньше не был здесь. Оглядываясь в поисках ее личных вещей, я заметил герберы на окне (ее любимые цветы) и фотографию родителей на столе. С грустью отметил, что моей фотографии рядом не было. А ведь я точно знал, что когда-то она там стояла: Мэл сама мне рассказала, что выбрала для рабочего стола ту фотографию, где мы с ней вдвоем едим мороженое на пляже в Пэйтоне. С другой стороны, фотографии Роба тоже не было видно, что несколько утешало.

Передо мной вновь стояла Непреклонная Мэл, отвергавшая всякое легкомыслие, да к тому же еще слегка скучающая. Я хотел было спросить, как у нее дела, но, поскольку она молчала, я решил первым не заговаривать. И тут она начала считать: «Три, два, один…» Дойдя до нуля, она довольно резко сказала: «Я попрошу, чтобы тебя проводили» — и начала водить по столу мышкой, как будто и впрямь собиралась работать. Не сказав ни слова, я развернулся и вышел.

Дожидаясь у дверей хромированного лифта возможности сбежать из этого блестящего ада, я размышлял о том, какого черта я сюда вообще приперся. Тут я услышал, как открылась дверь, и в коридор вышла Мэл. Не Непреклонная Мэл, а моя Мэл. Я был рад тому, что хоть мы больше и не вместе, но долго злиться на меня она по-прежнему не может.

— Даффи, подожди, — окликнула она меня. — У меня есть полчаса до следующего собрания. Хочешь, пойдем выпьем кофе.

— Ты же знаешь, я не пью кофе, — ответил я.

Она только улыбнулась.

Мы зашли в небольшое кафе возле ее работы. По дороге мы большей частью молчали. Я видел, что Мэл роль друга давалась непросто, но, к ее чести, она неплохо справлялась.

Утро было теплым и ясным, поэтому Мэл предложила присесть снаружи. Пока она заказывала нам напитки, я отправился искать столик. Выбрав один, я огляделся. Позади сидели две деловые дамы, что-то между собой обсуждавшие. Рядом расположилась похожая на испанку девушка; она завтракала вместе со своим малышом, беспрерывно о чем-то болтавшим. «Что бы ни случилось, — думал я, рассматривая свое отражение в витрине кафе, — жизнь продолжается».

Тут вернулась Мэл с чашкой капуччино и апельсиновым соком.

— Ну, как дела? — спросила она, закуривая.

Она ведь не курит!

— Послушай, мы ведь… друзья, не так ли?

— Ты об этом хотел поговорить?

— И об этом в том числе.

Приподняв брови, она сделала один глоток. Я с интересом наблюдал, как исчезает пенка.

— Знаешь, Даффи, я не хочу показаться грубой. Я ведь все еще хорошо к тебе отношусь. Но и я не из камня сделана. Мне кажется, все эти разговоры о дружбе ни к чему не приведут. Я помню, как в прошлый раз сказала, что была бы рада этому, но мне кажется, это все-таки невозможно. Слишком много всего между нами было.

Глубоко вздохнув, я сказал:

— Я понимаю, это будет нелегко. Но я бы очень этого хотел. Мне кажется, нам обоим будет от этого только лучше. Я обещаю тебе не вмешиваться в твою жизнь. Ну как?

Она неопределенно пожала плечами и вновь затянулась.

— Посмотрим, как все будет. Но я ничего не обещаю.

Какое-то время мы сидели молча. Она пила кофе и курила, я же доканчивал свой сок. Две дамы поднялись и ушли, после чего подошла официантка, чтобы протереть их столик. Взглянув на Мэл, я почувствовал, что она хочет что-то сказать.

— Ты все еще сердишься на меня за эту историю с женитьбой, да?

— Еще бы. Ты что же думаешь — я вот так возьму и забуду о том, что ты не хотел на мне жениться?

— Нет, конечно, — поморщился я. — Просто не знаю, чем я могу заслужить твое прощение, если такое вообще возможно. Как ты думаешь, ты всю жизнь будешь на меня за это сердиться?

— Не знаю. — Она тихо рассмеялась. — Пожалуй, да.

Я попытался состроить скорбную мину, но, судя по моему отражению в витрине, стараться было ни к чему. Чувство раскаяния, по всей видимости, надолго поселилось во мне. Угрызения совести стали моими постоянными спутниками жизни.

Я втянул в рот кусочек льда, покатал его языком и снова выплюнул. Пытаясь подобрать правильные слова, я тем не менее не хотел выглядеть жалким. В то же время я боялся показаться неискренним, просто попросив у нее прощения. Короче говоря, нужных слов так и не нашлось.

— Кстати, а тот парень, с которым я тебя видел в субботу, — это что, новый бойфренд?

Она покачала головой.

— Не совсем.

Дыхание мое участилось. Я мгновенно выпрямился, умудрившись даже пепельницу со стола свернуть. Скрестив все имеющиеся у меня пальцы, я начал лихорадочно размышлять: «Господи, хоть бы он был просто другом! Или еще лучше — давно потерявшимся братом. Но лучше всего — евнухом-одиночкой, с которым она подружилась. В общем, кем угодно, только не любовником!»

— Помнишь, когда мы только познакомились… — сказала Мэл. — Я тогда кое с кем разошлась. Ну, так вот — этот кое-кто был… Роб.

Обругав себя последними словами за идиотский (и ничем не обоснованный) оптимизм, я решил, что больше никогда не буду верить в то, что жизнь — «хорошая штука».