Разбег. Повесть об Осипе Пятницком - Вольф Долгий

Напрасно пан Вацлав снабдил их запиской к папу Зарецкому; и роскошный шелковистый цилиндр не помог (как, впрочем, и соломенная шляпа Осипа). Пана Зарецкого не оказалось дома; не сняв даже цепочки, через едва приоткрытую дверь служанка сообщила им, что пан Зарецкий с супругой ночуют нынче на даче… Погоревали, конечно, но потом рассудили, что, может, это и к лучшему, что они не застали пана Зарецкого: совершенно неизвестно, как бы он отнесся к столь странного вида ночным визитерам… Жил пан Зарецкий в красивом доме на Крещатике, на двери — медная табличка с витиеватой гравировкой: дантист; кто знает, обрадовался ли бы пан Зарецкий рекомендательному письму своего земляка пана Вацлава?

Теперь, после этой неудачи, лишь одно оставалось — раскатывать на извозчиках из одного конца города в другой. Хорошо еще, что Басовский знал названия улиц и районов города. Так и ездили с Басовским всю ночь, только утром расстались, чтобы не быть задержанными вместе. Дальнейшие планы у обоих были весьма смутные. Басовский надеялся отыскать школьного приятеля, служившего по акцизному ведомству. Осип же вспомнил о своем сокамернике, универсанте Книжнике, который, покидая Лукьяновку, сказал, что Осип всегда может рассчитывать на его помощь, и даже адрес, по которому его легко найти, дал. Осип никак не предполагал, что этот адрес может ему когда-нибудь понадобиться, поэтому не старался запомнить его (теперь оставалось лишь крепко пожалеть об этом!). Задержалось в памяти только странноватое название улицы — Андреевский спуск; и еще то, что отец студента Книжника — кожевенник-заготовщик, владеет собственной мастерской. Ни номера дома, таким образом, ни того даже, сам ли студент проживает здесь или же здесь помещается мастерская его отца, Осип не знал, но на всякий случай поехал все же на Андреевский спуск. Вертел головой из стороны в сторону и — о радость великая! — увидел наконец на каком-то ветхом домишке, сильно смахивающем на сарай, аляповатую, охрой и суриком по жести, вывеску с фамилией своего сокамерника. Проехав немного дальше, Осип отпустил извозчика и вернулся назад, к тому домишку.

Студент, по счастью, оказался дома.

— Хигрин! — тотчас узнал он Осипа. — Как я рад, дорогой, что и ты наконец на свободе! Долгонько ж они мурыжили тебя!

Он провел Осипа в свою комнату, не очень большую, но чистую, светлую, с множеством книг на полках.

— Садись, дорогим гостем будешь!

— Собственно, я не в гости, — сказал Осип. — Я по делу.

— Одно другому не помеха. Так я слушаю тебя…

Осип помедлил с минуту, не зная, говорить ли Книжнику о своем побеге из тюрьмы, но тот, видимо, по-своему понял его молчание.

— Выкладывай, не стесняйся. Нужны деньги? Много не обещаю, но…

— Нет, деньги у меня есть.

— Ишь, богач!

— Мне нужно повидать кого-нибудь из комитета.

— Эсдеки?

— Да.

— Видишь ли, прямых ходов у меня к ним нет. Я даже не уверен, существует ли теперь комитет… тут такие, брат, были аресты! Но, кажется, я знаю одного человека, который сможет помочь… Это срочно?

— Да.

— Хорошо, сейчас я тебя покормлю и сразу отправлюсь.

— Спасибо, я не хочу есть. Я хочу спать. Это можно?

— Бога ради.

— А отец, мать?

— Нашел о чем спрашивать! Они давно махнули на меня рукой. Нет, нет, ты не думай, они совершенно не вмешиваются в мои дела! Так я пойду. А ты спи. Я запру комнату своим ключом.

Осип устроился на диване и, укрывшись пледом, тотчас заснул — мертво, без снов. Впрочем, не очень-то долго удалось поспать, часа два: вернулся Книжник, разбудил. Был он невероятно возбужден, даже взвинчен.

— Представляешь, — восклицал он, — нет, ты даже представить себе не можешь, что произошло! Сегодня ночью бежала вся тюрьма! В городе жуткий переполох, все только и говорят об этом!

Трудно было понять, чего больше было в его голосе — ликования или испуга; пожалуй, того и другого поровну.

Странно, но похоже, что, делясь с Осипом своей ошеломительной новостью, Книжник ничуть не связывал этот побег с появлением здесь Осипа. Верно, так оно и было, потому что, оборвав внезапно бурную свою тираду (как споткнулся!), он с несказанным удивлением воззрился на Осипа и — явно только что осененный какой-то неожиданной для себя мыслью — произнес ошарашенно, понизив голос:

— Постой, так тебя не выпустили, ты ведь тоже сбежал, да?

— Да, я тоже, — ответил Осип, ответил машинально, подумав: неужто вся тюрьма? не только двенадцать, как намечалось, человек, а и остальные следом? С трудом верилось в это. Да нет, чушь, это невозможно, определенно невозможно, даже физически: ночи б не хватило через крепостную стену всем перебраться! Да большинству вовсе и незачем бежать: и без того со дня на день выпустят…

— Почему ты скрыл от меня это? — с укоризною передернув плечами, спросил Книжник.

Осип промолчал. Видимо, и правда он напрасно утаил про свой побег. И вообще напрасно пришел сюда. Так ведь не скажешь ему сейчас, что не от хорошей жизни пришел, что предпочел бы оказаться там, где его приход не был бы неожиданностью…

— Я сейчас уйду, — сказал Осип безо всякой обиды.

— Я не о том. Разве трудно догадаться, что прежде всего беглецов станут искать на квартирах у неблагонадежных? Счастье, что еще не нагрянули сюда, не успели! Собирайся-ка побыстрей, я тебя отведу в одно надежное место… пока не поздно!

— Спасибо, — сказал Осип. — Извини, я было подумал…

— Пустое, не трать время. Пошли!

О главном — что встреча с представителем Киевского комитета произойдет завтра — студент сообщил по дороге в пекарню, где Осипу предстояло, в одной из полуподвальных комнат, провести ближайшие сутки.

— Здесь тебя сам черт не найдет, — пошутил Книжник.

Отлучившись ненадолго, он принес объемистый пакет со всяческой едой. Прощаясь, Осип с теплым чувством пожал ему руку. Право, он был славный парень, этот чернобородый студент Книжник. Вон как толково все устроил, даже про еду не забыл. И что особенно дорого, ничуть не трус, кажется, ничуть…

Комнатка, в которую упрятал Осипа предусмотрительный студент, служила, судя по всему, чем-то вроде кладовки. Чего здесь только не было: сложенные аккуратной стопкой пустые мешки, медные тазы и невероятных размеров кастрюли, старые, но еще крепкие стулья, окованный жестяными полосами сундук и еще много всякой всячины; но главное — здесь была оттоманка, и не беда, что она как бы взбухала вся от выпирающих пружин: все лучше, чем на тюремных нарах! Одно только досаждало несколько — удушливый запах мучной пыли, отчего-то прогорклой; но очень скоро он перестал замечать и это: ушел в свои мысли, как-то сразу ушел, и так безраздельно, как будто в бездонный колодец канул — ни звуков, ни запахов, ничего реального, сиюминутного.