Разбег. Повесть об Осипе Пятницком - Вольф Долгий

Обсудили с Басовским незавидное свое положение. Да, скверные дела, хуже не бывает. Мало того, что перемазаны в глине, так еще без головных уборов, а в Киеве, как объяснил Басовский, и самый последний босяк не выйдет об эту пору на улицу без шапки или картуза. Не мудрено, что извозчик погнушался такими пассажирами. И ведь что обидно — карманы у Осипа и Басовского отнюдь не были пусты, у каждого по девяносто рублей имелось…

Пока судили да рядили, как дальше быть, появился новый извозчик. Никак нельзя было упустить его, никак! На этот раз Осип, ни слова не говоря, первым делом протянул извозчику хрустящую новенькую пятерку. Расчет верный оказался: за такие деньги самою хоть дьявола везти можно.

— Куда? — спросил извозчик.

— В город, — ответил Басовский. — Там скажем.

Обоим им — Осипу и Басовскому — было назначено одно место явки: Обсерваторный переулок, дом № 10. Пошептавшись, решили, что отпустят извозчика, не доезжая Обсерваторного; совсем не обязательно извозчику знать, куда именно они направляются… В нужном месте Басовский велел остановиться. Когда извозчик скрылся из виду, они, немного вернувшись назад, свернули в какую-то боковую улочку, затем через два квартала опять свернули в сторону и так, проплутав еще с четверть часа, вышли на Обсерваторный. Вздохнули с облегчением — наконец-то! Басовский уже еле волочил свою больную ногу…

Но оказалось — преждевременно радовались. Очень скоро обнаружили, что последний дом по Обсерваторному переулку значится под номером 8, а дальше, за пустырем, идет уже другой переулок — Зеленый. Вот так история!

Басовский совсем приуныл; постанывая от боли, он тихо приговаривал: «Если б я знал, что воля не даст нам даже квартиры, ни за что не бежал бы… Ни за что…» Осипу тоже невесело было: страшно хотелось пить, нестерпимо саднили ободранные ладони. Но что проку ныть да скулить? Надо что-то делать, действовать! Осип пошутил: слушай, Басовский, а не вернуться ли нам назад, в Лукьяновку? Авось зачтут явку с повинной, смилостивятся… Посмеялись. У Осипа мелькнула мысль: а ну как товарищи из Киевского комитета РСДРП, приготовлявшие для беглецов безопасные квартиры, перепутали номер дома? Коль скоро дома № 10 не существует в природе, то, может быть, имелся в виду восьмой дом? Отчего бы не попробовать, не испытать судьбу? Вдруг повезет…

Подошел к дому № 8, покрутил вертушку звонка и, когда дверь открылась, спросил у пожилой женщины, не здесь ли живет Никифор Петрович, которому нужно передать — это был пароль — подарок из Винницы. Нет, сказала женщина, таких жильцов здесь отродясь не было, и поспешила захлопнуть дверь.

Возвращаясь на пустырь, к Басовскому, Осип заметил человека, который, в свою очередь заметив его, Осипа, остановился, затаившись в тени забора. Первое желание было — ноги в руки и бежать! Шпик, не иначе! Но в следующую минуту фигура человека, прижавшаяся к забору, показалась Осипу знакомой. Не Гурский ли?

— Марьян! — издали окликнул Осип.

Человек вышел из тени. Точно, Гурский!

— Ты-то каким образом здесь очутился? — спросил Осип.

Чуть позже, уже на пустыре, Гурский поведал свою грустную историю. Его тоже постигла неудача: люди, к которым ему надлежало явиться, три дня назад съехали с квартиры, и никто не знает, где они живут теперь. Тогда Гурский вспомнил адрес явки Осипа и Басовского и вот направился сюда… Что и говорить, крепко напутали товарищи комитетчики. Неужели и остальных участников побега ждут столь же «надежные» прибежища?

Коротать ночь на пустыре никому не улыбалось, надо было что-нибудь придумать. Гостиница? Нет, невозможно: легко догадаться, что, разыскивая беглецов, жандармы прежде всего обшарят все гостиницы, вплоть до ночлежек. Вокзал? Тоже нельзя; самый верный способ попасть прямо в руки полиции, уж что-что, а вокзалы и пристани, можно быть уверенным, перекрыты надежно. Гурский предложил тогда попытать счастья у одного его дальнего родственника, живущего в какой-то Мокрой Слободке; если он и теперь там живет, наверняка не откажет в приюте — человек радушный, последнюю рубаху с себя снимет… правда, тотчас оговорился Гурский, я уже лет пять не видел его, но будем, как говорится, уповать на лучшее… А что, собственно, еще оставалось?

Добрались до Мокрой этой Слободки на извозчике. С трудом отыскали нужную улицу (оно и видно, что Гурский давненько не навещал своего родственника!), зато дом нашли сразу: первый от угла. Поднялись на третий этаж. И тут — удача! Как и пять лет назад, родственник Гурского жил все в этой же квартире; встретил он незваных пришельцев и впрямь с необычайным гостеприимством: все, что было съестного в доме — сало, маринованные грибки, вмиг было выставлено на стол. Басовский, показывая на свои и Осипа брюки, заляпанные глиной, сказал было, что хорошо б почиститься сперва, но Вацлав (так звали радушного хозяина) замахал руками: это потом, это успеется, а сейчас, дроги Панове, прошу к столу! Долго упрашивать себя «дроги панове» не заставили…

Перед чаем (самовар уже фырчал на столе) Вацлав сказал вдруг Гурскому:

— Марьян, я не спрашиваю, кто твои друзья. Раз они пришли с тобой, я знаю, это хорошие люди. Очень жалко, но именно поэтому я не смогу оставить их ночевать. Мало ли что в голову придет моему соседу, жандарму!.. Пся крев, не дай боже иметь такого соседа… Но, может быть, я неправ? Поверь, если им нечего бояться жандарма, у меня всегда найдется лишняя подстилка… — Говорил он эти малоприятные вещи с подкупающей прямотой: явно думал не столько о себе, сколь о безопасности гостей.

— Ты прав, — сказал Гурский. — Не только им, но и мне не стоит встречаться с твоим соседом.

— Нет, ты другое дело, — возразил Вацлав. — Ты — родственник!

— А он почем знает, что я родственник?

— Матка боска! — воскликнул Вацлав. — Вот твоя фотография, — он кивнул на стену, где под общим стеклом, в большой раме, гнездилось десятка два разных снимков, — ты ведь совсем не изменился!

Изменился, нет ли, а хорошо, что хоть Гурскому есть где схорониться в эту первую после побега ночь.

— А вам, панове, — обратился к Осипу и Басовскому Вацлав, — я дам один хороший адресок. Очень приличные, очень достойные люди, мои земляки, тоже из Белостока, я напишу им несколько елок. Только, пшепрашам, к пану Зарецкому неудобно явиться без шляпы… Одну минутку, сейчас у вас будут шляпы! Вот, проше паньство: вам — цилиндр, вам — соломенный капелюх! А теперь давайте я вас почищу.

Напрасно пан Вацлав снабдил их запиской к папу Зарецкому; и роскошный шелковистый цилиндр не помог (как, впрочем, и соломенная шляпа Осипа). Пана Зарецкого не оказалось дома; не сняв даже цепочки, через едва приоткрытую дверь служанка сообщила им, что пан Зарецкий с супругой ночуют нынче на даче… Погоревали, конечно, но потом рассудили, что, может, это и к лучшему, что они не застали пана Зарецкого: совершенно неизвестно, как бы он отнесся к столь странного вида ночным визитерам… Жил пан Зарецкий в красивом доме на Крещатике, на двери — медная табличка с витиеватой гравировкой: дантист; кто знает, обрадовался ли бы пан Зарецкий рекомендательному письму своего земляка пана Вацлава?