Идея фикс - Людмила Бояджиева

— Простите, Сидней… Кажется, я влезла, куда не следует. У меня была лишь одна тяжелая потеря — я очень рано овдовела. Но вскоре судьба засыпала меня подарками. Как видите — жаловаться мне грех. Софи — славная девочка. У меня любящий, совершенно безупречный муж, давший мне титул и состояние, и сын-школьник. Голубоглазый неженка, плачущий от оцарапанного пальца или подбитого кем-то птенца.

— Зато Софи — сорвиголова.

— Вы заметили? Это хорошее качество, на взгляд современного юноши? Ведь вам не многим больше двадцати?

— Двадцать шесть… — Сид вспомнил о сочиненной Арчи «легенде». — Вернувшись из России в 72-м, отец вскоре женился и родился я. Дело в том… В Крыму тем летом произошел крупный скандал, был убит большой партийный шеф… У отца — ведь он был журналистом — рухнула вся карьера. Русские обвинили его в диверсии, в шпионаже… — Сид достал письмо и коробку с сувениром. — Но, клянусь, графиня, он до сих пор с восхищением вспоминает вас… Если б вы слышали, как отец говорит о тех днях…

Графиня пробежала письмо, открыла коробку и рассмеялась:

— Мило, очень мило! Русский сувенир… Господи, ведь это было словно в другом веке… СССР, Берлинская стена, мы пели гимны и бичевали нравы капиталистов… Только ведь ничего не было, Сидней. У нас с Арчи ничего не было. Уже в те времена я была безумно влюблена в своего будущего мужа. Мирчо был старше меня на целую четверть века. Мне нравились зрелые, умные, солидные мужчины… С Арчи я кокетничала по инерции. Как вам кажется, это может передаться по наследству? Мы так похожи с Софи…

— Чрезвычайно! Будто сестры… И вам, конечно, известно, что ваша дочь имеет кучу поклонников.

— Это еще откуда такие сведения?

— Вы спросили мнение представителя нового поколения. Я его высказал. За такими девушками обычно ходит целый хвост. Но… вы говорили, графиня, о любви…

— Снежина… Вам не трудно выговорить это имя?

— Напротив — приятно. Кажется, что за окнами гудит метель. — Сида несла волна импровизации. Его считали артистичной натурой, умеющей подстраиваться к обстоятельствам. Элегантный дорогой костюм, галстук, вся атмосфера замка заставляли парня держаться с особой галантностью. Он ни за что не смог бы изъясняться столь выспренне, будучи одетым в потертые джинсы. Кроме того, было нечто подлинно утонченное в самой хозяйке замка. Желая ей понравиться, Сид интуитивно настраивался на необходимую интонацию. — Я бы написал ваш портрет в серебристых тонах. Да, в серебристых. Но непременно — озаренную розовым солнцем. Бывают такие часы на рассвете или вечером, когда по небу разливается алый закат… — Сид внезапно смутился. Обычно он легче врал, чем откровенничал. Но сейчас у него вырвалась правда — женщину словно озаряли теплые лучи. Сид живо представил, как должен выглядеть ее портрет. И тут же мысленно поправил себя: прекрасная оболочка и подозрительная начинка. Увы, он знал истинную цену хозяев жизни. Дерьмее дерьма.

— Вы мне нравитесь! — Снежина решительно хлопнула в ладоши. — Я покажу вам свои картины, оранжереи и… И наверно, спою. Рисованию и пению меня учили итальянцы.

— Мой дядя в Милане читает лекции в Академии художеств. Он скульптор и живописец. Джузеппе Амирато.

— Боже, как тесен мир! У меня есть «Пьета» его работы. — Снежина насупила брови, выстраивая мгновенный план. — Вы остаетесь на ужин. Никаких отказов.

— Не откажусь. Я путешествую почти бесцельно.

— Значит, у вас найдется пара свободных дней? Дочь устраивает в субботу бал. Она учится в Париже и привезла с собой друзей. Из здешних должны прибыть тридцать человек.

— Я видел чрезвычайно живописных всадников. Теперь понятно, кто они. — Сидней с тоской взглянул на очаровательную хозяйку замка: — Мне надо поговорить с вами.

— Сколько угодно. Только не сейчас, ладно? Вы остаетесь на уик-энд. Мы посвятим время прогулкам, искусству и скучнейшим деловым беседам. А теперь, дорогой друг, Лиз покажет вам комнату. — Она позвонила в бронзовый колокольчик. — К ужину смокинг не обязателен. Муж в отъезде, и мы вовсю хиппуем. — Протянув благоухающую руку, она распустила узел на галстуке Сиднея. — Эту ненавистную деталь пока можете забыть.

Чемодан Сиднея, до обидного маленький, принесли в гостевую спальню. Здесь все было выдержано в благородных холодно-синих красках. В предгрозовом полумраке сизых тонов ярко белел букет королевских лилий. Оглядевшись, Сид присел на кровать, в изголовье которой поднимался задрапированный лазурным штофом балдахин. Голубая спальня! Не издевается ли над гостем госпожа графиня? Возможно, обаятельная красавица, так легко увильнувшая от делового разговора, что-то пронюхала о планах Келвина? И поэтому сразу же заявила о богатстве мужа… Воспоминания о крымском лете постаралась превратить в чисто лирические. Неужели… неужели клад Арчи здесь? Сид с отвращением оглядел хрустальные бра, зеркало над камином в роскошной раме, пузатое бюро, украшенное перламутровой инкрустацией… Бесценный антиквариат? Хорошая подделка? Наследие Флоренштайнов или следствие попавшей в руки графини кассеты с пленкой?

Закрыв глаза, Сид застонал… Чудесный день, милая дама и все сказочное окружение вдруг вызвали взрыв агрессивного раздражения. Он знал, что такие приступы иногда кончались дракой, погромом, попыткой нанести увечье себе или другим. Дрожащими руками достав из чемодана дорожный несессер, Сид извлек флакончик с зелеными капсулами и проглотил одну, запив водой из вазы. Лилии он швырнул в окно. Цветы застряли в тонкой, изящно драпированной шторе.

— Сейчас, сейчас… — уговаривал себя Сид с интонацией лечившего его доктора. — Расслабиться, сосредоточиться на золотистом потоке, устремленном к тебе прямо из космоса, и постараться уснуть. Только не думать, не вспоминать, не позволять явиться из тьмы забвения тому лицу…

Сиду исполнилось восемнадцать, он жил в студии дяди, Джузеппе Амирато, и посещал художественную школу. Дядя называл его придурком, когда был не в себе. Но если честно — с Сиднеем и в самом деле творилось нечто ненормальное. Он частенько впадал в депрессию, становился угрюмым и замкнутым. Странно, что, выкурив пару раз косячок, он не стал наркоманом. Любой бы сказал — этому парню одна дорога: глюки, глюки, передозировка, финиш. Ведь он не принадлежал этой реальности. Ох, как же он ее боялся, как хотел сбежать, спрятаться от всего, даже от прорвавшегося в ванной крана, который обдал его веером ледяной воды. Парень побледнел и грохнулся на кафельный пол, закрыв ладонями голову, будто от побоев или взрыва гранаты.

— Придурок! — брезгливо прошипел дядя. Перешагнув через слабонервного племянника, он перекрыл вентилем бьющую воду…

Но до чего же Сид любил все это! Все. Даже прорвавшийся кран. Он несколько раз рисовал потом искрящийся веер воды — ледяное дыхание смерти. Он рисовал все, чего боялся, освобождаясь от плена.

— А что вы хотите, синьор Амирато?! — удивленно таращил глаза доктор. — На глазах ребенка сделали шесть трупов! Погибли родители, знакомые и даже две маленькие девочки… Может, мальчик и не осознал всего ужаса в тот момент, но глубоко засевшие страхи имеют свойство всплывать на поверхность, превращаясь в устойчивые фобии… Однако юный возраст, склонность к творческому самовыражению и, надеюсь, положительные эмоции должны сыграть позитивную роль. Побольше внимания, любви, тепла, и ваш мальчонка, глядишь, вырастет в нового Рафаэля!

Дядя радушно развел руками, давая понять, что уж заботой и вниманием сирота не обделен. Джузеппе умел быть обаятельным. На людях он блестяще демонстрировал и любовь, и тепло, и заботу. Еще бы — благодаря опеке над племянником к нему перешло наследство погибшей сестры. На деле Сид был нежелательным приживалой, помехой, камнем на шее. Ведь Джузеппе не умел любить никого, кроме себя. Даже женщин, вереница которых проходила через его кровать.

Доктор оказался кое в чем прав: Сид выздоравливал, стоя у холста, и он стал совсем другим, когда встретил Эмили. Ему уже исполнилось девятнадцать, а сексуальный опыт все еще оставался нулевым. Сид считался красавчиком, к нему охотно липли девушки уличного типа. Однажды он даже попробовал уступить, решив переломить ход событий. Джузеппе уверял, что трахался с десяти лет и что если Сид боится женщин, то его лучше кастрировать. «Гормоны ударяют тебе в мозг. Ты свихнешься, придурок. Наверняка свихнешься!»

Сид видел, как выпрыгнул из окна на восьмом этаже кот синьоры Виченце. Бедняга не выдержал воздержания. Он страшно выл, кидаясь грудью в запертые двери, и, как утверждала хозяйка, разбил мочевой пузырь. После чего выбросился из окна и умер в страшных мучениях на каменном тротуаре. Это было красивое и сильное животное. Сиду не нравилась такая перспектива. Девушка, потянувшая его в подворотню, казалась в свете фонарей призрачно-прекрасной. Воплощение порока, если его писать красной и черной красками. В этот день Сид получил деньги за уборку мастерской. Он протянул девушке сто лир. Затащив парня в грязный, пахнущий мочой подъезд, она быстрой рукой расстегнула «молнию» на его джинсах. Сид помертвел, прижавшись спиной к облупленной штукатурке.