Военный дневник. Год второй - Андрей Валентинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Туманность» сейчас перечитывать трудно. А «Страну багровых туч» АБС? А ведь по содержанию «Туманность» — поистине Эверест рядом с опусами Братьев.
Отличие Ивана Ефремова от Братьев еще и в том, что он был уверен в ценности своих идей в разных областях, от истории до эстетики, для художественных текстов. Отсюда фигура доктора Гирина, регулярно читающего лекции читателям. Братья все-таки такое себе не позволяли.
18 ОКТЯБРЯ (602 ДЕНЬ)
Ночью обстрелы, утром солнце.
Холодно.
В новостях — о возможном переименовании Южного вокзала. Если передают такое — значит, чрезвычайных новостей пока нет. И не надо.
* * *
И Есенин, и Маяковский не так мало писали и о большевистском перевороте, и о его последствиях. Но это совершенно не то, что требовалось власти. Большевики были тупые, в том числе эстетически. Им нравился и был нужен Демьян. Князев (все-таки не Демьян!) вынужден был кусать себя за язык и писать «просто» (достаточно сравнить тексты разных годов). «Интеллектуал» Ленин морщился от Демьяна — но и поддерживал, причем без всяких оговорок («но» появилось уже в мемуарах). Естественно, и «малые поэмы» Есенина, и «Мистерия» Маяковского для большевиков были слишком сложны и непонятны. А уж «150 миллионов»!
Позже Войнович верно написал: социалистический реализм — это воспевание начальства в доступной ему форме.
Требовалась доступная форма.
Первым решился на это Есенин.
* * *
Довольно громкий ба-бах.
Попадание в Индустриальном районе, одна женщина ранена, где-то перебои с электричеством.
* * *
На улице солнце, холодный ветер, вой сирен и голодные коты.
Выходя на набережную, всегда смотрю налево, на Троицкую церковь, что за рекой. Церковь очень красивая и примечательная. При Большевизии ее изуродовали, разместив там пекарню, потом, уже в позднюю перестройку, начали восстанавливать. Этим очень возмущался мой коллега по кафедре. Такие вкусные булочки! При этом причмокивал пухлыми губами. Да, этнически правильный, так что все понятно.
Смотрю на церковь и каждый раз вспоминаю.
* * *
К моменту издания «Туманности Андромеды» Ивана Ефремова советская фантастика представляла собой зрелище убогое и даже мрачное. Из авторов 1920-х не было уже никого, кто жив — тот фантастику не писал и не издавал. Из последующих… А, собственно, кто? Большинство недавние, первые книги вышли не раньше конца 1930-х, то есть, в «ту» эпоху, которую псих Первушин всерьез считает временем расцвета фантастики.
Эпоха «ближнего прицела». Самый крупный автор — Казанцев, у которого единственная вещь более-менее приличная (естественно, «Пылающий остров»). По крайней мере, масштаб. Остальные, вроде Немцова, серость, причем даже не выдающаяся — просто серость. Гуревич, допустим, получше, но в те годы писал именно про тополь быстрорастущий, его фрукт. Самые смелые идеи — интравизор, который куда-то там взором проникает.
Да, Ефремов уже издавался более десяти лет, и рассказы его были хороши. Но выделялся он разве что хорошим литературным уровнем — и неким романтическим «флером», который в его вещах, пусть и не во всех, очень чувствуется. А так… Те же изобретения, те же открытия. «На краю Ойкумены» — дело иное, но это все-таки не фантастика.
И тут… Но все-таки не сразу. Был, так сказать, запев.
* * *
Так и не объяснили, куда именно попала русская ракета. Индустриальный район, около жилого дома. Ракета — «Искандер».
* * *
Мои записи вновь вызвали протест, причем решительный. У кого? Ясно, у меня самого. Да, из-за обязательности. Пиши и пиши! Напоминаю вновь, что это целиком моя идея. Летом то и дело думал, что нужна подобная отдушина.
Ничего, это всего лишь настроение.
Кстати, насчет дневника и «ничего». Как не вспомнить Волошина?
Бастилия взята. Предместья торжествуют.
На пиках головы Бертье и де Лоней.
И победители, расчистив от камней
Площадку, ставят столб и надпись: «Здесь танцуют».
Король охотился с утра в лесах Марли.
Борзые подняли оленя. Но пришли
Известья, что мятеж в Париже. Помешали…
Сорвали даром лов. К чему? Из-за чего?
Не в духе лег. Не спал. И записал в журнале:
«Четыр-надца-того и-юля. Ни-чего».
19 ОКТЯБРЯ (603 ДЕНЬ)
Любители сенсаций уже второй день трубят о каких-то чудо-ракетах, которые американцы дали нашим, а наши как врезали…
А в реальности? Да все то же в реальности, с частотой и размеренностью метронома. Обстрелы, бои… Ракета попала куда-то в частный сектор. Школьники учатся в метро.
Надо понимать, что это все очень надолго. Эта такая жизнь. Это наше Будущее, наш Полдень, это нам всем вместо коммунизма. Или таким он и должен быть? И Полдень, и коммунизм?
* * *
Солнце, холодно. Снова антициклон, но уже никак не летний.
Уродливая собака — огромная голова, короткие лапы, белая шерсть торчком. Но — миниатюрная, никого не испугает. Наверняка злая. Маленькие — они все такие.
Кошачье семейство на месте. Хвосты вверх!
* * *
Новый электронный мир еще тупее, чем мир людской.
Скайп любит переустанавливаться и высылает соответствующую иконку. Ничего сложного, требуется лишь нажать «Да». Однако система каждый раз высвечивает «Нет». Они идиоты.
Электронный мозг мир не захватит. Там нет мозгов.
* * *
Еще раз хочется подчеркнуть: уровень большевиков — это Демьян. Недаром РАПП призывал «одемьянить» всю литературу. То, что писали и Есенин, и Маяковский в 1917–1922 годах, большевикам не нравилось не только по содержанию, но и по форме. Сложно!
Есенин взялся за поэму про большевистский переворот в тот момент, когда его отношения с соввластью серьезно испортились. До 1921 года он был уверен, что уже царствует («вождь имажинистов», как он сам себя называл), а дальше еще лучше будет. Деньги, женщины, слава — и больше, больше!
В 1921 году имажинистов разогнали, причем легким дуновением, единственной статьей с обвинением в «порнографии». Осознать до конца Есенин даже не успел, как подоспела Дунканша, которая Изадора. И все заверте…
Из поездки «по миру» Есенин вернулся спившийся, нервный, поссорившийся со всеми знакомыми. Рухнули планы, зато уже сочинялся «Черный человек». Неспроста!
Осмотревшись, Есенин все-таки попытался вернуть позиции в отношениях с властью. Начал
