Последний сейм Речи Посполитой - Владислав Реймонт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты не изменился нисколько, — заметил не без намека Заремба.
— Король мне говорит то же самое, и как раз за это и любит меня, — признался он с гордостью.
— Да, он видит в тебе преданного офицера, — снова значительно заметил Север.
— Я готов отдать за него жизнь! — воскликнул Закржевский с искренним жаром.
— Вот как даже! — улыбнулся Заремба с легкой иронией. — Приходи ко мне утром. Я отдам тебе отчет о сегодняшнем пикнике. Будь здоров и жизнью так не швыряйся.
Побежал догонять Жуковского и нагнал его лишь на Замковой площади. Несмотря на страшный зной и свою болезнь, капитан шел пешком.
Заремба представился и стал усиленно предлагать ему сесть в свой экипаж.
— Я живу далеко, потому что люблю прогуливаться, — ответил холодно Жуковский, но Заремба упрашивал так искренно, что он в конце концов согласился.
— Вы не пеняйте на меня за мою хибарку, но в этой сутолоке немыслимо было найти более приличную квартиру. Мне, впрочем, так даже удобнее, спокойнее как-то, — как видите, мне скоро уже отправиться в гости к праотцу Аврааму...
— Судя по вашей перевязке, рана у вас, должно быть, серьезная?
— Да, нанесена вражьей рукой и не отомщена. Это память о Новохвастове, о том моменте, когда негодяй Любовидзкий продавал нас царице, — проговорил он тихо, поворачивая в его сторону умные, печальные глаза. — Вам, может быть, незнакомо это дело? Начальство запретило говорить о нем даже в письмах.
— Мне известны имена всех действующих лиц и вся подоплека этого события.
— Ужасное время! — содрогнулся Жуковский, словно ужаленный воспоминанием.
— Потому что правят нами люди с гнилой и подлой совестью.
Жуковского поразили его слова и строго сосредоточенное лицо.
Они подъехали на окраине города к невысокому домику, крытому соломой и почти терявшемуся среди высоких деревьев. На столбе у ворот виднелся голубой гробик, а в саду сохли прислоненные к деревьям доски.
— Мой хозяин Борисевич — каменщик, а у старшего его сына столярная мастерская; это его вывеска, — объяснил Жуковский, вылезая из экипажа на усыпанную стружками и опилками землю. — Квартира как раз для больного отставного солдата. Разрешите пригласить вас войти.
Заремба попробовал было отказаться, но любопытство взяло верх, и он прошел с ним в небольшую комнатку с окном во двор. Деревянные нары, покрытые астраханской буркой, над ними потертый коврик с солдатской амуницией и образком ченстоховской богоматери, несколько стульев, стол у окна, в углу скромный чемодан составляли все ее убранство. Хозяин и гость не успели еще присесть, как вошел Борисевич, высокий сгорбленный мужчина с добрым, честным, словно обсыпанным известкой лицом, и заявил, что господа собрались уже в саду и просят к себе капитана.
— Сейчас, только отдохну немного... Сейчас придем, — просил передать Жуковский, вытягиваясь на нарах. — Тут через улицу живет Краснодембский, ливский депутат, честный гражданин, с которым достаточно познакомиться, чтобы сразу же отнестись к нему с глубоким уважением.
Заремба выглянул через окно, — несколько мужчин сидели под тенистым деревом, в числе их косоротый Скаржинский.
— Все видные оппозиционеры, — вырвалось у него невольно.
Капитан, улыбаясь загадочно, начал при содействии паренька менять повязку.
— Почти вся оппозиция сейма! — прибавил еще Север, усаживаясь против Жуковского. Осененный радостным предположением, он шепнул условный лозунг посвященных. Но капитан, очевидно, не понял, скользнул взглядом по его лицу и спустя немного простонал страдальческим голосом:
— Я весь в поту, точно прямо из бани.
Смущенный своей ошибкой, Заремба встал тотчас же и, несмотря на настойчивые просьбы, ушел, обещая заглянуть к нему завтра.
Всю дорогу он размышлял о том, действительно ли Жуковский не понял или не подал виду, что понял, и почему. Что-то подсказывало ему в душе, что тот не хотел, вероятно, открыться, и потому его еще больше огорчала собственная неосторожность.
«Умелый актер или простой, неотесанный солдафон...»
Чужой человек открыл ему квартиру и остановился, вытянувшись в струнку.
— Позови мне Кацпера!
— Имею честь доложить пану поручику, что я заместо его оставлен. Сам поехал с отцом Серафимом и вернется поздно ночью.
— А ты сам откуда? Чей?
Видел его первый раз в жизни.
— Пана капитана Качановского. Зовут меня Сташек, а то еще Варшавяк.
— Когда приехал и откуда?
Север стал снимать с себя мундир.
— Из Варшавы. Перед отъездом пан капитан приказал: «Ступай, и хоть с ног будешь валиться, а в субботу во что бы то ни стало заявишься в Гродно к пану поручику Зарембе». Дал мне на дорогу дукат, ткнул ногой в зад и велел отправляться. Деньгу я оставил толстухе Марыне из Праги, на крестины, а пинок отдал кому понужнее.
— Пожалуйста, только без лишней болтовни и острот! — строго прикрикнул на него Заремба.
— Правду говорю, как на суде у пана маршала и уже после порки...
— Отчего же ты опоздал? — спросил уже спокойнее Север, заинтересованный забавным его видом.
Паренек был худощавый, низкий, проворный, как обезьяна. В серых глазах его светился пронырливый ум и находчивость. Передних зубов у него не было, на лбу был виден глубокий шрам, в левом ухе серебряная серьга, нос выдавался далеко вперед, светлые волосы подстрижены ежом, а хитрая морда сорвиголовы и пройдохи вся в продольных морщинах и прыщах.
— Потому что за спасибо немного купишь, а почта в кредит не везет. Эти желтые рожки, пан поручик, не имеют никакого уважения даже к нашему брату гвардейцу. Пришлось мне прохвостов учить вежливости. Из-за них и опоздал, а если б не червонный туз в «хапанке»[6], так пришлось бы мне путешествовать с палочкой по дороге, как святому страннику...
— Ну, на сегодня будет... Поедешь со мной.
Вынул из шкатулки пистолет и спрятал.
А немного спустя Мацюсь стрелял бичом и мчался по улицам города, проскальзывая, как змея, между экипажами. Сташек в военном мундире сидел с ним рядом на козлах, вытянувшись, как пристало капитанскому денщику.
У доминиканского монастыря их остановил Новаковский.
— Пересядь ко мне. Я как раз еду за тобой! — крикнул он Северу из своего кабриолета. Север нехотя пересел, приказав Мацюсю ехать за ними.
— У посла сегодня публичная аудиенция. Нам надо заехать туда на минуту.
— Я уже был сегодня на аудиенции у короля, — попробовал было отвертеться Заремба.
— Ну и что же? — пожал Новаковский пренебрежительно плечами. — У короля можно бывать, если хочешь, а у Сиверса — повелевает сам ум и предусмотрительность. Интересно, как у тебя пошло дело с Цициановым?
— Я просидел у него до двух часов ночи. Угостил меня чаем, и мы болтали о всякой всячине. Политичный он и не глупый человек.
— Наверно, не замедлил рассказать тебе о своих делах? — спросил Новаковский без обиняков.
— До такой интимности у нас не дошло. Это не было в моих планах.
— Вчера ты проявлял другое настроение, — молвил Новаковский немножко обиженным тоном.
— Возможно, что оно завтра вернется опять, — ответил Заремба довольно сухо, но тотчас же смягчил: — Я не мог навязываться ему со своей помощью. Другое дело, если он от меня таковой потребует.
На улице Широкой они попали в бесконечную вереницу экипажей, тянувшихся к квартире посла и переполненных представителями высшего света. Приходилось ехать шагом в клубах пыли и под зноем, так как стройные тополя, которыми была усажена улица, слабо защищали от солнца.
— Опоздаем на пикник, скоро пять часов, — кисло заметил Заремба.
— Долг выше удовольствия — таков мой принцип! — произнес с важностью Новаковский, когда экипажи загромыхали по длинному мосту через Городничанку и стали сворачивать к домам, едва видневшимся сквозь листву высоких деревьев.
Одноэтажное здание королевской канцелярии с мансардами и довольно длинными флигелями занимали камергер Марцин Бадени и важнейшие департаменты министерств. Рядом, примыкая к нему вплотную и в одну линию с его левым флигелем, возвышался фасадом к улице Широкой двухэтажный павильон красивой итальянской архитектуры, который увенчивала каменная балюстрада, украшенная вазами. Бельэтаж довольно обширного павильона сверкал большими окнами и золочеными балконами. В нижнем этаже шикарный подъезд был выложен красным деревом. Несколько мраморных ступеней, ведущих из подъезда в вестибюль, были покрыты красным сукном. Речь Посполитая с немалыми затратами отремонтировала этот павильон под резиденцию Сиверса и его свиты.
Казаки в красных чекменях и черных блестящих папахах несли караул у подъезда, и, кроме них, рота гренадер в боевой готовности разместилась в небольшом домике, скрытом в чаще Ботанического сада. На широкой площадке перед подъездом стояло уже несколько десятков экипажей, но все подъезжали новые, и поминутно из них выходили нарядные дамы, мужчины и даже дети.