Йога-клуб. Жизнь ниже шеи - Сюзанн Моррисон

Есть что-то знакомое в этих движениях, которые Су совершает у алтаря каждый день. И глядя на нее, я испытываю знакомое и очень приятное томление.

Каково это — поверить в невидимое? Поверить в него всем сердцем?

Девочка поднимает руки. Потом соединяет ладони в молитве. Склоняет голову. Она выглядит странно, ее движения выглядят странно и вместе с тем так знакомо. Это уже не похоже на обязанность, как я поначалу думала. Это похоже на то, что когда-то хотелось делать и мне — до того, как узнала, что это можно только мальчикам.

Джессика сидит напротив под лампой, вокруг которой порхает полдюжины мотыльков. Она пишет в тетради на пружинах, периодически посматривая на меня рассеянным взглядом и улыбаясь, как мать улыбается ребенку, первый раз сходившему в детский сад. Су ушла, и небо потемнело. Нас окружает зеленый лес, внизу — мерцающая голубая вода бассейна. Утренние муравьи сменились вечерними мошками, а петухов на время подменяют трещотки гекконов.

Мир изменился до неузнаваемости. И я вместе с ним.

Я — уже не совсем я.

4

Пробуждение… и снова пробуждение

Мир так глубок, как день помыслить бы не смог. Не все дерзает говорить перед лицом дня. Но день приближается — и мы должны теперь расстаться!

О, небо надо мною, ты, стыдливое! Пылающее! О, ты, мое счастье перед восходом солнца! День приближается — и мы должны теперь расстаться! — Так говорил Заратустра.

Если бы вы знали, как бы мне хотелось на этом и закончить свою историю! Встать в ряды освобожденных и обессмертить свой духовный путь в его высшей точке. Но это был бы вымысел. Увы, пробуждение кундалини не стало для меня концом духовного пути, хотя некоторое время так казалось. Нет, оно стало началом пути, которому со временем предстояло стать все тяжелее. Срывам на этом пути предстояло случаться все чаще, а завесе иллюзий — быть гуще и туманней самой непроглядной и унылой сиэтлской облачной завесы.

Я, в общем-то, именно этого всегда и искала в религии: экстаза. Всю жизнь я ждала, когда же меня охватит духовный экстаз, и вот это случилось, причем буквально. Но что вызвало этот экстаз? Само понятие кундалини подразумевает, что есть некий духовный порядок в нашем мире и телах, так? Значит, поверить в опыт поднятия кундалини — практически то же самое, что и поверить в того, кто установил этот порядок. Были ли произошедшие со мной изменения чисто физическими? Были ли это всего лишь я и мои эксперименты с телом и умом с целью расширить сознание? Или мне удалось все-таки приоткрыть завесу вечности? Я не знала этого тогда. И не знаю до сих пор.

Летом 2009 года я познакомилась с одной женщиной, назовем ее духовным терапевтом. Когда мы с ней впервые увиделись, то я этого не знала и думала, что она обычный доктор. Мы встретились за коктейлями после спектакля в Мемфисе, и вскоре разговор зашел о Бали, йоге, а когда всплыл мой опыт поднятия кундалини, я постаралась не заострять особо на этом внимание. Сказала, что не уверена, что это было на самом деле. Мне очень не хотелось, чтобы она подумала, будто у меня не все дома. Вот я и предположила, что тот опыт мог быть вызван гипервентиляцией легких — всего лишь неврологическая реакция на перенасыщение кислородом. Или, сказала я, улыбаясь, чтобы она поняла, что я шучу, это был припадок, вызванной опухолью мозга, которая с тех пор, то есть уже семь лет, не давала о себе знать. Я сама рассмеялась над своей шуткой, потом, правда, испугалась: а что, если это действительно опухоль мозга и я умираю?

Иногда меня очень смущает мое поднятие кундалини. Или пробуждение кундалини. Или пробуждение кундалини шакти. Сами посудите, может ли быть что-то более странное, чем слова: «У меня пробудилась кундалини шакти»? Любой нормальный человек испугается, что за этим последует предложение сделать клизму с соком пшеничных ростков.

Проблема в том, что, сколько бы я ни напрягала свой ум в поисках объяснения этого происшествия, мне так и не удалось убедить себя, что оно не было духовным прорывом. Ведь медитировать сразу стало легче, и некоторое время у меня действительно было такое ощущение, будто я встала на путь, ведущий к реальному духовному прогрессу.

— Знаете, в чем ваша проблема? — сказала мне тогда та женщина. — Вы боитесь, что вас обманут.

Ей не надо было объяснять мне, что имелось в виду, ведь она сразу попала в точку. Да, мне действительно постоянно видится подвох во всем. Не хочу, чтобы мне голову заморочили. Но порой возникает такая мысль: ну обманут меня — и что? Если я всю жизнь буду верить во что-то, допустим во всемогущего Бога и загробную жизнь, а потом умру и пойму, что нет ни рая, ни Бога, ни посмертного воссоединения с бабушками и дедушками, какая разница?

Никакой. Ведь я буду уже мертва. И мне будет все равно. Зато при жизни можно огрести все бонусы, прилагающиеся к вере, — спокойствие души, способность жить в настоящем и не бояться смерти. Система ценностей, благодаря которой я буду честной и дисциплинированной. Если с помощью плацебо вылечивают симптомы болезни, кому какое дело, что это всего лишь сахар?

Мне. В том-то и проблема.

Вот если б можно было бы объявить, что это мои родители виноваты в том, что я боюсь быть обманутой, как было бы здорово! Все всегда проще, когда валишь вину на родителей. Мама и папа воспитывались в разной вере. Меня растили католичкой, но отец принадлежит к епископальной церкви. Дело в том, что, когда папа просил маминой руки, она согласилась при одном условии — что дети будут воспитываться католиками. Отец согласился, но поставил свое условие: ходить они будут в обычную школу.

Таким образом, мои родители запустили семейный эксперимент, призванный воспитать верующих детей, обладающих, однако, широкими взглядами. Довольно опасный эксперимент, если учесть, насколько глубоко влияние на неокрепшие умы как католической церкви, так и обычной школы. В детстве мы были окружены людьми различных верований, но исправно посещали мессу по воскресеньям, возвращаясь в школу по понедельникам, в результате трое из четырех детей в нашей семье прошли католическую конфирмацию.

Отец хотел, чтобы мы научились думать самостоятельно. Когда я была маленькой, он каждый день, вернувшись с работы в юридической фирме, устраивал за обеденным столом дискуссионный клуб. Папа научил нас никогда и ничего не принимать на веру. Бездоказательные утверждения были главным противником за нашим круглым столом. Если мы не находили доказательств нашим словам, то проигрывали. Я слушала, как папа рассуждает, и мечтала стать таким, как он, — в первую очередь для того, чтобы напрочь разрушить его безупречную экономическую аргументацию своими жалостливыми доводами в защиту социальной политики. Однако мне не хотелось быть излишне эмоциональной или выдавать чужое мнение за свое. Я стремилась научиться самостоятельному мышлению.

Мама же была мечтательницей и куда больше интересовалась духовной жизнью. Она занималась музыкой и на протяжении всей моей юности прилагала усилия, чтобы быть хорошей матерью в духе католичества, то есть уберечь девственность своих дочерей, не уставая напоминать им, что аборты и разводы неприемлемы и так будет всегда. Однако теперь, когда дети выросли, она постепенно отпускает на волю свое истинное «я», проявляя себя неортодоксальной католичкой, следующей правилам, в которые верит, и отвергающей остальные. Она всегда очень старалась убедить нас, что католический Бог страшен, но даже в детстве я понимала, что ее вера — на самом деле вера художника. Она видит Бога в красоте, особенно природной. Каждое лето мы с семьей неделю жили в домике на побережье, принадлежавшем деду и бабушке, и на закате мама водила нас с сестрой и братьями на долгие прогулки по океанскому берегу. Мы собирали ракушки и камни и любовались набегающими волнами. И когда солнце опускалось над морем, она брала нас за руки, устремляла взгляд к волнам и небу и, затаив дыхание, говорила: «Вот вам доказательство, что Бог есть».

Теперь мы в шутку повторяем эту фразу, когда пьем пиво или смотрим особенно дурацкое кино, но она до сих пор одна из самых любимых. Вот вам доказательство, что Бог есть. Однако в детстве, глядя на фиолетово-красное небо и заходящее солнце, растекающееся по линии горизонта расплавленным золотом, я задавалась вопросом: а так ли это? Чувствую ли я присутствие Бога, глядя на закат? Кажется ли мне, что Он рядом?

Несколько лет назад я ходила к Амме, индийской гуру. Я немного о ней знала, за исключением того, что она специализируется на безусловной любви. И выражает это в объятиях. То есть обнимает всех, кто выстроился в очередь. Однако объятия Аммы отличаются от тех, которыми обмениваются все детишки в младших классах, своей духовностью. Ее объятия — простейшее выражение связи между телом и душой.