Колодезь Иакова - Поль Бенуа

Агарь с улыбкой глядела на нее. Она была счастлива, что деньги не сделали неблагодарной Королеву Апреля.

– До вечера! Зюльма! И оставьте немного открытой дверь. Здесь можно задохнуться от жары. Идем! Не заставляй себя просить, ты принадлежишь мне.

Они вышли и сели в ждавший их на бульваре автомобиль.

Был антракт. Курившие на улице мужчины подталкивали друг друга локтями, шепотом произнося имя Королевы Апреля.

– Гоп в машину! Как она тебе нравится? Скоро увидишь лучшую, Гастон обещал мне «voisin».

– Гастон?

– Да, мой друг, я тебя с ним познакомлю. Добродушнейший толстяк. Он во время войны поставлял патроны на армию! Мы уже на авеню Де-Мессин. Вот и мой дом.

Вышедшая навстречу горничная помогла им раздеться. Взглядом человека, словно внезапно разбуженного, глядела Агарь на окружавшую ее роскошь. Королева Апреля обняла ее.

– О чем ты думаешь, дорогая? О чем?

– Я просто рада, очень рада за тебя.

– Я знала, я была уверена в этом. Ты не похожа на других женщин. В тебе нет подлости. Воображаю их лица, когда они тебя увидят. Ибо ты хороша, Агарь, более чем когда-либо. Я далеко не красавица, так, хорошенькая, и то довожу их до белого каления. Что-то будет, когда я сведу тебя с ними? Поцелуй меня еще раз. Тебе везет. Завтра вечером банкет по поводу сотого представления «Foule aux As», того ревю, где я играю. Я проведу тебя туда, а в остальном положись на эти вот глаза.

И она поцелуями покрыла веки Агари.

– Ты с ума сошла, Королева, – улыбнулась Агарь. – Я не останусь в Париже. Я уезжаю.

– Уезжаешь? Уезжаешь?! Да это совсем другое дело. Во всяком случае, мы сперва поговорим. Ведь не завтра ты едешь?

– Через три дня.

– Вот и хорошо. Завтра, значит, ты будешь с нами. Дю Ганж будет в восторге.

– Дю Ганж?

– Да, автор ревю. Пусть тебя не смущает это имя. Зовут его Жак Мейер, но подписывается он Франсуа дю Ганж. Не бойся, завтра вечером ты будешь не единственной представительницей твоей религии.

– Ты, должно быть, воображаешь, что у меня есть еще платье, кроме того, что на мне надето? – сказала Агарь.

– О, в Париже решить эту проблему пара пустяков. Сейчас увидишь. Барышня, Лувр, 26-75. Отлично, я очень спешу. Спасибо. Это дом 42?

Тут Агарь услышала имя портного, мимо ателье которого она проходила накануне.

– Хорошо, будьте добры, попросите к аппарату Ивонну. Ивонна? Говорит Королева Апреля. Завтра к одиннадцати часам мне нужно три или четыре вечерних платья. Фигура тоньше, чем у меня. Приблизительно ваш рост. Что? Завтра первое января? Ну, голубушка, на это мне наплевать! Не прошу же я у вас луну с неба… А! Вот и хорошо. Узнаю вас, милая Ивонна. Отлично! Да, приходите сами, это гораздо лучше. Только не приносите модели, приготовленные для бразильянок. Да, именно так, темные оттенки предпочтительнее. Я полагаюсь на вас. Завтра в одиннадцать. – Королева повесила трубку.

– Вот одно дело и улажено. Теперь другое, ибо не оставаться же нам здесь до самого обеда. Поедем куда-нибудь пить чай. Антуанетта! Антуанетта!

Вошла горничная.

– Туфли, чулки, шляпы!

– Дитя мое, повторяю, ты совсем обезумела. Ты еще не знаешь моего положения. Но видя, как я одета, неужели ты думаешь, что я в состоянии заплатить за заказанные тобой платья?

Певица рукой зажала ей рот.

– Противная, ты, верно, хочешь мне напомнить о тех, которые продала, когда у меня не было денег даже на хлеб и лекарство? Они, наверно, стоили пятьдесят лир. Это было в 1919 году. С тех пор наросли большие проценты.

И Королева Апреля стала рыться в принесенных горничной туфлях, чулках и шляпах.

– У тебя моя нога. Вот возьми это, и это, и это. О платье не беспокойся. Там, куда мы едем, ты не снимешь манто, но оно как раз для тебя.

Потерявшая волю Агарь позволяла делать с собой все, что угодно. Через двенадцать лет снова повторялась сцена, что произошла у Лины де Марвилль. Только теперь речь шла не о скромном сером костюме, а о широком собольем манто.

– Который час, Антуанетта?

– Шесть, барыня. Машина подана.

В черной золоченой ночи сверкал автомобиль. Королева усадила Агарь и, прежде чем сесть, коротко приказала:

– К Ритцу.

XI

– О! Да здесь просто ночь, – воскликнул де Биевр, в сопровождении Поля Эльзеара вошедший в большой салон первого этажа. – Что это значит? Гаспар, совсем не похвально, голубчик. Если большевизм воцарится и в «Кафэ-де-ла-Пэ», куда же нам тогда деваться?

Запыхавшись, их обогнал толстый метрдотель, бежавший к распределительному щиту.

Внезапно со всех сторон брызнул яркий электрический свет, от которого залоснилось его красное, испуганное лицо.

– Простите меня, граф. Мы ждали господ только к полуночи, после представления.

– Объясните ему, дорогой Эльзеар, какие серьезные причины помешали нам остаться до конца вышеупомянутого представления.

Внимательным взглядом, не упускавшим ни одну мелочь, осматривал де Биевр огромный, заставленный хрусталем и цветами стол.

– Отлично, отлично, нечего говорить. Устроено нескверно. Чудесные цветы. Сколько нас?

– Сорок восемь человек, граф.

– Ого! Впрочем, тем лучше. Можно будет говорить с кем захочется. Скажите, Эльзеар, что бы нам такое взять в ожидании этих почтенных господ и дам?

– Жаль, что сейчас не другое время, – сказал Поль Эльзеар, – ибо здесь имеется портвейн 1811 года, прямо достойный богов. Его привез из Испании Сюше. Но пить портвейн в одиннадцать часов вечера!… Страшно жаль. Я бы не отказался взять бутылку за счет дорогого дю Ганжа.

– Гадкий мальчишка!

– Он может заплатить. Но возвратимся к начатому в автомобиле разговору.

– Сейчас, – ответил де Биевр. – Гаспар, друг мой, поставьте на минутку себя на наше место. Что можно заказать в одиннадцать часов в заведении, подобном вашему, за час до ужина?

– Может быть, господин граф, бокал «Данте-Габриель-Россетти»…

– Только этого не хватало! Вы отстали на целых тридцать лет, Гаспар. Ну-ка, Поль, что вы предлагаете?

– Два виски с содовой, – сказал журналист, – и хватит об этом.

– Слышите, Гаспар? Господин приказал. Повинуйтесь.

Де Биевр все еще осматривал стол.

Поль Эльзеар вытащил записную книжку из кармана смокинга.

– Ну нет, дитя мое. Здесь, надеюсь, вы не начнете писать статью.

– Разрешите мне записать только одну фразу. Все равно меня мучает совесть. Нехорошо, что мы не досидели до конца.

– Дорогой мой, – сказал де Биевр, – если под предлогом угостить нас ужином ваш дю Ганж намеревался в сотый раз подробно изложить нам всю свою ерунду, то он оказался бы нашим должником, а мне совсем не хочется, чтобы сегодня роли переменились. Впрочем, за кулисами «Олимпии» было столько народу, что наше бегство он, верно, и не заметил.