Томас Мор (1478-1535). Его жизнь и общественная деятельность - Валентин Яковенко

Поистине поразительную картину представляет эта упорная борьба одного против всемогущего короля и его приспешников, и притом борьба крайне оригинальная, так как она велась оружием молчания. Быть может, оно-то более всего и раздражало Генриха. Его сановники и на этот раз принуждены были оставить Мора, не добившись ничего. Тогда король под предлогом обыска подсылает в камеру к узнику ловкого пройдоху, шпиона Рича, который между делом снова заводит речь о статутах. Мор не уклоняется от разговора, но ведет его в том же тоне, что и прежде. Рич отобрал у узника все книги, бумагу и письменные принадлежности, которые у него оставались. По уходе этих нечистоплотных гостей Мор стал затворять свое окно.

– Зачем вы делаете это? – спросил его тюремщик.

– Когда все товары взяты, – отвечал Мор, – пора и лавочку запирать.

Истощив все средства, король решил наконец предать Мора суду по обвинению в государственной измене и казнить. Судбище назначено было на 7 мая 1535 года; следовательно, Мор просидел в Тауэре немногим более года.

Несмотря на довольно значительное расстояние, отделяющее тюрьму от Вестминстерского дворца, места судбища, Мор прошел всю дорогу пешком, опираясь на палку. Началось чтение огромного обвинительного акта; в нем была собрана масса воображаемых преступлений, в которых надеялись запутать непреклонного борца за дело совести. Но Мор во время чтения успел наметить главные пункты обвинения и приготовился возражать. Акт прочитан. Отвечая на увещания лорда-канцлера и герцога Норфолкского, обещавших от имени короля помилование, Мор сказал:

– Молю Бога, да укрепит Он меня и поможет устоять до самой смерти! Но акт слишком длинен и обвинения слишком тяжелы; я боюсь, что мой ум и память, ослабевшие благодаря болезням не менее тела, не в состоянии будут представить с требуемой быстротой все доказательства, которые я мог бы привести при других обстоятельствах.

Тогда только ему предложили сесть, и он сел в первый раз по выходе из Тауэра.

Первый пункт заключал обвинение его в оппозиции второму браку Генриха. Он не отпирался, но сказал, что довольно уже наказан за эту свою вину годичным пребыванием в тюрьме, потерей всего имущества и осуждением на вечное заключение. Второй пункт содержал обвинение в неповиновении парламентскому статуту относительно супрематства короля, выразившемся в том, что он не желал высказать своего мнения.

– Но нет в мире такого закона, – возражал Мор, – который карал бы человека за то, что он не высказывается ни за, ни против известных мер; наказанию подлежат поступки и слова; тайные же мысли ведает один Бог.

Третий пункт – он пытался составить целый заговор против статута, что якобы доказывается письмами его к Фишеру. Но эти письма были сожжены Фишером, поэтому-то обвинитель и мог вычитать из них все, что только он считал подходящим для обвинения. Затем Мор простодушно рассказал действительное содержание писем, не имевшее ничего общего с предметом обвинения. Четвертый пункт – как он, Мор, так и Фишер (тоже казненный несколько времени спустя) сравнивали парламентский статут с обоюдоострым мечом: согласишься с ним, значит, погубишь душу; будешь противостоять ему, значит, погубишь тело. Дав объяснение этому сравнению, Мор в заключение сказал, что он не говорил никогда и никому ни одного слова против парламентского статута. Тогда был допрошен Рич, шпион, подосланный, как мы знаем, к Мору в тюрьму. Он утверждал, что обвиняемый отрицал в разговоре с ним право парламента издавать подобный статут. Подлая проделка взбесила Мора; он жестоко напал на наглого обличителя, указал на продажность и развратность его жалкой души, смешал его, одним словом, с грязью и затем, обращаясь к судьям, сказал:

– Для всякого беспристрастного человека покажется совершенно невероятным, чтоб я раскрыл свои мысли по столь важному вопросу такому негодяю, я, который не хотел ничего отвечать ни королю, ни допрашивавшим меня в тюрьме лордам.

Позвали еще двух свидетелей, производивших вместе с Ричем обыск в камере Мора. Один из них показал, что он был послан лишь для того, чтоб отобрать книги у заключенного и потому не прислушивался к разговору; а другой – что он был сильно занят упаковкой книг и не мог следить за разговором. Итак, даже у этих жалких людей не хватило дерзости поддержать своего наглого сотоварища.

Однако это не спасло Мора: он был осужден, а шпион Рич сделался впоследствии лордом Ричем… Присяжные совещались недолго; через четверть часа они вынесли свое заранее уже внушенное им решение: виновен. Канцлер поднялся, чтобы прочесть приговор, но Мор прервал его словами:

– Милорд, в мое время, прежде чем читать приговор, спрашивали подсудимого, не желает ли он сказать еще что-либо?

– Говорите, – ответил тот.

Тут Мор сразу как бы преобразился; теперь смерть пришла к нему сама, он не домогался ее и счел себя свободным. Он в первый и последний раз с жаром напал на статут, попиравший законы церкви, прерогативы святого престола, даже самые законы Англии, по которым церковь признавалась свободной и независимой; указывал на блага, которыми Англия обязана католичеству, и вообще ответил на все роковые вопросы с поразительной силой, горячностью и откровенностью. Желал или не желал Мор смерти, но настала минута, когда она оказалась неизбежной, и он дал полный простор своему чувству негодования. Его речь произвела ошеломляющее впечатление на судей. Канцлер, не зная, что ответить, или, быть может, желая сложить с себя ответственность за приговор, обратился к министру юстиции с вопросом, считает ли он обвинение доказанным?

– Милорд, – отвечал тот, – я полагаю, что если парламентский акт законен, то, беру во свидетели святого Юлиана, обвинение нельзя считать недостаточно доказанным.

Так тонко выражается казенная юстиция перед лицом негодующей совести.

– Лорды, вы слышали мнение господина министра, – сказал тогда канцлер и прочел приговор.

Он гласил: «Шерифу Вильяму Бингстону предписывается отвести преступника обратно в Тауэр, а оттуда провести через Сити до Тиберна, где и повесить; когда это будет сделано, снять его полумертвого, разорвать на части, благородные члены отрезать, живот распороть, внутренности сжечь; конечности выставить на четырех воротах Сити, а голову – на Лондонском мосту».

«Милостивый» король нашел, однако, возможным смягчить этот зверский приговор и заменил его отсечением головы на плахе. Узнав о том, Мор воскликнул:

– Да избавит Бог моих друзей от сострадания короля и все мое потомство от его милостей!

Судбище кончилось, Мор отправился пешком из Вестминстера в Тауэр; перед ним несли топор, обращенный острой стороной к нему. У выхода ожидал его сын Джон; он бросился к отцу, упал на колени и просил благословить его. Мор обнял сына и благословил. На тюремном дворе ожидала его дочь Маргарита; она прорвалась через цепь алебард и топоров, окружавших приговоренного к смерти, бросилась стремительно к нему на грудь и повисла в изнеможении с криком: «О мой отец! О мой отец!» Мор благословил и ее, сказав, что он должен умереть за преступление, которого не совершал: такова воля Господня, и он должен подчиниться ей. Маргарита отошла, но, сделав несколько шагов, снова бросилась назад, прорвалась через толпу и, обняв руками шею отца, стала покрывать поцелуями лицо его, громко рыдая. Мор не мог долее сохранять свое хладнокровие; слова замерли на его устах; он плакал. Вся толпа, наполнявшая двор, даже тюремная стража, была потрясена этой душераздирающей сценой, и все вокруг Мора слилось в протяжный рыдающий вопль… Наконец солдаты вырвали Маргариту из рук онемевшего отца; к нему подошли остальные дети и внуки, и он всех благословил.