Томас Мор (1478-1535). Его жизнь и общественная деятельность - Валентин Яковенко

В «апологии», написанной незадолго до смерти, Мор говорит: «Мне приходилось немало сталкиваться с реформаторами, и некоторые из них распускали и распускают про меня всякую клевету. Они рассказывают, что когда я был канцлером, то подвергал в собственном доме мучениям и истязаниям еретиков, а некоторых из них привязывал к дереву в своем саду и безжалостно бил… Но хотя я отношусь к еретикам – заявляю это еще раз – хуже, чем к убийцам и святотатцам, однако в течение всей своей жизни никогда не подвергал их тем наказаниям, на которые указывают мои клеветники; я приказывал только держать их под крепкими замками». Затем Мор рассказывает о двух случаях, когда он действительно прибегнул к телесному наказанию. Оба провинившиеся находились в личном услужении у него. В одном случае это был ребенок, воспитанный отцом в ереси и пытавшийся совратить другого ребенка; Мор велел высечь его в присутствии всех членов семьи и всех слуг; в другом – человек помешавшийся; он шатался по церквам и устраивал всякие бесчинства: подымал шум во время всеобщего молчания, подкрадывался сзади к молящимся женщинам и, когда те с глубоким религиозным чувством повергались ниц, заворачивал им юбки на голову, и так далее. Мор приказал схватить его и, привязав к дереву на улице, бить до тех пор, пока он не восчувствует, но во всяком случае не слишком уж сильно. И эта мера, прибавляет Мор, оказалась действительной: помешанный излечился. «А все, – говорит он дальше, – попадавшие ко мне по обвинению в ереси, не встречали с моей стороны – беру в свидетели самого Бога – дурного обращения; я приказывал лишь запирать их в надежных местах, не настолько, однако, надежных, чтобы одному из них, именно Джоржу Константину, не удалось бежать. Затем, я никого не бил, никто не получил от меня удара, даже щелчка по лбу». Протестанты распустили слух, что бегство означенного Константина привело канцлера в бешенство. По этому поводу Мор говорит, что он, конечно, не мог поощрять побегов и принимал свои меры предосторожности; но когда бегство Константина стало совершившимся фактом, он не только не воспылал жестоким гневом, а напротив, шутливо заметил тюремщику, чтобы тот хорошенько исправил кандалы и запирал замки на два оборота, дабы узник не возвратился бы и не надел бы их так же легко, как скинул. «Что же касается самого Константина, – прибавляет Мор, – то я мог только поздравить его с успехом, так как я никогда не был настолько безрассуден, чтобы возмущаться против человека, который, утомившись сидеть в одном положении, подымется и уйдет, если только, конечно, он может это сделать». Затем Мор опровергает другие нелепые обвинения в том, что он будто бы присваивал жалкие гроши своих несчастных жертв и т. п., и в конце концов говорит: «Что касается еретиков, то я ненавижу их ересь, но не их самих, и я желал бы всеми силами своей души, чтобы первая была уничтожена, а вторые – спасены».

Это заявление такого искреннего и неподкупного человека, как Мор, свидетельство Эразма и, наконец, отсутствие несомненных фактов противоположного рода могут служить, мне кажется, достаточным основанием, чтобы отвергнуть тяжкие обвинения, взведенные на Мора, – обвинения, с одной стороны, раздутые протестантами, а с другой – молчаливо поддержанные католиками.

Глава VII. Роковой конец

Настроение Мора после падения. – Возвращение к частной жизни. – Приготовление к смерти. – Начало преследований. – Воображаемые преступления Мора. – Требование присяги. – Уклончивое поведение Мора. – Осуждение на вечное заключение. – Мор в тюрьме. – Послабления и искушения. – Лишения и запугивания. – Новые допросы. – Королевские ищейки. – Снова суд. – Приговор. – Последние дни в тюрьме. – Казнь.

Теперь, с выходом Мора в отставку, перед нами разворачивается поразительная картина геройского поведения человека, ясно предвидевшего всю неизбежность кровавой развязки. Правда, в первый момент небо было, по-видимому, безоблачно: король был милостив. Но это – затишье перед бурей. Мор прекрасно понимал, что ему придется умереть за свою совесть, и у него было достаточно отваги, чтобы не питать несбыточных иллюзий. Сегодня король милостив, а завтра он велит снять ему голову. Период колебаний для Мора прошел. Теперь он неуклонно пойдет к своей цели и, дабы сохранить свою совесть, пожертвует жизнью. Конечно, он не будет стремиться поскорее попасть в расставленные ему силки; он для этого слишком умен. Напротив, он будет старательно обходить разные капканы, расставленные верными слугами короля; но он не изменит себе ни в чем ни на йоту.

Мор умер за свою идею. История знает немало подобных смертей. Но мученики за идею погибают чаще всего в пылу борьбы, в горячий миг воодушевления, в состоянии экстаза. Не то мы видим в случае Мора. Он рано сдружился с мыслью о неизбежности своей насильственной смерти, он подготавливал и укреплял себя в течение длинного, длинного ряда лет. В момент наибольшего внешнего благополучия, сделавшись первым человеком после короля в Англии, он не забывал о возможности роковой развязки. А затем эти три года от отставки до казни, эти бездеятельные годы уже начавшего стареть человека – человека, стоявшего на значительной высоте и вдруг очутившегося не у дел… О каком же экстазе и воодушевлении в обычном смысле слова можно говорить при таких обстоятельствах? Гораздо легче погибнуть в пылу горячей битвы, чем идти неуклонным, медленным шагом к верной смерти, без всякой надежды на какое-либо случайное спасение, и идти не недели и месяцы, а целые годы. В этом отношении жизнь Мора представляет весьма поучительную картину. Такое поведение свидетельствует, конечно, о необычайной силе характера. Но этого мало; сильный, могучий характер может быть расшатан и разбит житейскими испытаниями, в особенности когда жизнь дарит человека такими крайностями, как канцлерство и плаха. Характер должен чувствовать под собой твердую почву убеждений, и чем затруднительнее внешние обстоятельства, тем более надежными должны быть эти убеждения. Всякие условные утверждения в такие эпохи оказываются недостаточными: против абсолютного зла приходится искать опору в абсолютных утверждениях. Мор же боролся против посягательства на совесть человека, что составляет, конечно, абсолютное зло. По обстоятельствам того времени, воспитанию и некоторым личным особенностям такие абсолютные утверждения приняли у Мора католическую окраску; но окраска не должна скрыть от нас сущности двигавшей Мором силы: это была, как я сказал, религиозная совесть.

Остановимся же подольше на этом медленном похоронном шествии, длившемся целых три года. Это не бездыханный труп человека провожают к последнему месту упокоения, это живой человек, некогда веселый и остроумный Мор идет к эшафоту, чтобы сложить на плахе свою голову. Картина в высшей степени трогательная и поучительная!..