Крысолов - Михаил Ахманов

Порр-ра, порр-ра! Крр-ровь и крр-рест! Порр-рка мадонна!

В глубокой задумчивости я возвратился в спальню, сбросил свои одежды и лег в постель. За окном плыл по звездным течениям тонкий лунный серп, Дарья улыбалась во сне и тихо посапывала над ухом, а мне все слышалось: пора, пора…

Пора!

Глава 13

Утром моя возлюбленная исчезла, собравшись тихо, как мышка, не потревожив мой сон. Я проспал до одиннадцати, затем раскрыл глаза и нашел под лампой записку: «Милый, обед в твоем холодильнике. Петрушу я накормила. Вернусь поздно. Люблю, целую. Дарья».

Ну что тут скажешь? Мой бриллиант сиял все ярче день ото дня… Поумилявшись, я перебрался в свою квартиру, обладавшую в данный момент большим преимуществом: в ней были компьютер и обед и не было попугаев.

Рядом с компьютером лежал словарь, раскрытый на букве О. «Оология», наука о птичьих яйцах… Затем – «оомицеты», подкласс низших грибов, «ооспора» – нечто одноклеточное у водорослей, «оофорит» – воспаление яичников, и «опак» – сорт белой глины, применяемый для выделки фаянса. «Совсем неплохо, – подумал я, – такими темпами можно добраться до буквы П как раз к новому году».

За «опаком» шли знакомые и потому неинтересные слова: «опал», «опалесценция», «опера», «операция» и «опиум», а после «опиума» – странный термин «опопанакс». Но телефонный звонок прервал мои изыскания в самом любопытном месте.

С минуту я глядел на верещавший телефон, раздумывая, брать или не брать трубку. С одной стороны, мой плановый отпуск еще не кончился (в том смысле плановый, что я запланировал его сам), с другой – нельзя же сидеть отрезанным от мира? Если звонит страховая директриса (как там ее?.. «Гарантия и покой»?..), я скажу, что начал разработку операции под названием «Опопанакс» и что у ее конкурентов случится вскорости оофорит. А если меня домогается тот самый старец от Петра Петровича, с «Хопром» и «Гермес-Финансом», я отошлю его в банк «Хоттингер и Ги», намекнув, что там скупают любые векселя, причем за твердую валюту, бразильские юани и марокканские талеры.

Работать абсолютно не хотелось. Но мог звонить Мартьянов или другой серьезный клиент, могли потревожить бывшие сослуживцы, друзья по институту, дальние родичи, Жанна или остроносый; мог, наконец, прорезаться пропитый баритон («Ты, козел? Слушай и не щелкай клювом!»), что было уже интересно. Словом, я не выдержал, поднял трубку, услышал непривычный писк и свист, а после – голос:

– Квартира Дмитрия Григорьевича Хорошева? С кем имею честь? – Голос был твердым, ясным, чуть грассирующим на звуке «р» и совершенно незнакомым. Но не из тех, каким сулятся дать в грызло и посадить на примус. Очень интеллигентный голос, приспособленный к чтению лекций и научным дискуссиям с оппонентами.

– Дмитрий Григорьевич Хорошев у телефона. Слушаю вас, – произнес я с тем же дискуссионно-лекторским акцентом. Эти неуловимые интонации что-то вроде визитной карточки: стоит произнести три слова, как людям ученым – без разницы, физикам, гуманитариям или биологам – уже понятно: свой!

– Прошу простить за беспокойство… – (Свой, подумал я, свой! И чином не ниже профессора. Доценты, те погрубее, попроще…) – Я дозваниваюсь к вам вторую неделю, Дмитрий Григорьевич. Но, к сожалению…

– К взаимному, – подхватил я, уловив, что обозначилась пауза. – Мне пришлось отправиться в зарубежную командировку. Кембридж… Симпозиум по компьютерному моделированию иерархических связей в стаях крупных хищников… Львы, гиены, волки… И человек, само собой. Опасное занятие!

Послышался вежливый смешок.

– Рад, что вы уцелели, Дмитрий Григорьевич, и прошу простить покорно, что не называюсь. Уверен, моя фамилия вам ничего не скажет. Я… э-э… коллега и сослуживец вашего знакомого. Того, с которым произошло несчастье.

Ррад… Дмитррий Грригорьевич… Пррошу прростить покоррно… Уверрен… Раскатистое долгое «эр», но совсем не такое, как у мерзавца Петруши; впрочем, Петруша с сухогруза и слов-то таких не знал – прошу простить покорно…

– Кажется, несчастье случилось на вашей даче? – деликатно поинтересовался голос.

– Увы!

Масса эмоций и ноль информации. Теперь послушаем коллегу и сослуживца. Я почти не сомневался, что знаю, кто он такой. Вот только имя-отчество не мог припомнить.

– Дмитрий Григорьевич… – Голос приобрел задушевные интонации. – Не хочу обидеть вас… либо, паки того, оскорбить напрасным подозрением… Но если вы что-то нашли… что-то странное, непонятное… может быть, пугающее… будьте осторожны, батенька мой!

Батенька мой… паки того… Это тянуло уже не на профессора – на академика! Со знанием классических языков, от древнеславянского до латыни!

– Милостивый государь, – произнес я с вежливым придыханием, – не могли бы вы выразиться более определенно?

– Попытаюсь. Пропала некая вещица… точнее, три вещицы, каждая – в своем футляре особенного цвета… черный, красный, голубой… Футляры небольшие, в форме цилиндриков, с плотными крышками… Так вот, Дмитрий Григорьевич, не открывайте черный и красный футляры. Ни при каких обстоятельствах! Прошу поверить, я забочусь лишь о вашей безопасности. Я – врач, Дмитрий Григорьевич, я клятву давал… клятву Гиппократа… Вы понимаете, что это значит?

«Давал ты клятву, старый пень, – промелькнуло в моей голове, – а потом такое напридумывал, что взглянуть страшно!» Но вслух я трагическим тоном пробормотал:

– Уже… Увы мне, уже! Уже!

– Что «уже»? – встревожился голос.

– Я не знал, что вы давали клятву Гиппократа… не знал и посмотрел на черный амулет… как раз перед отъездом на симпозиум… нашел его на даче… после несчастья с нашим общим знакомым… Что теперь, профессор? Что со мною будет?

Кажется, на профессора он внимания не обратил, только раскашлялся, будто вдруг запершило в горле. Справившись с приступом, поинтересовался:

– Вы были одни?

– Один, как перст.

– А красный футляр не открывали?

– Нет, – подтвердил я, не уточняя, что вовсе его не видел.

– Хорошо. Вы спрятали гипноглифы в надежном месте?

– Гипноглифы?

– Да. Амулеты, как вы их называете.

– В надежном. Я не знал, что с ними делать. Тут столько желающих объявилось… Я запутался. И уехал на симпозиум, от греха подальше.

– Никому их не отдавайте! – Голос был близок к панике. – Никому, Дмитрий Григорьевич! Никому, кроме меня!

– Но кто вы, сударь?

– Я… Ну, не важно. Я вас навещу, я знаю ваш адрес. Приду через несколько дней. Ждите и не волнуйтесь. Только не открывайте черный и красный футляры!

Он повесил трубку, в ней что-то снова пискнуло, и я витиевато выругался. Конспиратор хренов! Значит, черный и красный не открывать, а голубенький – можно! Так сказать, для наслаждений души и тела…

Впрочем, что гневаться и сердиться? Косталевский (сомнений не было, что звонил именно он) добавил ценную информацию, которой тут же сыскалось место на моей воображаемой схеме. Теперь я знал, что гаммиками похищен красный амулет, что амулеты именуются гипноглифами и что они бывают разной силы или, верней, представляют для окружающих разную степень опасности. От одних хохочешь или прыгаешь в постель к любимой, а от других… Что? Что именно? Черный гипноглиф не оказал на меня воздействия… вроде бы не оказал… правда, я любовался им в одиночестве… А как положено? Вдвоем? Или втроем? Тогда как белый…

Я вдруг подскочил, сообразив, что о гипноглифе белого цвета речь у нас не шла. Но разве он не представлял опасности? Странно… Если уж о чем предупреждать, так о неполадках с головой и вероятной амнезии… Или тут был коварный умысел? Откроет Дмитрий Григорьич, батенька мой, белый футляр, посмотрит, поглядит – и позабудет обо всем на свете… Забудет Сержа Арнатова, и Косталевского, и их катализаторы-гипноглифы, и собственное имя… Почему бы и нет? Очень изящное решение проблемы!

Что ж, прибережем эту мысль на будущее. Чутье крысолова подсказывало мне, что она еще пригодится, дозрев до кондиции в запасниках подсознания. Есть многие виды ловушек, засад и капканов, но самые надежные из них – те, что лишают доверия к собственному рассудку. К своей компетентности, знаниям, памяти… Я сталкивался с этим не раз и знаю, что потерявший веру в себя – конченый человек. А что такое, кстати, человек? На девяносто пять процентов – память плюс пять процентов самомнения.

Итак, мысль об амнезийной ловушке внедрилась в мою подкорку – вместе с еще одной идеей: о том, что Косталевский не доверяет никому. Даже команде остроносого, хоть тот являлся, несомненно, его куратором по линии секретных ведомств. Однако: «Никому не отдавайте!.. Никому, кроме меня!..» Крик души, можно сказать. Даже вопль.

Поразмышляв над причинами возможного конфликта и не придумав ничего, я бросил это занятие, снял трубку и позвонил в «Голд Вакейшн», дабы высказать благодарность за приятный и пользительный отдых. В начале нашей короткой беседы в трубке опять что-то пискнуло – чуть слышно, но весьма многозначительно. Томимый дурными предчувствиями, тревожась, что разговор с Косталевским записан, я перебрался в квартиру Дарьи и сделал пару звонков – в справочную Аэрофлота и компанию «Бритиш Эвэйс», интересуясь ценой билетов до Нью-Йорка. У Дарьи тоже пищало. Может, перекликались вольные ветры эфира, а может, наши жилища были нашпигованы «жучками» – ведь аккуратно вскрыть замок и учинить негласный обыск не составляет проблем.