Ничего неизменного - Наталья Игнатова

Вкус и запах… что-то тут было, в мыслях о вкусе и запахе. И Хасану показалось, что он даже поймал ниточку. Но стоило открыть входную дверь, как холл огласился громким лаем, по мрамору зацокали длинные когти, и огромная черная тварь вылетела навстречу. Сто килограммов жизнерадостной собаки. Не привыкшей бегать по замкнутым пространствам, пусть даже очень просторным.

Мрамор оказался слишком скользким. Когти — слишком длинными. Мухтар не справился с управлением, не смог вовремя остановиться, и с размаху влетел в Занозу плечом.

Сто килограммов против пятидесяти. Результат очевиден.

За мгновения, потребовавшиеся для оценки обстановки, Хасан, наверняка, повторил цепочку размышлений Занозы. Тот не стал уворачиваться, потому что тогда пес влетел бы не в него, а в твердую дубовую дверь. Хасан, на которого швырнуло Занозу — и Мухтара — поймал обоих из тех же соображений. Нет, Занозу было не жалко, его с небоскреба на камни бросать можно, и ничего не сделается.

Мухтара, в общем, тоже было не жалко.

И зачем ловил? А, главное, о чем думал перед тем, как эта собака в них врезалась? Запах и вкус? И что?

Из глубины дома показался Франсуа с лицом скорбным и укоризненным. В руках он нес ошметки домашних туфель. Хороших туфель. Прекрасных! Сшитых на заказ у того же мастера, которому Заноза заказывал всю их обувь.

Мухтар заскакал, размахивая обрубком хвоста, в полном восторге от того, что Франсуа принес его игрушки.

— Хасан, смотри-ка, это ж твои, — Заноза мужественно отражал попытки пса поставить лапы ему на плечи и облизать лицо, — он тебя больше любит.

— А тебя, видимо, считает более вкусным.

Хасан понимал, что надо бы обругать кого-нибудь. Но ругать пса было бесполезно, он не знал, что делает что-то плохое. Ругать Франсуа — не за что. Как бы он запретил собаке таких размеров жрать хозяйскую обувь? Или вообще жрать, что бы то ни было? Ругать Занозу? Не поймет. Он тоже ничего плохого не сделал, а в таких случаях он ругань пропускает мимо ушей.

— Ты ему по башке-то выдай, — Заноза, наконец, утихомирил собаку. Укротил ураган. Теперь Мухтар нарезал вокруг них круги, норовя толкнуть боком или башкой, напрашивался на то, чтоб погладили, но уже не прыгал и не лизался. — Не прямо сейчас, сейчас он слишком рад нас видеть. Попозже. Я скажу когда. Дай по башке, покажи туфли, и скажи, что нельзя. Хотя, эти уже можно, конечно. Чего уж там.

— Было бы неплохо привить этому созданию больше уважения к двуногим, живущим в Февральской Луне, — заметил Франсуа в пространство. — Господин Сплиттер, вы ведь мастер обращения с животными.

— Ага, — Заноза кивнул. — Я ему скажу. Он тебя будет слушаться, не парься.

Из всех Слуг, Франсуа — самый самоуверенный. Безусловно, верный традициям, и так же безусловно верный Занозе, но осознающий свою силу лучше всех других. Свою силу, свою полезность. И свою преданность. Он не в первый раз так близко подходит к грани между намеками и прямой просьбой. И не в последний. Интересно, как уживаются со своими Слугами другие вампиры? Те, у кого нет таких как Франсуа. Или такой команды, как у Хасана, прошедшей вместе несколько войн, верных не крови и силе, а чести и традициям.

Франсуа попросил Занозу убить его прежнего господина. Попросил, потому что слишком любил хозяина. А тот слишком страдал, чтобы продолжать существование, но не мог умереть. Вампиры не способны на самоубийство. Заноза и тут исключение. А Слуги не способны помыслить о том, что их господа смертны. И тут исключение — Франсуа.

— Пойдем варить кофе, — сказал Хасан. — Крокодил, к тебе это тоже относится. Ты пойдешь на кухню и будешь там тихо сидеть. Ясно?!

Мухтар тут же уселся. Уши у него встали торчком, а в глазах появилось ожидание. Весь его вид, одновременно придурочный и серьезный, недвусмысленно говорил:

— Я выполнил команду «сидеть!» Я молодец! Похвалите меня!

— Хороший пес, — Аллах, как будто ему мало было одного ребенка в доме! — Теперь вставай и пойдем.

— Только не говори ему про пиццу, — прошипел Заноза страшным шепотом, — это слово он уже тоже выучил.

— Скажи-ка, мальчик мой, почему ты считаешь, что дочери Алахди лучше умереть? Потому, что она страдает от голода? Потому, что если она попробует крови — она начнет страдать от того, что превратилась в вампира? Или потому, что ей дали афат насильно, и это само по себе повод? — Хасан поставил перед Занозой чашечку с кофе, налил ледяной воды в высокий стакан. Сам сел напротив и стал с интересом наблюдать, как Заноза мыслит.

Мыслил тот недолго. Уж он-то себя знал, и мог выбрать из предложенных вариантов. Это Хасан сомневался. Как выяснилось — зря.

— Давно мог бы научиться моим дайнам, — буркнул Заноза, — ты о том, что у других в голове знаешь лучше, чем я.

— У других. Не у тебя. У тебя в голове то хаос, то вакуум.

— Ей дали афат насильно. Ну, ясное дело, она есть хочет, и ей так плохо, что я об этом даже думать не хочу. И, ясное дело, стань она вампиром, ей все равно будет плохо, хоть и по-другому. Но дело в афате. Два первых пункта — следствие, а афат — причина.

О том, каково это — стать не-мертвым в самом начале жизни, насильно получить в свое распоряжение вечность, и лишиться будущего, Заноза знал на своем опыте. Он рассказывал — немного, и редко, под то настроение, когда собственное прошлое казалось забавным — и от его рассказов Хасана порой тошнило. У мальчика был повод предпочесть смерть бессмертию. И у мисс Хамфри тоже. По другим причинам, но в конечном счете тоже из-за афата.

— Но ты здесь, — сказал Хасан. — И кофе ничего, верно?

— Вкусный кофе, — согласился Заноза с подозрением. — И я здесь.

— Умереть тогда было бы лучше, чем жить сейчас?

— Хаса-ан, — он улыбнулся этой своей улыбкой, от которой казалось, что в дело вот-вот пойдут дайны, — нет, не-не-не, так нельзя делать! Это какая-то злая турецкая демагогия. Сколько на планете вампиров, чувак? Не меньше полумиллиона. И на эти полмиллиона ты — один. Я просто до хрена везучий, вот и все. Но Соне Хамфри ты уже не достался, ты — мой Турок. И значит, у нее в будущем все беспросветно.

Куда отнести эту вывернутую логику, к хаосу или вакууму, Хасан не знал.

— Четырнадцать лет из ста шестнадцати, — напомнил он. — Как быть с сотней лет, которые ты провел знать обо мне не зная?

— Я теряюсь в догадках, как ты-то без меня протянул с тридцатого года, — заявил Заноза с подкупающей наглостью. — А с моей сотней все просто. Восемь лет как в аду, год вообще не помню, потом Техас, потом бои за Чикаго, потом Депрессия, потом — война. А потом шестидесятые, когда все стало еще хуже, чем было, и лучше уже не становилось, пока ты меня не нашел. Если ты хочешь мисс Хамфри такой судьбы, ты еще злее, чем я думал. Ее-то никто не найдет.