Врачеватель. Олигархическая сказка - Андрей Войновский

– Ну, за неожиданность и ты меня тоже прости.

Не без удовольствия, во второй раз встав с кровати, внимательно посмотрел на Эльвиру. Да, можно было сказать, что она уже оправилась от шока, но, как ему показалось, еще не до конца.

– Я не знаю, Эльвира, ну, хочешь, ущипни ты меня, что ли?

Касперчак едва заметно улыбнулась.

– Слава Богу! Наконец-то нормальная человеческая эмоция, – весело отреагировал на ее улыбку Пал Палыч.

В ответ Эльвира даже рассмеялась.

– Правильно, родная. Чем пугаться – лучше рассмеяться. Кстати… Телевизор вижу, хотя зачем он мне здесь? А вот зеркало… Может, я, действительно, со стороны ничего кроме испуга и не заслуживаю?

Он поискал глазами зеркало. Найдя его в углу над раковиной, подошел и без всяких эмоций посмотрел на свое отражение.

– Да нет, вроде без особых изменений. Может, даже посвежел чуток, – сказав это, вернулся к своей кровати и, лихо перемахнув через спинку, изящно приземлился на пятую точку.

– Эльвира, – глядя на нее открытыми и ясными глазами, с неподдельным спокойствием в голосе произнес Пал Палыч, – раз уж мое возвращение на эту грешную землю по графику совпало именно с твоим дежурством, значит, это не случайно. Согласна? Значит, ты должна мне рассказать все, что я о себе пока не ведаю. С момента, как понимаю, моей отключки, до того кошмарного мгновения, когда я тебя, как слон, так беспардонно разбудил, вставая с кровати.

Он еще раз оглядел палату.

– Так, судя по убранству, это ЦКБ. У меня такое ощущение, что за это время немало утекло воды. Сколько я был в коме? Ну или просто спал? Скажем так.

– Почти два месяца, Пашенка, – снова начав всхлипывать, ответила она.

– Не надо, Эльвира, успокойся, – совершенно безмятежным тоном сказал Пал Палыч, и Эльвиру Тарасовну почему-то сразу покинуло возвращавшееся к ней беспокойство.

– Все, Паша, я уже абсолютно спокойна.

– Ну тогда скажи мне, какое сегодня число и месяц?

– А… Сегодня как раз Чистый четверг, – затараторила феминистка, – завтра, соответственно, Страстная пятница, а через два дня уже Пасха. Представляешь, в этом году наша Пасха совпала с иудейской и католической. О! И с твоим днем рождения, кстати. Тоже одиннадцатого апреля. Как необычно, правда?

Переварив в себе Эльвирину конкретику и без особого труда высчитав сегодняшнее число, Пал Палыч спросил ее со вздохом:

– Так что со мной случилось?

– Как? А разве ты не знаешь?.. Боже! Идиотка, что я говорю?!

На сей раз рассмеялись оба.

– Эльвира Тарасовна, вы удивительное создание природы. О вас нужно писать трактаты. И все же, дорогая моя, соберитесь и поведайте мне эту занимательную историю про мое, так сказать, временное отсутствие.

– О, Господи! Даже не знаю с чего начать, – она снова занервничала. Было видно, что эмоции ее переполняют, но от этого насквозь публичная особа – вылитый коккер-спаниэль – выглядела еще более трогательной. – Ну, короче, Пашенька, тебя убили, но не совсем. Однако ты все-таки не умер.

– Поясни, пожалуйста, поподробнее, – Пал Палыч не смог сдержать улыбки.

– А что тут пояснять? Тебя, Паша, застрелили, но пуля прошла мимо. Как это называется?.. Навылет, вот. У тебя под пижамой должен остаться шрам. Ты можешь посмотреть. Я разрешаю.

Пал Палыч не обратил внимания, как после очередного перла Эльвира Тарасовна зажала себе рот рукой. Он без лишней суеты расстегнул шелковую пижаму и чуть ниже левого плеча увидел практически зарубцевавшийся небольших размеров шрам в форме звездочки. Остроголов поднял голову и с некоторым удивлением посмотрел на Эльвиру.

– Так вот и я говорю, твое ранение, Паша, убить тебя никак не могло. Ты умер совсем от другого. То ли болевой шок вызвал сердечную недостаточность, то ли наоборот, но, в общем, что-то случилось с сердцем, и оно остановилось. Паша, только мы все почему-то уверены, что врачи сами толком ни черта не поняли в причине твоей смерти, – интригующе и таинственно закончила она свою фразу.

– Ну хорошо, а почему ты все время говоришь о моей смерти, если я пока еще здесь? – не переставал улыбаться Пал Палыч, слушая Эльвирино повествование.

– Да в том-то и дело, Пашенька, что медицина зафиксировала не клиническую, а биологическую смерть, и тебя мы похоронили.

– То есть как? – улыбка сошла с лица Пал Палыча.

– Ну, я неправильно выразилась. Конечно, тебя сначала отправили в морг, а уже потом…

– Подожди, подожди. Не все сразу. Давай, родная, по порядку. Я тебе буду задавать вопросы, а ты мне будешь на них спокойно отвечать. Идет?

– Я согласна, Пашенька.

Пал Палыч тщательно оглядел свой «девственный» живот, лишенный признаков какого-либо хирургического вмешательства патологоанатома.

– Мне что, не делали вскрытие?

– Нет. Лариска встала на дыбы… Н у, в смысле, грудью… Не разрешила, одним словом.

– Постой. Насколько я знаю, ни один патологоанатом не возьмет на себя ответственность давать заключение без вскрытия.

– Паша, ну ты как маленький ребенок, ей-Богу! – ее удивленные глаза напоминали кубические аквариумы, где плавало много красивых рыбок, возмущенных наивностью Пал Палыча. – С финансовым благополучием твоего семейства в этой стране возможно все. Как заказали, так и сделали. К тому же Лариска орала как полоумная: «Не дам его резать!» И все. Прямо как чувствовала.

– Ну, допустим, Лариска молодец… А на какой день меня похоронили?

– Кажется, на третий. Как всех. Стоп! Или на четвертый?.. Ой, Пашка, прости. Я уже что-то не помню.

– Да не переживай ты так, Эльвира. Поверь, в данной ситуации это не важно. Но согласись, в любом случае я уже должен был вонять на всю Ивановскую.

– Почему? Совсем не обязательно. Сейчас такие средства, Паша, закачаешься! Я закурю?

– Кури.

Эльвира прикурила сигарету.

– Кстати, в этом вопросе я теперь очень даже подкованная.

– Верю. Я вообще поражен твоими глубокими познаниями в области медицины.

– Зря смеешься. Мне сами врачи рассказывали. Я лично с одним из них очень долго беседовала. Есть какая-то спиртоглицериновая смесь с формаклоном…

– С формалином.

– О, точно! С формалином. Так ее хватает от пяти до десяти суток. Представляешь? И потом не забывай, это же ЦКБ. Здесь температура в камерах плюс четыре – плюс шесть, как в домашнем холодильнике.

– И что?

– А то, что при такой температуре происходят «замедленные жизненные процессы». Микроорганизмы… Ой, нет, постой!.. Или клетки, что ли?.. Не помню точно. Ну, неважно. Так вот они, как не размножаются, так и не умирают. Понимаешь? К тому же, Пашенька, думаю, в морге за тобою ухаживали похлеще, чем за королем Иордании, чтобы ты у нас выглядел настоящим свежачком… Ой, Паша, прости! – Эльвира снова зажала рот рукой.

– Прощаю, не переживай, – продолжал улыбаться Пал Палыч. Забавную историю ты мне рассказываешь. Только все-таки это никак не вяжется с моей биологической смертью. Ну да ладно. А как же вы меня похоронить-то умудрились?

– Паша, ну я же говорю: я неправильно сказала. Сначала была панихида. Тебя отпевали, потом привезли на кладбище, а когда уже после прощания хотели закрыть крышку… Ой, мамочка, до сих пор мурашки по коже! Ты вдруг как вздохнешь, да так громко!.. Как будто застонал. Аж приподняло тебя! Можешь себе представить, что тут началось?

– Да уж, представляю, – провел по лицу рукой Пал Палыч.

– Боюсь, Паша, что не представляешь!

– Что-нибудь еще случилось на моих похоронах? – тяжело было выслушивать эту, по сути, жуткую историю, сохраняя серьезный вид. Да еще имея напротив себя, в лице Эльвиры Тарасовны, такого потрясающего рассказчика.

– Хватит ржать, как сивый мерин! – в сердцах воскликнула она, хотя Пал Палыч этого делать вовсе и не собирался. – Я не шучу! С Лариской очень плохо! Она после этого совсем с ума сошла. Свихнулась окончательно. Понимаешь? Она у нас теперь в «Кащенко»! – Эльвира сделала глубокий вдох своей пышной грудью, чтобы немного успокоиться. – Правда, условия замечательные. Уход отменный, ничего не могу сказать. Она тоже в отдельной палате, как и ты, так что на этот счет можешь быть абсолютно спокоен, – на этот раз очередной собственный перл остался ею незамеченным. – Мы сделали все возможное, чтобы ей там было комфортно, хорошо и уютно. Главное, ты не должен сейчас волноваться, Паша.

На каком-то подсознательном уровне Пал Палыч ясно ощутил, что в данную минуту самое оптимальное для него – просто тупо посмотреть на потолок. Что он, собственно, и сделал. Сидел на своей кровати, задрав голову вверх, и мерно покачивался взад-вперед, оставаясь внешне абсолютно спокойным.

– Скажи, Эльвира, – после некоторой паузы возобновил разговор Пал Палыч, – а Сережа знает о том, что с нами произошло?

– Ты о сыне?

– А о ком же еще?

– А как, по-твоему, Сережка может не знать, если он прилетел на следующий день после того, как тебя застрелили?

– Так Сережа в Москве?