Сто первый. Буча - военный квартет - Вячеслав Немышев

— Когда войска шли, бойцы из мешков с песком выложили, одно «эл» забыли дописать. Грамотеи! — Иван подмигнул Косте. — Кот от нечего делать… как говорится. Савва, вон, торчал месяц на таком блокпосту, чуть с ума не сошел.

Вертолет взобрался на вершину и, перевалив на ту сторону хребта, будто рухнул в пропасть — стал снижаться.

— Все, Костян, Грозный.

Страшная картина разорения открывалась с высоты птичьего полета; все, кто сидел или стоял возле иллюминаторов, прильнули к стеклам. Город-призрак лежал на широком, казалось, безжизненном плато, напоминающем лошадиное седло.

Корпус вертолета задрожал, — пилоты гасили скорость.

Под брюхом остался Северный аэропорт: на расчищенной взлетке замерли боевые вертолеты, виднелись домики военного городка, красные кресты госпиталя.

Пройдя над северо-восточными окраинами Грозного, вертолет пересек границу базы федеральных войск и, добравшись до места посадки, благополучно приземлился на бетонную полосу аэродрома.

Ханкала встретила пылью и злобной собачонкой по прозвищу Шамиль.

Пыль забивалась в глаза, уши, к вечеру въелась в лица, кожу рук, скрипела на зубах.

Собачонка истошно лаяла, и все порывалась вцепиться Савве в ногу. Ей бросили охметки колбасы, она отстала.

Над шатрами палаток, антеннами связи и радиоперехватов, флагштоками с истрепанными флагами то и дело проносились вертолеты. Садились «восьмерки». Взлетали пары «двадцатьчетверок»: раздирая боевыми «горбами» серый воздух, взметая вокруг тонны пыли и мусора, заваливаясь, то на один, то на другой бок, уходили вертолеты в сторону синих гор.

Мимо пропылила колонна: два бэтера, пара бензовозов, УРАЛ с железными бортами из-за которых, как капустные кочаны, торчали головы в платках и касках. Замыкала колонну заляпанная, наверное, еще прошлогодней грязью «бэха».

Иван, прижав ладонь козырьком ко лбу, старался рассмотреть лица бойцов, сидящих на броне. Забилось сердце — может, встретит он знакомых. Но сквозь плотную завесу пыли качались камуфлированные силуэты — не разобрать лиц; стволы автоматов, как шипы у дикобраза, торчат во все стороны.

Вместе с полуторасотней контрабасов-контрактников, грязных, измученных дорогой и жарой, устроились Иван с Саввой и случайными своими друзьями тут же, недалеко от взлетной полосы.

Стемнело быстро. Кинув под голову сумку, Иван стал укладываться на ночлег: сунул под зад старый камуфляж. Как цыганский табор копошится контрактный народ: где-то матерились, орали песни под гитару. Вдруг ахнуло близким залпом. Иван с непривычки вжал голову в плечи. Костя рядом вздернулся, приподнялся на локте.

— Шо это? Стреляют, ягрю.

— САУшки, — ответил Иван и вспомнил госпитальный рэп: — Ау, ау. Сочно поют.

Снова гавкнуло тяжелым раскатом.

— По горам бьют. Боевики собаки… злой, да, — подхватил разговор Савва.

Иван сосредоточенно наморщил лоб, потер шрам у виска.

— Савва, спросить хотел, если птиц на людей переводить, ты кем был бы: вороной или хищной, ну там… орел или сокол?

— Я сам по себе, — не задумываясь, ответил Савва.

— А меня, Савва, другое мучает. Снится одно и то ж. Ты говорил, у тебя дядька шаман или колдун. Может, поймешь, растолкуешь… Снится, будто строй стоит, и считаются все. Первый, второй, третий… потом седьмой с восьмым. Я их всех знаю. Знаю целиком. Не лицо или имя, или голос, а так, прям, будто… ну мишени что ль… на стрельбище. Когда на тысячу стрелять Батов заставил, помнишь?

Кряхтит Савва, тяфкает у него в ногах паршивая собаченция. Шамиль колбасину сожрал и стал к Савиным ногам привыкать, укладывается вроде как тоже спать.

— Пшол, пшол.

— Да брось ты пакость эту, слышь чего говорю-то? Ну, так вот, считаются они, а когда девятый прокричит, десятый тормозит всегда. Он маленький — в полроста, даже еще ниже, вроде сидит на земле. Бормочет под нос бессвязное, вроде просит о чем-то… А мне его грохнуть надо… Не могу, хоть и приказ. Когда просыпаюсь, думаю — чего он хотел сказать? Еще брат мой Жорка там. Ну, это ладно… Ты чего думаешь — что это?

— Сон это, да, — лаконично ответил Савва. — Дядька не шаман, он монах — буддист. Я тоже раньше думал, брат, но заболел и не стал больше думать. Спать охота. Завтра богомол биться будет… за хавчик. Разбогатеем, ха-ха!

— Тьфу, ты. Его как человека… Чурка ускоглазая.

— Злой, как собак.

С тем и улеглись.

Богомольи бои придумал Витек. Ему бы каптером быть: и рота ходила б каждый день как на параде, и сам бы с утра до вечера трескал шоколад со сгущенкой.

Богомолов ловили в траве, а потом, собравшись в кружок, сводили двух зеленых монстров и ждали, когда один сожрет другого. Делали ставки. Орали, как водится, спорили, но выигрывал всегда Витек. Он нашел здоровенную особь. Иван даже думал, что Витек своего богомола подпаивал водкой для бодрости, — так то чудовище рвало своих соперников на клочки. Возле Ивановой сумки росла гора из тушенок, колбас и всякой, не успевшей еще протухнуть домашней жрачки.

Испоганил малину Савва…

Как-то вечером, обожравшись галет с мармеладом, запив всю эту гадость «паленой» осетинской водкой, они с Витьком стали тренировать чудовище. Витек гонял его прутиком, богомол страшно водил клешнями, стараясь ухватиться за мнимого врага.

Савва стал кричать, что Витек напрасно жалеет насекомое.

— Это же боец! — завопил Савва, и ткнул в богомола пальцем. Тот его и цапнул. Савва заверещал истошно и рукой об коленку, а потом ботинком и втоптал в пыль несчастную тварь.

— Козел, ты Савва, — печально проконстатировал Витек и под дружный хохот плюнул Савве на ботинок.

Разный народ толкался вокруг.

Рассуждали о будущей службе.

Кто клялся, что войны осталось на какие-нибудь несчастные полгода, и скоро побежит народ с контракта, потому как ходят уже слухи, что боевые деньги — почти по тысяче в день — платить перестанут «и кто тогда будет всей этой хренатенью страдать за бесплатно?»

Кто кидался словцом, что надо всю эту сволочь завалить бомбами, а потом от хребта до хребта закатать асфальтом.

Иван молча отходил от таких компаний. И снова в его душе всплывали воспоминания о днях ушедших, оставшихся в прошлом: в окопах под Аргуном, в подвалах на Старых Промыслах, в Лоркиной перевязочной, в мягкой душистой Шурочкиной постели.

И казалось ему, что мир вокруг него окончательно сошел с ума.

Значит, и он тоже…

В этом хаосе, как всегда, появились журналисты.

Витек что-то брякнул, типа, сидим тут в жестком неудобстве, а обещали золотые горы.

Корреспондент серьезен был.

К нему Савва лезет с расспросами — откуда, чего хочешь? Савва колоритный, на него объектив направили, он ушами стал шевелить и ржет как всегда. Корреспондента обступили, тот видно бывалый — быстро нашел общий язык с таборными.

Тут начальство заявилось.

Корреспондентов оттеснили, зашумели: «Грузиться!»

Как будто так задумано было: тютелька в тютельку сработали корреспонденты. Вроде как их заслуга. А просто так случилось — одно за другое. Чего в жизни не бывает?

Суета началась. Колонну формировали тут же…

Иван подсадил коротышку Витька, закинул в кунг сумку.

«Ну, понеслась», — решил Иван; сам полез — схватился руками за железный борт.

Когда колонна тронулась, долго смотрел Иван назад. Там в пыльном облаке стояли двое: корреспондент с оператором. Иван поднял руку и помахал, вроде спасибо сказал. Вдруг вспомнил, полез в карман, достал и развернул листок с фамилией.

— «Колмогоров Евгений Борисович, комендатура Ленинского района…» Слышь, Савва, в Ленинскую едим ведь?

— А мне по-белому, да. Только не в горы, ноги там стоптал. Шатой этот.

Иван огляделся.

Костя с Витьком рядом.

«Как же это я про полковника забыл? — снова в бумажку. — Колмогоров, Колмогоров…. Что ж, значит, так тому и быть».

Глава четвертая

Примерно во втором часу от полудня полковник Евгений Борисович Колмогоров возвращался в комендатуру из Ханкалы; он трясся на переднем сидении и равнодушно глядел в окно на мелькавшие мимо развалины. Бронированный комендантский УАЗик, обогнав на Минутке растянувшуюся в полквартала военную колонну, промчался на бешеной скорости участок улицы и нырнул в тоннель под Романовским мостом. На блокпосту за мостом водитель моргнул ментам фарами и повел УАЗ меж воронок и канализационных люков дальше, в сторону проспекта Победы.

Терзали коменданта тревожные мысли:

«Стрелочник этот Вовка Филин. Ведь ты смотри, как повернул, гавнюк: пять подрывов за месяц… слабо организована инженерная служба! Резюме бл… Будто я крайний на весь район».

Но что мог поделать Колмогоров? Это, когда один на один, Филин — Вовка, а когда на докладе у командующего — главный комендант города, полковник Филин. Филин, конечно, тоже своих пистонов получил, да все получили. Колмогоров уже привык: как совещание, так одни разговоры — обстановка ухудшается, бандгруппы активизируются, минная война прет полным ходом. Да что говорить! Коменданта с Заводского района рванули ведь? Рванули. А в Старых Промыслах… вся дорога крестами уставлена.