The Cold War: A New History - Джон Льюис Гэддис

принятых в то же время решений о начале реабилитации оккупированных Германии и Японии. Это были усилия в духе Дизраэли, которые Вильсон и Рузвельт приветствовали бы, направленные на спасение капитализма и обеспечение демократии в условиях настолько бесперспективных, что авторитарные альтернативы, несмотря на их очевидную опасность для свободы человека, могли легко укорениться. Идея заключалась не в том, чтобы заклеймить "коммунистом любого, кто использует язык Маркса и Ленина, - комментировал помощник Маршалла Чарльз Э. Болен, - поскольку в марксизме... есть много такого, что ни в коей мере не отражает веры в коммунистическую теорию или участия в современной коммунистической организации". Речь шла скорее о создании альтернативы коммунизму в рамках демократии и капитализма, которая устранила бы экономическую и социальную безысходность, толкавшую людей к коммунизму в первую очередь. Это могло произойти только потому, что после Второй мировой войны Соединенные Штаты взяли на себя ответственность за мирное время за пределами своего полушария. Вызов Сталина способствовал этому.

США . И U . S . S . R . СОЮЗЫ И БАЗЫ Начало 1 9 7 0 г.

"Пропасть непроходима, - признавал один из персонажей Дизраэли в "Сибил", - совершенно непроходима". Спустя столетие разрыв между богатыми и бедными - между теми, у кого были средства, чтобы жить хорошо, и теми, у кого их не было, - приобрел глобальное геополитическое значение, и возникли два конкурирующих видения того, как его преодолеть. Как сказал Болен летом 1947 года: "Короче говоря, есть два мира вместо одного".

 

IV.

ОБЕ идеологии, определявшие эти миры, должны были давать надежду: для этого и существует идеология. Однако одна из них стала зависеть в своем функционировании от порождения страха. Другая в этом не нуждалась. В этом и заключалась основная идеологическая асимметрия холодной войны.

Никогда не было ясно, насколько далеко Ленин предполагал распространить свою диктатуру пролетариата. Он, конечно, считал, что цели революции оправдывают ее средства, в том числе и применение террора. Но был ли бы он сторонником сосредоточения всей власти в руках одного человека, который затем удерживал бы ее, сажая в тюрьму, отправляя в ссылку или казня всех, кто подвергал сомнению этот процесс - или думал, что может подвергнуть его сомнению? Как бы ни поступил Ленин, именно так поступил Сталин.

К концу 1930 г. его агентами было арестовано или убито около 63 тыс. противников коллективизации. К 1932 г. они депортировали более 1,2 млн. "кулаков" - так Сталин называл "зажиточных" крестьян - в отдаленные районы СССР. К 1934 г. не менее 5 млн. украинцев умерли от голода. Затем Сталин начал чистку государственных и партийных чиновников, в результате которой в тюрьмах оказались еще 3,6 млн. человек, а всего за 1937-38 гг. было расстреляно почти 700 тыс. человек. Среди них были многие оставшиеся в живых соратники Ленина: самым ярким исключением стал Леон Троцкий, которого Сталин затем выследил и убил в Мексике в 1940 году. К тому времени, по подсчетам одного из историков, сталинская диктатура погубила или разрушила жизни 10-11 млн. советских граждан - все ради сохранения своей власти.

Полный масштаб этой трагедии не мог быть известен до конца войны: Сталин подверг цензуре собственную перепись населения 1937 г., которая должна была многое раскрыть, арестовав всех ее руководителей и расстреляв многих из них. Однако и этого было достаточно, чтобы вселить не только надежду, но и страх в сознание европейцев, ожидавших освобождения от нацистского гнета со стороны государства, чей послужной список выглядел почти так же плохо. Поведение Красной армии на пути в Германию усиливало эти опасения: армии редко бывают мягкими при оккупации территории побежденного противника, но русские были особенно жестоки в своих грабежах, физических нападениях и массовых изнасилованиях. Культура жестокости в Советском Союзе, как оказалось, породила культуру жестокости за его пределами.

В определенном смысле это было понятно: немцы в годы войны оккупировали СССР еще более жестоко. Но Сталин ставил перед собой не только задачу возмездия. Он надеялся распространить марксизм-ленинизм на как можно большей территории Европы. Однако он понимал, что не сможет добиться этого только силой и нагнетанием страха - теми методами, которые он с такой беспощадностью применял у себя дома. Коммунисты в Польше, Чехословакии, Венгрии, Румынии, Болгарии, а после 1949 г. и в Восточной Германии должны были управлять якобы независимыми государствами. Сталин, конечно, мог контролировать их - несмотря на то, что Тито и югославы утверждали обратное, большинство коммунистов в те времена выполняли приказы Москвы. Но его рука не должна была быть слишком тяжелой, чтобы не создать видимость того, что революция требует репрессий для своего поддержания. Поэтому коммунистам было важно заручиться поддержкой населения. "При хорошей агитации и правильном отношении, - сказал Сталин в 1945 г. польскому коммунистическому лидеру Владиславу Гомулке, - вы можете завоевать значительное число голосов".

Если кремлевский босс так думал о поляках, то ему не казалось неразумным, что немцы и другие европейцы, живущие вне сферы его военно-политического влияния, также могут поддерживать местных коммунистов, избирая их на выборах или включая в правящие коалиции. Это было бы предпочтительнее прямого столкновения с американцами и англичанами; к тому же, как следовало из ленинской доктрины, капиталисты достаточно скоро столкнутся друг с другом. Пролетарская диктатура, если она должна была распространиться в этих регионах, не могла быть установлена в Советском Союзе и Восточной Европе теми же методами, что и Сталин. Большинство западноевропейцев должно было выбрать ее.

В стратегии Сталина была определенная логика, за исключением одного момента. Она требовала, чтобы он перестал быть тем, кем он был: тираном, пришедшим к власти и оставшимся на ней с помощью террора. Когда среди его восточноевропейских сателлитов появлялись малейшие намеки на независимость - например, когда чехи просили разрешения участвовать в плане Маршалла, - Сталин поступал с виновными так же, как со своими реальными и мнимыми довоенными соперниками в Советском Союзе: их отстраняли от власти, часто отдавали под суд, обычно сажали в тюрьму, а в некоторых случаях казнили. Он наверняка поступил бы так же и с Тито, если бы Югославия не оказалась вне его досягаемости. По одной из оценок, в период с 1949 по 1953 год в той или иной форме был очищен миллион восточноевропейских коммунистов. Примерно то же самое происходило и в СССР: в последние годы жизни Сталина круг арестов, судебных процессов, казней, а там, где они не могли быть оправданы,