Пираты, каперы, корсары - Теодор Мюгге

Пять минут спустя “Сокол” уже мчался под полными парусами в открытое море. Капитаны вернулись на свои суда, убедившись на опыте, что у Франции есть моряк, рожденный для высоких свершений. Молва о новом подвиге Сюркуфа полетела по всем морям.

Не прошло и недели, как в Пондишери пришло известие, что Робер Сюркуф захватил на широте Коломбо английское торговое судно. Вслед за тем он повстречался с двадцатишестипушечным корветом, попытавшимся отбить у него приз. Однако Сюркуф взял на абордаж и корвет, и привел оба приза во французский порт. Сообщение это, разумеется, отнюдь не способствовало уменьшению страха перед отважным каперским капитаном. Губернатор Индии принимал против него самые решительные меры; он посылал военные корабли с заданием схватить или убить Сюркуфа, он назначил за его голову высокую премию, однако все эти усилия не имели успеха.

План Наполеона атаковать англичан в Индии потерпел крах из-за неспособности его адмирала. А здесь один-единственный человек, командующий всего лишь небольшим кораблем, наводил страх на все индийские владения гордого Альбиона, страх, наносящий огромный ущерб английской торговле, ибо суда с дорогими грузами почти не отваживались больше заходить в охотничьи угодья Сюркуфа.

Но вот по Южным морям пошли слухи, будто некий ярый приверженец Англии отправился в Индию с каперским патентом, чтобы заработать назначенную за Сюркуфа премию. Корабль его назывался “Орел” — недвусмысленный намек на явное превосходство над “Соколом”. У этого капитана по имени Шутер было весьма пестрое прошлое, и человеком он был, по слухам, скверным, особенно же отвратительной была его жестокость, с которой он добивался дисциплины на своем корабле.

Справедливость слухов подтвердилась очень скоро. Говорили, что Шутер захватил несколько малых французских купеческих судов. Экипажи их были лишены жизни, хотя попали в руки капера безоружными. Такая кровожадность противоречила всем уложениям международного права и вызвала осуждение всех здравомыслящих людей; но еще сильнее возросло возмущение, когда узнали, что он ведет беспощадную войну вообще против всех французов. Он обшаривал острова и берега индийских морей и, обнаружив какое-либо поселение колонистов французской национальности, безжалостно истреблял их и их имущество. Рассказывали даже, что он особенно любил отдавать диким туземцам миссионеров, чтобы несчастные испытали перед смертью самые изощренные пытки.

Последнее из таких злодеяний Шутер совершил в той части побережья острова Ява, что расположена против острова Бали. В это самое время в маленькой яванской гавани Калима стоял на якоре небольшой бриг, на носу которого можно было прочесть название “Йорис Ханне”. Судя по названию, это был “голландец”, хотя тип его постройки заметно отличался от принятого в Нидерландах. Однако никого это ни в малейшей степени не интересовало: Калима в ту пору только начинала строиться, и у местных властей были куда более важные дела, чем проверять судовые бумаги какого-то маленького мирного брига.

Богатейшим колонистом в Калиме был некий Дэвидсон, имевший деловые отношения с капитаном “Йориса Ханне”, который и жил в его доме, тогда как все остальные моряки оставались на судне. Сейчас оба они сидели на открытой веранде под раскидистыми кронами деревьев, заслонявших стол от жгучих солнечных лучей, курили сигары и читали “свежие” европейские газеты, которые попадали в те времена на Яву несколько месяцев спустя после выхода в свет.

— Послушайте-ка, капитан, Наполеон провозглашен пожизненным консулом, — сказал Дэвидсон.

— Я уже прочел об этом, — отозвался его собеседник, которым был не кто иной, как Сюркуф. — Не удивлюсь, если из очередных газет мы узнаем, что он стал королем или императором.

— Вы это серьезно?

— Абсолютно! Этот консул Бонапарт не из тех, кто останавливается на полпути.

— Ах, вы его почитатель?

— Нет, хотя и признаю, что он — гений. Я служу своей родине и отдаю должное каждому, кто не щадя сил, борется против Англии. Меня радует, когда он принимает правильные решения. Будь я сам консулом, одной из главнейших своих задач я считал бы создание сильного, внушающего уважение флота. Консул обязан обеспечить своей стране и своему народу почетный мир. И если он по-настоящему обеспокоен этим, то не может не понимать, что у него есть лишь один реальный враг, и имя ему — Англия. Одолеть же этого противника можно только победой на море.

— Как делаете это вы в более скромных масштабах, капитан. Впрочем, захватывать мирные купеческие суда человеку ваших способностей — это, должно быть, сопряжено с некоторым преодолением самого себя.

— Почему? Вы находите, что мои действия похожи на пиратство? А знаете ли вы больших пиратов, чем англичане? Не у старой ли доброй Англии на службе сотни каперов? И что это за люди? Подумайте хотя бы о подлом Шутере! Что же нам, сложить оружие, чтобы нас, беззащитных, передушили, как кур? Да и не смог бы я этого сделать, даже если захотел, потому что я выполняю священный долг. На моем корабле четыре десятка славных парней, которых я кормлю. И, поверьте, это далеко еще не весь мой клан. Я выплачиваю пенсии инвалидам, помогаю семьям погибших, поддерживаю колонистов, защищаю и обеспечиваю средствами на жизнь миссионеров. Франции нет дела до этого. В Париже никто не обращает внимания на письма, в которых оказавшиеся на чужбине дети страны взывают о помощи. Что будет с ними, если Робер Сюркуф сложит оружие и лишит их своей поддержки?

Дэвидсон вскочил, чтобы пожать руку бравому моряку.

— Капитан, я знаю обо всем этом, — воскликнул он. — Ведь именно через мои руки проходят ваши щедрые дары. Франция и не представляет, какого верного и мужественного сына имеет здесь, в этом уголке Земли, и…

Он прервался. Вошел матрос Сюркуфа, доложивший, что позавчера на восточной оконечности острова “Орел” напал на плантацию и забрал на борт священника.

— Кто сообщил об этом? — спросил капитан.

— Только что в гавани бросил якорь голландский шлюп.

— Вот видите, Дэвидсон: я не имею права успокаиваться! Этот негодяй жаждет заполучить премию, назначенную господами англичанами за мою голову, а я до сих пор тщетно пытался выйти на его след. Теперь я нашел его и хочу показать ему свою голову. Прощайте, Дэвидсон! Я прерываю наши переговоры, но уверен, что скоро мы увидимся снова.

В настроении, близком к восторгу, Сюркуф поспешил к гавани и поднялся на борт своего корабля. Менее чем через четверть часа он уже выходил из порта, и едва Калима скрылась за кормой, послал двоих парней на бак — закрасить название “Йорис Ханне”. Спустя недолгое время на носу корабля снова гордо красовалось его подлинное имя — “Сокол”.