Искатель. 1975. Выпуск №4 - Зиновий Юрьев

— Вы думали… — с презрением пробормотал он. — Не похоже… Учтите, мистер Рондол, в другой раз я могу случайно не разглядеть вас…

Он поднял грабли, воткнул их ручкой в землю и отошел шагов на пятнадцать. Он глубоко вздохнул и, почти не целясь, выстрелил. Пуля ударила в ручку грабель и перебила ее.

— Пошли, Эрни, — коротко сказал Бонафонте.

Не оглянувшись, они ушли. Через полминуты звонок затих и лампа погасла.

Наверное, я все-таки задел какую-нибудь сигнальную проволоку, хотя я был уверен, что ничего не зацепил граблями. Интересно, а есть ли такая сигнализация перед воротами? Наверное, нет, иначе как бы они все входили и выходили? А может быть, когда идет человек, знакомый сторожу, он выключает сигнализацию?

Я чиркнул зажигалкой и поднес бледный в дневном свете язычок пламени к кучке собранных мною листьев. Они загорелись сразу. Ветра не было, и дымок поднимался вверх тоненькой свечкой. Наверное, для человека, постоянно живущего в сельской местности, запах дыма от сжигаемых листьев столь же привычен, как запах разогретого асфальта для горожанина. Но во мне каждый раз этот сладко-горький едковатый аромат заставляет дрожать какие-то неведомые мне самому струны. Меня охватывает какая-то грусть, легкая, летучая, как сам дым. Кто я? Где я? Зачем я? Сердце сжимается, но не безнадежно, как иногда, а ласково, укоризненно. Жаль, жаль уходящих лет, а может быть, даже и не лет, а дней… Особенно когда вынужден проводить эти дни за десятифутовым каменным забором. С прожекторами и звонком тревоги.

Глава 3

Я сидел в своей комнате и смотрел телевизионную передачу. Точнее — я лежал в своей комнате, вперив невидящий взгляд в экран. Но какие-то клеточки в мозгу у меня, очевидно, все-таки бодрствовали, потому что когда дикторша сообщила, что сейчас будет передано интервью с начальником шервудской полиции Нейлом Кендрю, я тут же стряхнул с себя дремоту. Нейла Кендрю я знал давно, с того времени, когда я еще был частным детективом, а он — капитаном полиции. Я его не видел несколько лет и поразился, как он обрюзг за это время. Щеки у него обвисли, как у бульдога, но глаза в отличие от бульдожьих были узенькими щелками. Особой красотой он не отличался и в молодости, сейчас он один вполне мог бы понизить преступность в Шервуде. Если бы он согласился ходить по улицам, его физиономия распугала бы даже самых закоренелых правонарушителей.

Он говорил что-то об электронных судах, о новом техническом оснащении полиции — особенно к его словам я не прислушивался. Сам не знаю почему, но я взял свой кассетный магнитофончик, который Оуэн привез мне из моей квартиры на второй день пребывания здесь, и подсоединил его к телевизору. Я нажал на кнопку «запись» и стал думать, зачем я это сделал. И понял. А что, если мне удалось бы когда-нибудь поработать над этим голосом на машине Ламонта? И преподнести подарок Нейлу Кендрю. Чтобы он послушал, как он назначает меня своим заместителем. Нет, лучше, чтобы он рассказал, как он в бытность капитаном получал треть у продавцов наркотиков. Об этом говорили тогда все. Но никто, разумеется, никогда и не пытался ничего доказать.

И чтобы Кендрю сказал: «Джентльмены, я не могу молчать. Хотите верьте, хотите нет, но меня мучает совесть, и поэтому и должен публично покаяться…»

Боже, я представил себе реакцию бедного Кендрю. Щеки у него отвиснут до пояса, а глаза исчезнут вовсе.

Раздался телефонный звонок. Уж не Кендрю ли звонит мне?

Профессор Ламонт приглашал меня обедать сегодня вечером с его дочерью.

— С удовольствием, профессор, — сказал я и почувствовал, как сердце у меня забилось.

— Спасибо, дорогой Рондол. Простите меня за напоминание, но, надеюсь, вы помните наш уговор? Одри знает, что у меня здесь собственная лаборатория. И все.

— Да.

— Ну вот и прекрасно.

Когда я вошел в столовую, Одри уже была там. На ней был костюм из толстого твида — строгий жакет и длинная юбка. Она подняла сзади волосы, и лицо ее стало еще красивей. Она увидела меня и улыбнулась. Улыбка показалась мне рассеянной и холодной. Конечно, теперь, когда я служащий ее отца, я превратился в нечто домашнее. Ну, если и не в слугу, то, во всяком случае, во что-то малоинтересное. Ну что ж, она, безусловно, права.

— Добрый вечер, мистер Рондол, — сказала она и протянула мне руку. — Я рада, что отец заполучил вас к себе на какое-то время. Я, правда, не знала, что ему в лаборатории нужен еще и адвокат… Но я не вмешиваюсь в папины дела. Это очень скучно.

— Добрый вечер, мисс Ламонт, — сухо сказал я и наклонил голову.

Самое сильное оружие, которым я располагал, была сухость. Извечное оружие бессильных.

Она удивленно подняла брови. И как тогда, в первый раз, они выгнулись совсем по-детски. На мгновение на ее лице появилось выражение недоумения, потом обиды, потом равнодушия.

— О, Оуэн, — улыбнулась она и повернулись к Бонафонте, который пошел и комнату. На нем был прекрасно сшитый темно-серый костюм, который шел ему. Я посмотрел на него. Лицо его было напряжено, на щеках выступили пятна. Он улыбнулся ей, но улыбка была вымученная, жалкая.

— Что с вами, Оуэн? — спросила Одри.

— Со мной?

— Да, с вами.

— Ничего.

— Вы не рады меня видеть? Я не претендую на многое, но…

— Для чего вы издеваетесь надо мной?

— Я? Над вами? Господь с вами, Оуэн.

— Как вы можете даже подумать, что я не рад вам? Вы же знаете, Одри… — Оуэн сделал судорожное глотательное движение, словно был питоном и собирался проглотить кролика.

— Что же я должна знать? — она снова изобразила недоумение. То ли она была профессиональная обольстительница, то ли очень хорошая актриса.

— Одри… — у Бонафонте было такое лицо, что я даже испугался за него. Еще минута — и он подавится кроликом.

— Ничего не могу понять… — она развела руками тем же жестом, что ее отец, но в отличие от его лапок руки у нее были длинные и красивые. Она вдруг озорно рассмеялась. — Неужели вы хотите сказать, мистер Бонафонте, что я вам нравлюсь? Это было бы слишком хорошо, чтобы быть правдой. Я всегда относилась к вам с таким уважением… Боже, думала я, неужели же такой талантливый и симпатичный человек обратит когда-нибудь внимание на меня.

— Одри, — снова пробормотал Бонафонте и скривился как от зубной боли, — для чего вы это говорите?

— Простите, Оуэн, — грустно сказала она и печально опустила плечи. — Я знаю, что не могу понравиться вам. Что ж, каждый должен нести свой крест. Вам нужна девушка молодая, красивая, хорошо воспитанная, а не такая хулиганка, как я.