Аустерия - Юлиан Стрыйковский

— А потом приходит дьявол и… — Апфельгрюн дунул на открытую ладонь, будто в горсть пепла.

— Я запрягаю. — Пекарь выровнял дышло.

— Этого я уже не переживу! — стонал Апфельгрюн. — Люди! Надо что-то делать! Идем! Едем! Только не стоим!

— Я никуда не еду, — сказал Соловейчик.

— Где это может быть? На какой улице? — спрашивал Апфельгрюн.

— На рынке, — отозвался Притш.

— Почему именно на рынке? — вскипел Апфельгрюн.

— Мой винный склад, моя квартира… — вздохнул Соловейчик.

— Чего мы ждем? — Апфельгрюн посмотрел на Притша.

— Я уже сказал. Отсюда ни шагу, — сказал Соловейчик.

— Пошли! — Апфельгрюн потянул Притша за руку.

Притш оттолкнул его.

Пекарь вел лошадь за узду.

— Кто садится?

Апфельгрюн вскочил на повозку.

— Ну, еще не поздно! Еще не поздно! — крикнул Притшу.

Повозка выехала на шлях.

Из сада за коровником вышел переплетчик Крамер:

— Подождите! Я с вами!

Пекарь Вол придержал лошадь и помог Крамеру сесть. Щелкнул кнутом, чмокнул.

Лошадь тронулась с места.

Притш кинулся за повозкой:

— Эй! Подождите! Я тоже! — Голос у Притша сорвался на визг. — Раз уж так, — выкрикнул он.

Пекарь Вол опять остановил лошадь. Усадил Притша рядом с собой.

Повозка тронулась, взметнув облако пыли. Пыль поглотила тарахтенье колес. Быстро стало тихо.

Тихо и спокойно.

В пустом дворе остались Соловейчик и старый Таг. Оба смотрели в небо.

К счастью, не было ветра, даже деревья не шумели. Дым поднимался все выше и выше, как Вавилонская башня.

— Зря не посоветовались со мной. Я бы им сказал, чтоб не ехали, — первым заговорил Соловейчик.

— Что можно знать?

— Почему нельзя?

— Я, например, не знаю.

— Вот и плохо. Знать надо. А вы ничего не знаете. Вы как малые дети. А потом получаете по голове.

— Не преувеличивайте. Вы Бума, случайно, не видели?

— Нет.

— Пойду, надо посмотреть.

На шляху показались двое парней. Они шли из Дулиб в город. Осип, сын русинского священника, что-то громко говорил. На нем были высокие сапоги, за солдатский ремень заткнут австрийский штык.

Подъехала крестьянская подвода, и оба на нее вскочили.

Осип поднял кулак и погрозил аустерии.

— Грабить едут, — сказал Соловейчик.

— Э-э-э, не верю, — поморщился старый Таг. — Этот священников сын чуть старше Лёльки. Приходил играть с ней у нас во дворе.

— А зачем ему понадобилось ночью ехать в город?

— Может, кто-то заболел, и они едут за лекарством.

— Они едут, потому что им дан знак. — Соловейчик задрал голову.

Рыжая туча расползалась во все стороны, как рой саранчи, и плевалась огнем. Дым вдруг обрушился вниз и расплющился. Растянулся на все небо. Точно малые пташки, падали с неба черные хлопья сажи; высоко, рассыпая искры, взметнулся огненный столб. Пожар на плечах дыма взбирался все выше.

— Из такой печи трудно выбраться. Гарью пахнет. Перины горят. Мне это знакомо по Кишиневу…

— Я не чувствую.

— От такой печи надо бежать без оглядки.

— Куда?

— Как можно дальше. Как от диких зверей.

— Они тоже люди.

— В том-то и наша беда! Хуже нету — врагов считать людьми!

— Преувеличиваете.

— Кто на тебя идет с ножом, тот не человек.

— Не говорите так!

— Только так можно защититься…

— Как?

— Убить еврея для них все равно что прихлопнуть муху.

— Не верю. Я уже давно живу на свете.

— В Кишиневе убивали невинных детей. Я вас спрашиваю: за что? Я сильный, здоровье у меня, тьфу-тьфу, хоть куда. Могу справиться с одним, с двумя. Но не с сотней. Одного я могу убить, но не сотню.

— Еврей не убивает.

— А если вынужден? Когда защищается?

— Всякий, кто убивает, может сказать: я защищаюсь.

— Они ко мне приходят — не я к ним.

— Не убий, с этим все ясно. Остальное еще надо проверить.

— Что значит: надо проверить? Еврей! Ты понимаешь, что говоришь? Они нас убивают, они жгут наши дома, насилуют наших женщин, а тут приходит еврей и говорит, что это еще надо проверить!

— Я о другом говорю. Похоже, мы не столкуемся.

— Знаю… знаю… Не дурак. Знаю, о чем вы думаете. Погладить леопарда, так он успокоится. Еврей не должен так думать. Это не еврейские мысли.

— Пойду посмотрю…

Старый Таг сделал несколько шагов и остановился:

— Что вы сказали? Я не понял. Не еврейские мысли? Что это значит?

— Мир с самого сотворения поделен на евреев и гоев.

— Возможно… Но сегодня это уже не имеет значения.

В городе зазвонили колокола. В костеле и гораздо ближе, в церкви. Каждый на свой лад. Тот, что в костеле, — глухо, а церковный звонко.

Соловейчик и старый Таг прислушались.

— Не люблю, настырные очень. — Старый Таг заткнул уши.

В деревне проснулись собаки.

— Похороны, пожар или моровая, — сказал старый Таг.

Собаки лаяли. Начал, как всегда, цепной, а потом забрехали остальные шавки.

— Надо будет сделать крюк, — старый Таг говорил будто сам с собой, — чтоб не проходить мимо костела. Так меня учил отец, да будет благословенна его память.

— О чем это вы?

Старый Таг промолчал.

Соловейчик пошел вместе с ним к дому.

— Говорят, ваша сестра бросила мужа и детей и выкрестилась. Это правда?

Старый Таг ничего не ответил.

— Я в это не верю. — Соловейчик тронул за плечо старого Тага.

— Да, правда.

Из темных сеней вышла жена переплетчика Крамера с дочкой. Руки, как слепец, вытянула перед собой.

— Где мой муж?

— Мама! Мамочка! — плакала Роза.

— Где мой муж?

— Уехал в город, — сказал старый Таг.

Жена переплетчика Крамера закрыла лицо ладонями.

— Где мой муж? — Голова у нее тряслась.

— Мама! Мамочка!

— Где Бум? Где мой сын? Где мой мальчик?

И вдруг кинулась к шляху.

— Мамочка! Мамочка! — кричала ей вслед дочка.

Крамерша бежала в сторону города.

Сверху спустилась невестка старого Тага:

— Пожар? Где горит?

Из-за нее высунулась Лёлька:

— Дедуля! Где пожар?

— Что нам делать? — спросила невестка старого Тага.

— Идите обратно и ложитесь спать, — ответил старый Таг.

Из сеней выбежала Ленка.

— Папуля! — кричала она.

— Что такое? — испугался Соловейчик.

— Пожар? Я вышла, потому что увидела тебя в окно. Я видела, как начало гореть.

— Что делает мама?

— Спит. В кухне ужасно воняет, и я стояла у окна.

— Вместо того чтобы спать.

— Ты же знаешь, я нервная, я не могу заснуть.

Из города неслись отголоски стрельбы. Церковный колокол, тот, что ближе, умолк. Костельный гудел. Отозвался еще один колокол, далекий, тоненько и торопливо.

Из темных сеней вышла Соловейчиха с ребенком на руках. В одной сорочке, большая и белая, сверкала шеей и плечами.

— Набрось на себя что-нибудь, — раздраженно крикнул Соловейчик.

Соловейчиха зевнула.

— Оставила Рухтю и Меню?

Соловейчиха провела ладонью по лицу:

— Ничего им не сделается. Они спят.

— Оставляешь детей одних?

— Ничего им не сделается.

— Горит!

— Горит? Ну так погасят.

В сенях старый Таг наткнулся на Бланку и фотографа Вильфа. Оба вышли из комнатушки сапожника Гершона.

— Горит? — вскрикнула Бланка.

— Да, — ответил старый Таг.

— И пускай. Мне все равно. Пускай горит где угодно.

— Бланка!

— Пускай горит!

— Бланка…

Старый Таг сел на нижнюю ступеньку лестницы.

Взялся за скрипучие перила, встал и пошел наверх.

— Дедушка! — обрадовалась Лёлька.

— Что нам делать? — спрашивала невестка.

— Горит далеко, в городе. Бояться нечего. Скоро начнет светать. Полежите еще немножко. Потом надо будет замесить тесто. Приготовить все к субботе. А когда рассветет, я пойду в город.

— Зачем? — испугалась Мина.

— Надо вести себя так, будто ничего не случилось. Суббота это суббота. Куплю мяса, рыбы и вина.

— Всех мы не накормим!

— Где ты будешь покупать? — спросила Лёлька. — Кто сегодня откроет лавку?

— То-то и оно! Лёлька права. Ведь в городе пожар.

— Вы знаете, что Бума нет? И Аси нет.

— Нет? — удивилась Мина. — Вот и хорошо.

— Не понимаю, как это могло случиться.

— Какая разница?

— Никто ничего не видел.

— Потому что все спали.

— А ты, дедушка? Не спал?

— Схожу еще вниз, в спальню. Сам должен увидеть.

В зале аустерии хасиды спали сидя, прислонившись друг к другу. Лицо цадика утопало в бороде. Рыжий спал с открытыми глазами. Кантор, сын кантора, не спал.

— Надо их разбудить, — сказал он старому Тагу.

— Зачем? Чем тише, тем лучше.

— Да ведь горит.

— А чем они помогут?

— На все есть благословения — на гром, на радугу, на град, а на пожар нету. «Создавший свет пламени», только это одно и есть!