Дисциплинарный санаторий - Эдуард Лимонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Время игр
Распространено мнение, что европейская цивилизация исповедует культ молодости. Действительно, приобщение вначале высшего класса (к примеру, во Франции Сент-Экзюпери был одним из первых энтузиастов гимнастики, культуризма и загара), а затем и миддл-класса к спорту; к развлечениям на воздухе (велосипед, плавание, теннис) изменило постепенно привычные имиджи возрастов. Позднее прогресс медицины (диета и пластические операции) еще более расширил возможности. Сегодня возможно сохранить, если есть желание, young look[124] далеко за пределы молодости. Определенное, пусть и незначительное, количество мужчин и женщин и после пятидесяти лет выглядит в наши дни спортивно и ловко. Плейбой Джон Долореан, в момент ареста (за нелегальную торговлю кокаином) пятидесятивосьмилетний, сумел сохранить look сорокалетнего мужчины. Мик Джаггер и Джонни Холидей[125] к пятидесяти сохранили подростковый шарм. (Все они, разумеется, «идеальные больные» санаторной цивилизации. People, как обычно, далеко отстают от идеальных больных и, поглощая радостно холестерин и алкоголь, старятся много быстрее.) Внимательно присмотревшись к идеалам санаторной молодости, можно, однако, понять, что санаторная цивилизация исповедует не культ молодого мужчины — атлета и солдата (его исповедовала Древняя Греция и, как нам известно из картин, статуй и фильмов,— НАЦИЗМ), но культ подростка. Ибо санаторная цивилизация боится мужчины.
«Настоящий мужчина», протагонист современных фильмов и романов, всегда туго связан объясняющими условиями и обстоятельствами. Он либо полицейский, выполняющий свой долг охраны санатория, и таким образом его masculinity[126] — служебная. Либо он оказывается в экстраординарных условиях катастрофы, и тогда masculinity обоснована чрезвычайными обстоятельствами. Но употребление masculinity в нормальной ежедневной реальности санатория нежелательно. (При всех, казалось бы, расхождениях партий между собой, как дружно наваливаются администраторы всех направлений на Ле Пена или Джесси Джаксона, вдруг употребляющих всего лишь «мужской», неочищенный, несанаторный язык![127])
Враждебную нелюбовь к солдату проявило поколение молодых людей 60-х годов, эпохи хиппи-волнений, проявляют сегодняшняя молодежь и (что поразительно) администрации санаториев! Парадоксальным образом нежелание восемнадцатилетнего Шарло служить в армии даже двенадцать месяцев, его отвращение к армии сходны с презрительным отношением к ней же администрации. Лишившейся престижа и внимания в результате изобретения водородной бомбы и затем нейтронной бомбы армии есть место на парадах по случаю национального праздника раз в год, психологически же общество давно отодвинуло ее на задний план сознания как нечто раздражающее и неприятное.
Пожарники и «Médecins du Monde»[128] — популярны. Армия непопулярна.
Солдат не нужен санаторному обществу. Функции же обслуживания орудия extermination прекрасно могут быть выполнены небольшим количеством профессионалов. Солдатами их называют по традиции, но они не есть солдаты, они — exterminators.[129]
Армия презираема в санаториях и People, и администрацией, и редкие паблисити на теле и в прессе, преследующие цель не поднять катастрофически упавший престиж, но всего лишь поддержать существование армии, имидж ее не спасут. Потому что престиж армии нужен только армии. Администрации же выгодно держать армию и полицию в нелюбимых сыновьях. Боясь этих в высшей степени мужественных институций, боясь мужской силы, администрация все же нуждается в них для охраны порядка и мелких военных предприятий вне санаторных пределов. Боязнь, нелюбовь и недоверие к армии и полиции в демократических санаториях объясняются вовсе не отвращением демократий к насилию и аппаратам насилия, но тем, что демократическое государство не есть государство полицейское, оно государство санаторное. Оно функционирует при помощи методов мягкого насилия — то есть соблазна. Власть администрации в санатории опирается не на армию, но покоится на садомазохистских сложных отношениях с People. He нуждаясь в армии сегодня же, немедленно, администраторы не могут сдержать своего презрения к непрактичному сектору общества, они лишь терпят армию. Нет, разумеется, отмирания армии как институции никогда не произойдет, она понадобится в недалеком будущем для координации отношений со слаборазвитыми странами — новым врагом. Великобритания уже испытала такой новый тип столкновения с Аргентиной в Фолклендской войне. Но сегодня армия не нужна и спрятана с глаз подальше.
Уже в романе Раймона Радигэ «Le Diable au corps»[130], написанном между двумя (1923) войнами, подросток соблазняет жену солдата, находящегося на фронте. Однако понадобилась еще одна война, чтобы полностью перенести внимание и симпатии общества с солдата на подростка. Стандартам санаторного гражданина полностью соответствует человек промежуточный, недомужчина. Ведь подростковый возраст, в сущности, самый эфемерный. Он длится в нормальных условиях максимум лет пять. Санаторная же цивилизация сумела продлить его до старческого возраста. Из подростков Мик Джаггер, Дэйвид Боуи[131] и следующие их моделям миллионы сразу же вступят в старческий дом.
Студенческие волнения 60-х годов послужили наивысшим выражением культа подростка. Объявив себя носителями абсолютной совести и абсолютной мудрости и абсолютной революционности («Не доверяйте никому старше Тридцати!» — был лозунг студентов), молодежные массы взбродили в Европе и Америке… и показали миру, что они есть визгливая толпа мальчиков и девочек. Возглавляемые воспитанными в лоне левых идеологий лидерами (чаще всего прошедшими школу компартии), массы движения, однако, всецело вдохновлялись стихией хиппизма. Единственное специфическое достоинство подросткового возраста заключается в том, что у подростка — «полуфабриката» человека есть впереди время, достаточное, чтобы развиться в Большого человека, если он может. У взрослого этого времени уже нет. Позер и актер согласно возрасту своему (документальные ленты Мая 1968 г. демонстрируют нам именно позеров и актеров), подросток орет и агрессивно машет руками перед женщинами и стариками (де Голль), но пасует и отступает перед мужчиной (Помпиду). Нестойкий, истеричный, колеблющийся, склонный к приливам и отливам чувств, подросток хорош в качестве шумового, бродильного, внешнего, пропагандного эффекта. Хорош на улице, во внешнем оформлении революции. Выиграть революцию подросток не может. На твердое и длительное усилие он не способен. Он способен на мгновенный и истеричный бунт.
Дабы и удержать его от мгновенного бунта и продержать как можно дольше в подростках (двадцать, тридцать и более лет!), санаторного юношу завалили игрушками.
Motards[132] посвящены исследования — квадратные километры печатного текста в прессе. Воспетый поэтически, мотоцикл назван «символом подростковой агрессивности». Безусловно, подросток агрессивен. Своей еще боязливой, порывами, шакальей агрессивностью — приливы мужества посещают его и покидают. Но против кого и чего направлена мотоагрессивность? Против шоссе? Против других мото? Против самого себя? Она есть агрессивность соблазна бессмысленной смерти, врезавшись в дерево или в автомобиль. Смерти, которая будет неважна даже статистически, будет ноль целых и столько-то тысячных в общем количестве таких же глупых смертей… В мире подростков статус, занимаемый владельцем мощной «хонды», отличается от статуса владельца скромного мотороллера «веспа». И это еще раз есть пример ложной иерархии, копирующей ложную иерархию взрослого мира, куда подросток вступит, получив образование. И будет следовать ложным возбуждениям, ложным проблемам, ложным чувствам до самой смерти. Куда бы ни приехал подросток на своем «символе агрессивности», даже со скоростью 120 километров в час, везде будет Франция или Соединенные Штаты. Макдоналд-кафе, комиссариат/офис шерифа, фабрика/завод, место employment — заранее предсказуемая скучная судьба. Авантюры не будет. Авантюра в санатории именуется crime.[133]
Автомобиль — игрушка взрослых подростков. Не столько средство передвижения, но игрушка и символ социального статуса владельца в обществе. В условиях загруженности городских улиц и окраинных дорог преимущества автомобиля сомнительны (общественный транспорт, в особенности метро, куда более эффективен и безопасен), однако авто, вырастая с 30-х годов в символ prosperity и успеха личности, так и не сошло с пьедестала. Не заняло подобающее ему место всего лишь удобного (в условиях свободных дорог) средства передвижения. «Роллс-ройс» или «феррари» — предметы восхищения не техникой, но статусом и деньгами владельца. Ну да, везущий себя на службу в стеклянном ящике Винстон Смиф везет себя на место employment, но он и играет одновременно. Помещенный под стекло, как товар в витрине, он наслаждается и социальной ролью.