Если остаться жить - Наталья Романова

— Кто же их обнаружил в банке? — спросила Ира.

— Не знаю, — ответила Зина. — Но мне бы очень хотелось увидеть этого человека и поблагодарить.

Ира шла в банк. Ира шла и повторяла: «Вы здоровы. У вас накоплен большой резерв сил». Ира не верила в то, что она здорова, но по многолетнему опыту знала: если она будет это повторять и будет слышать при этом голос Петра Дмитриевича и видеть его глаза, то сможет сейчас без мамы сделать многое.

А ей вот надо пойти в банк. В банке работает, как Ира считает, особо честный человек, который вернул Зине деньги.

В банке жарко и душно. Как у Иры в комнате. Потому что здесь, как и у Иры, закрыты окна. Здесь считают деньги. Много денег.

Впрочем, здесь деньги называются листами. Листы сложены в пачки. И девушки работают как фокусники: они только слегка прикасаются к пачке — и уже знают сколько в ней листов.

Ира смотрит на руки девушек, на их лица, на пачки с листами и понимает: глупо сюда приходить смотреть на особо честного человека.

Теперь Ира знает, как это все было. Вот девушка взяла Зинину инкассаторскую сумку, вот она сняла с нее пломбу, вынула пачки с листами и начала считать: двадцать, сорок, семьдесят… стоп! Количество листов превысило цифру, написанную Зиной на бумажке, вложенной в ту же сумку. Девушка сообщает об этом контролеру, контролер — заведующей. Вот и все.

Это работа. Обыкновенная служба.

Девушка, обнаружившая Зинины деньги, похожа на маленького солдатика. А голос у нее совсем детский.

— Меня мама не пускала сюда работать, — говорит она Ире. — Мама считает, где деньги — там опасно. Мысли могут всякие в голову залезть нехорошие. Но разве у нас деньги? У нас ведь листы.

Ира идет домой и думает о том, что и для нее деньги ничего не значат. И для нее они только листы. Она словно в банке живет. Деньги откуда-то приходят, куда-то уходят и к ней не имеют никакого отношения.

И уж в голову ей никак не могут залезть никакие «дурные мысли». Ибо деньги для нее не ассоциируются с вещами, которые на них можно купить…

Когда-то Ира очень любила покупать. Она экономила, копила, выкраивала. Она любила пойти в хозяйственный магазин и рассматривать щеточки, ситечки… А теперь все это она забыла.

Знает она одно: денег мало, денег не хватает. Она это слышит каждый день. Она это слышит и не слышит. Она видит, как ее мама бегает по лестнице и одалживает, одалживает. Она это видит и не видит. А что толку знать, видеть? Что может сделать Ира больше, чем она делает? А что она делает? Она пишет, печатается. Но пишет так мало, что это как детская игра, в которую все играют потому, наверное, что устали видеть Иру беспомощной и больной.

Когда утром Ира проснулась, она посмотрела в окно. Дом напротив был весь в солнце. Солнце, отражаясь от его окон, бросало лучи в Ирину комнату. При таком отраженном солнце тоже можно было писать. Ира не стала завтракать, она боялась упустить солнце.

«Домики, домики», — писала она.

Весь очерк Ира придумала вчера вечером, уже лежа в кровати. Придумала сразу. Благодаря Боре.

Боря звонил по нескольку раз в день. Звонил и читал стихи. Звонил по поводу каждой новой строчки, слова, мысли. Ира советовала, придумывала, убеждала.

Ира понимала, что те силы, которые она тратила на Борины рифмы, она должна, просто обязана была тратить на свою работу, которую надо было сделать как можно быстрее не только из-за срока в журнале, но главное из-за мамы. Ведь уже больше недели мама лежала в больнице, а Ира еще у нее не была. Но лицо Бори, его голос, замирающий от восторга, когда они находили точное слово, — все это заставляло ее думать и думать о Бориных стихах. Была и еще причина, которая делала для Иры общение с Борей интересным. У Бори был свой, особый образ мышления. Мысли Боря умел пропускать через множество зеркал. Отражаясь в них с разных сторон, мысли обнажались. И Ира все время ловила себя на том, что ее мозг старается вновь — уже по-своему — одеть эти оголенные мысли.

Вчера Ира пошутила: «Когда у вас плохое настроение, у меня хорошее, и наоборот».

«Значит, у нас одно настроение на двоих», — сказал Боря.

«Одно настроение на двоих. Одно на двоих». Ира повторяла и повторяла эту фразу и вдруг придумала очерк — целый очерк об обслуживании.

Солнце поднялось выше и перестало светить в окна противоположного дома. Теперь можно было пойти на кухню и разогреть себе еду. Сначала Ира хотела разогреть курицу, но потом подумала, что, может быть, придет Боря и тогда она даст курицу ему.

Когда Боря звонил и еле слышно говорил, что хотел бы зайти, у Иры никогда не хватало духа сказать — нельзя. Ей казалось: если она его не пустит, он будет ходить по улицам голодный. Поэтому она всегда говорила «приходите», только предупреждала: «Если я буду молчать, вы на меня не сердитесь, ладно?»

Но Ира не молчала. Уж так действовал на нее Боря, что она не могла молчать. Они говорили, смеялись, и Ира жалела только об одном, почему она не знала его раньше, когда ей не было так трудно говорить.

Оставив курицу Боре, на случай если он придет, Ира разогрела котлеты. Ира завтракала, когда в дверь позвонили. На пороге стоял Сергей. Он пришел один, трезвый.

— Я, с твоего позволения, разденусь?

— Раздевайся.

У Сергея, кроме «плохих и хороших» настроений, бывают еще настроения вежливости. Когда на него нападает такое вежливое настроение, он становится чрезвычайно предупредительным.

— Ты разрешишь мне закурить?

— Кури.

— Я тебя не прервал? Ты, может быть, писала?

— Я собиралась есть. Кстати, ты хочешь есть?

— Нет, я сыт, у меня же теперь хозяйка.

— Я забыла.

— Ну как она тебе, понравилась?

— Очень. Она приходит или живет у тебя?

— Является… иногда.

— Вспомнила одну твою фразу.

— Какую?

— «Девушек я не трогаю».

Сергей покраснел.

— Ее с шестнадцати лет — на полный шванс. — Сергей поднял обе руки и опустил их вниз. — Ты мою биографию знаешь, я, мягко сказать, видел немало. Но такого… У нее в семье — тунеядец на тунеядце.

Ира не могла поверить. Ведь она сама видела эту робкую, тихую, трогательную Симу. Неужели Ира могла так ошибиться? Правда, этот ребенок, которому лишь месяц назад исполнилось восемнадцать лет, вместо того чтобы волноваться, как скрыть от матери до свадьбы свою беременность, взвешивал, как может взвешивать только зрелая женщина, выходить за Сергея замуж или нет.

— Но Сима мне сказала, что мать у нее учительница, а сама она учится в медучилище.

— Она тебе наврала. Я велел. Теперь тебе все понятно?

Ире было все понятно.

— А ты хорошеешь, — сказал Сергей.

— Возможно.

Ире вдруг захотелось рассказать Сергею про Илью Львовича и Галину. Ведь Сергей жил у них в доме. Он знает Илью Львовича и Инну Семеновну, а главное — знает Галину. И что можно от нее ожидать.

Но Сергею говорить нельзя. Это Ира знала точно. Сергей истерик. Сергей пойдет к Галине и начнет с ней разговаривать. И только все напортит. А если и не пойдет к Галине, то будет пить и изводить Иру. Нет, Сергею говорит нельзя. Сергей как комок, как сгусток крови, или мяса, или нервов. Ира не знает чего, только знает: Сергея лучше не трогать. Иначе этот «сгусток» начнет пульсировать и изводить себя и окружающих.

Нет, на Сергея опереться нельзя.

А вот на Иру можно. На больную Иру, которая и думать-то как следует не может и сообразить-то ей все трудно. Но на нее можно опереться. И Сергей опирается, хотя и не подозревает этого.

Трудно Ире с людьми, которые не знали Иру здоровой. Те, которые знали, с теми легче. Потому что стоит Ире чуть-чуть «воскреснуть» и принять — или притвориться, что приняла, — тот облик, который у нее был когда-то, как те, которые ее знали когда-то, сразу же впадают в прежний тон, словно Ира никогда и не болела и не прошло столько ужасных лет.

А вот этим, вроде Сергея, которые ее узнали больной, — надо еще доказывать, что Ира человек или хотя бы подобие человека.

Сергей не воспринимает Иру всерьез. А в то же время он ощущает в ней что-то сильное. В общем, Сергей запутался. Ради кого он связался с Симой? Ради Симы? А может быть, ради Иры? Чтобы посмотреть, как она отреагирует на его предстоящую женитьбу? Ему хочется еще раз Иру проверить? Он ведь должен докопаться наконец до истины!

Сергей до предела напряжен. Ира это чувствует.

Ира подходит к Сергею и целует его. Просто целует.

— Иди ты… — Сергей отскакивает. Он выдал себя.

Ира увидела это по всему: по лицу, по голосу, по тому, как отскочил. Сергей выдал себя с головой.

Сергей на такое не надеялся. Он злился на нее. Он был оскорблен ею. Ее отказом. Тогда, когда она дала ему пощечину. Значит, он тогда ничего не понял. И все принял за чистую монету. А вот Ира все понимает про него. Все. А главное, что еще немножко — и Сергей, утолив свое самолюбие, спокойно уйдет. И спокойно женится на этой Симе, которая конечно же ему нравится. А больше всего ему нравится то, что он поднимает человека. Он хотел поднять Иру, но для Иры у него оказалась жила тонка.