Если остаться жить - Наталья Романова

Петр Дмитриевич помолчал. Ира тоже молчала.

— Ну а как Сергей? — спросил Петр Дмитриевич.

Ира удивилась, почему вдруг Петр Дмитриевич вспомнил о Сергее.

— Собирается жениться на очень молодой девочке, — ответила Ира. — Только мне кажется, он на ней не женится, пока не увидит моих слез.

— Ах, даже так?

— Я в этом почти уверена.

Ира опять замолчала. Она чувствовала, что Петр Дмитриевич ждет, что же она скажет еще.

— У меня сейчас какой-то очень странный период: много новых знакомых, а мне хочется, чтобы их было все больше и больше.

— Это хорошо.

— При маме. А вот без мамы страшно. Правда, у меня появился один знакомый, очень хороший. Я даже какую-то опору обрела моральную. Но у нас с ним чисто товарищеские отношения.

— Понимаю.

— А вот сейчас я пишу о продавщице, так ее брат извел меня: требует свидания.

— Я очень рад за вас, — сказал Петр Дмитриевич многозначительно.

— Вы рады, что я хоть кому-то нравлюсь? — обиделась Ира.

Петр Дмитриевич смешался.

— Вы меня не поняли. Я рад, что вы начали твердо ступать по жизни и что ваша журналистская деятельность так успешна.

— Да! — вспомнила Ира. — Я хотела с вами посоветоваться еще совсем о другом, но у вас времени, наверное, уже нет.

— Ничего, рассказывайте.

Ира начала рассказывать о двух путях окисления, о нарушениях внутриклеточного обмена и о том, что в основе ее заболевания, возможно, лежат не психические, а органические нарушения, которые, вероятно, когда-нибудь, когда до конца изучат процесс переключения с одного вида окисления на другой, научатся лечить.

Ира думала, что Петр Дмитриевич будет смеяться над ее гипотезами и что Ире придется доказывать свою правоту.

А Петр Дмитриевич, напротив, предложил Ире заняться изучением проблемы двух путей окисления и процессов терморегуляции организма.

— Я не смогу, — стала защищаться Ира, — у меня болят глаза, я не могу читать, не могу ездить каждый день на работу. Не могу…

— Тогда придется ждать, — Петр Дмитриевич вдруг улыбнулся, первый раз улыбнулся за весь их разговор с Ирой и стукнул ладонью по ручке кресла, в котором сидел. — Значит, придется ждать, пока все эти процессы не изучит кто-то другой. А насчет того, какова основа вашего заболевания, то я никогда не говорил о психических нарушениях. У вас было инфекционное заболевание, которое дало осложнение и действительно нарушило терморегуляцию.

Петр Дмитриевич еще раз стукнул по ручке кресла, и Ира поняла, что ей пора уходить.

Ира встала. Но тут вспомнила, что так и не выяснила, как же ей быть с Галиной, которую она не в состоянии теперь выносить.

— А вы придумайте что-нибудь и сделайте так, чтобы она к вам не приходила, — посоветовал Петр Дмитриевич.

— Но она же готовит обед.

— Почему? — удивился Петр Дмитриевич.

— Потому что я больна.

— Вы здоровы. У вас накоплен большой резерв сил.

«Опять психотерапия», — с досадой подумала Ира.

— Я не надеялся, что вы выживете, — сказал Петр Дмитриевич. — А сейчас вы здоровы.

Что?! Значит, она умирала, она должна была умереть! Значит, она не притворялась, лежа в десяти шапках, компрессной бумаге и платках, не издевалась над окружающими, заставляя их включать при тридцатиградусной жаре рефлектор, «не выкаблучивалась», не разговаривая ни с кем, не принимая лекарств и отказываясь лечиться, а умирала. Она умирала, и об этом знал только Петр Дмитриевич. Он один…

Вот тут-то, когда Ира услышала такое, она наконец решилась задать Петру Дмитриевичу тот вопрос, который, возможно, потому не задавала раньше, что боялась потерять сразу все: и Петра Дмитриевича, и веру в него, и надежду на выздоровление. Но теперь Ира спросила: почему же Петр Дмитриевич не только не сказал маме, Илье Львовичу и всем-всем, что она так тяжело больна, что могла умереть, но, напротив, убеждал ее родителей, что они могут и должны заниматься своими делами, не обращая на Ирину болезнь и на ее муки внимания. Более того: он уверял их, что она бы выздоровела, если бы вдруг осталась на свете одна!

Как ни странно, Петра Дмитриевича ничуть не удивил Ирин вопрос. Казалось, он давно ждал его. И вот в этом, в том, что ему было известно, что Ира все знает, и было главное!

Петр Дмитриевич смотрел на Иру, и Ира видела — никакими бумажками из журнала она не смогла обмануть Петра Дмитриевича. Он все понял и просто играл с ней в ту игру, какую она затеяла. А вот сейчас, и только сейчас (Ира это точно почувствовала), Петр Дмитриевич разговаривает с ней так, как она и не могла себе вообразить, что можно с ней разговаривать. Петр Дмитриевич, оказывается, не только теперь видел в ней серьезного биолога, вдумчивого человека и ту, на которую можно и должно опереться, но в том состоянии, в котором она была тогда, он выбрал ее одну из всей семьи как доверенное лицо. Он ей доверял настолько, доверял ее уму, знаниям, тонкости и чуткости, и настолько верил в ее желание вылечиться, что решился на двойную игру. Решился, будучи уверенным, что ей станет все известно, и надеясь, что она поймет: не мог он иначе разговаривать ни с Инной Семеновной, ни с Ильей Львовичем, которые настаивали на консилиуме, больнице и лекарствах. В том же состоянии, в каком Ира тогда была, это действительно могло только ухудшить ее болезнь, и без того тяжелую.

Покоя добивалась Ира. Покой Петр Дмитриевич ей предоставил. А каким путем — тем единственным, который, как ему тогда казалось, был возможен в этой семье. Он ведь еще не знал, что такое Инна Семеновна, Ну, а теория потрясений — так для Иры все равно все было потрясением, и чем меньше было потрясение в обычном понимании, — тем больше оно было для нее. Ибо при таком заболевании часто наблюдается неадекватность реакций: чем меньше раздражитель, тем больше эффект раздражения.

А раз потрясения все равно должны были быть, все равно Инна Семеновна должна была ехать в командировки, все равно Сергей должен был измываться над Ирой, все равно Илья Львович должен был вымещать на Ире свое раздражение, то ничего другого Петру Дмитриевичу и не оставалось, как успокаивать Инну Семеновну, что потрясения такого рода нужны Ире, ибо действительно из того хронического состояния болезни, в которое впала Ира, можно было надеяться вывести Иру и путем встрясок.

— А вообще победителей не судят, — улыбнулся Петр Дмитриевич, — ведь вышло все очень удачно. Ваша мама спокойно работала. А ведь она удивительный человек, она способна вытаскивать людей из тяжелейших положений, она и вас «вытащила», незаметно снова втянув в свою духовную жизнь.

Единственное, что отрицал Петр Дмитриевич, — он никогда не говорил Инне Семеновне того страшного, что так ранило Иру. Никогда не говорил, что Ира выздоровеет, если вдруг останется совсем одна. Он просто привел ей пример сильного потрясения, в результате которого парализованный человек начал ходить, пример, описанный в учебнике по медицине.

Ира не помнила, как попрощалась, как вышла из кабинета, как села в электричку. Соприкосновение с чем-то достойным ее мук и страданий вдруг необычайно возвысило Иру. Ира понимала, что, возможно, это состояние скоро пройдет, но что из того? Пусть оно было хоть раз в жизни, но оно было! Сейчас Ира чувствовала себя совсем другой. Не то что не больной (не в этом сейчас было дело), а совсем другой, даже не такой, какой она была раньше, до болезни, другой — какой она никогда не была и, возможно, больше никогда и не будет. Она была не Ира, она парила над той обычной Ирой и ощущала такие силы в себе, такие чувства, такие мысли, о которых и не подозревала, что они бывают.

Петр Дмитриевич был недосягаем — и рядом с ним стояла она.

И конечно же вчера Петр Дмитриевич не стал разговаривать с Ирой в институте совсем не потому, что больных следует принимать в больнице. Он испытывал ее силы. И сегодня он ее столько часов продержал в коридоре, потому что опять испытывал. Испытывал на выдержку, на прочность, на здоровье. И конечно же она для него не «районная» больная, а совсем другое: та, которая должна была умереть.

К Зине Ира пошла, не заходя домой. Деньги действительно нашлись! Их обнаружили банковские работники.

Каждый день к Зининому киоску подъезжает на специальной машине инкассатор и Зина передает ему деньги. Передает в инкассаторской сумке, которую предварительно пломбирует. А в тот день Зина сбилась со счета и положила в инкассаторскую сумку на тридцать рублей больше.

— Кто же их обнаружил в банке? — спросила Ира.

— Не знаю, — ответила Зина. — Но мне бы очень хотелось увидеть этого человека и поблагодарить.

Ира шла в банк. Ира шла и повторяла: «Вы здоровы. У вас накоплен большой резерв сил». Ира не верила в то, что она здорова, но по многолетнему опыту знала: если она будет это повторять и будет слышать при этом голос Петра Дмитриевича и видеть его глаза, то сможет сейчас без мамы сделать многое.