Джон Р.У. Стотт Великий Спорщик - Джон Стотт

4. Говорят, что это несправедливо. «Спасение по одной милости, без всякой зависимости от каких бы то ни было заслуг — это просто несправедливо. Фарисей был праведным. Мытарь был грешником. Это же ужасно: Иисус объявил мытаря праведным, хотя как раз праведным он и не был. Это серьезное преступление против справедливости».

Но ведь, как мы видели, фарисей был праведным лишь внешне. Внутри он оставался точно таким же грешником, как и мытарь, — хотя и не признавался в этом. Они оба были грешниками. Ни тот, ни другой не любил Бога всем своим существом и не любил ближнего, как самого себя. Однако лишь один из них признал, что это так, и возопил к Богу о милости. Это и составляло часть разногласий Иисуса с фарисеями: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты; так и вы по наружности кажетесь людям праведными, а внутри исполнены лицемерия и беззакония» (Мф. 23:27,28). И снова: «Вы выказываете себя праведниками перед людьми, но Бог знает сердца ваши…» (Лк. 16:15).

Итак, если вы на самом деле просите справедливости, то оба они, и фарисей и мытарь, — да и вообще все люди — должны быть осуждены. Только искупительная смерть Христа дала Богу возможность провозглашать нечестивых праведными, не поступаясь при этом Своей святостью. Благодаря кресту Христову, Бог может доказать, что является одновременно «праведным и оправдывающим [т. е. провозглашающим оправданным] верующего в Иисуса» (Рим. 3:26). Получить то, что мы заслужили, равно осуждению. Бог же предлагает нам то, что заслужил для нас Иисус, — оправдание.

5. Говорят, что этот путь спасения «попахивает» antinomian (противоречие. — Примеч. пер.), то есть подрывает нравственность и поощряет беззаконие. «Евангельское учение весьма опасно, — заявляют клеветники. — Если грешник может быть спасен вне зависимости от своего характера, поведения и стремления к благочестию, то исчезает главное побуждение к праведности. Более того, поощряются грех и легкомыслие и возникает серьезное препятствие на пути к социальному прогрессу».

Этот довод не нов; он был известен еще в дни апостола Павла (Рим. 6:1–11). По всей вероятности, противники апостола тоже протестовали: если спасение дается только по благодати, а не по заслугам, то почему бы не «оставаться во грехе, чтобы умножилась благодать»? Вот уж воистину устаревшее возражение! Ответ Павла и сейчас не менее убедителен, чем тогда. Он гласит, что спасение предполагает единение с Христом. Ведь Бог принимает нас именно «во Христе». А если человек «во Христе», то он — «новая тварь»; старая жизнь прошла, а новая началась (см.: 2 Кор. 5:17). Иными словами, это единение со Христом, совершенное Богом по вере и скрепленное крещением, означает единство с Христом, особенно в Его смерти и воскресении. Далее, смерть Его была, прежде всего, смертью для греха, так что «мы умерли для греха: как же нам жить в нем?» Такая мысль противоречит сама себе. А воскресение Христа привело Его в «новую жизнь», в которую мы тоже должны идти, поскольку духовно были воскрешены вместе с Ним. Вообще, как только мы уразумеем, что именно (благодаря единению со Христом) с нами произошло, мы обязательно начнем «почитать себя мертвыми для греха, живыми же для Бога во Христе Иисусе» — и будем жить в соответствии с этой истиной.

Посему, хотя наши дела не могут нас спасти, без них мы тоже спастись не можем. Добрые свершения являются не путем к спасению, но подлинным и незаменимым свидетельством того, что спасение состоялось. Иаков настаивает, что вера, не выражающаяся в делах, мертва (Иак. 2:14–17; ср.: Еф. 2:8–10, «не отдел… на Добрые дела…»); такую веру не назовешь настоящей, спасительной и живой. Подлинная вера говорит так: «Я покажу тебе веру мою из дел моих» (Иак. 2:18). По словам Павла, это «вера, действующая любовью» (Гал. 5:6). Таким образом, Павел и Иаков ни в коей мере не противоречат друг другу. Они всего лишь подчеркивают разные аспекты христианства. Павел особо выделяет веру, выражаемую делами; Иаков же — дела, Проистекающие из веры.

6. Некоторые говорят, что все это «бесчеловечно» и принижает достоинство людей. «Учение евангельских христиан оскорбляет человека, — высказываются они. — Послушать их, так человек — это некое анемичное, вялое существо, безвольно выходящее из борьбы и беспомощно ищущее взглядом кого–нибудь, кто сделает за него то, что ему полагается сделать самому. Ну уж, по крайней–то мере, свободный выбор у человека есть; и если он решает следовать за Христом, то хотя бы этим он, наверное, все же содействует своему собственному спасению?»

Однако Сам Иисус достаточно ясно говорил, что те люди, которых Он пришел искать, были «погибшими» (см., напр.: Лк. 19:10). Вообще, именно поэтому Он, собственно, и пришел найти и спасти их. Как писал позднее Павел, если примирения с Богом можно было бы достичь нашим собственным послушанием закону, «то Христос напрасно умер» (Гал. 2:21). Заявлять подобное — все равно, что унизить Христа, а это посерьезнее, чем оскорблять человека. Но учение о неспособности человека спасти себя и о Божьей незаслуженной милости вовсе не наносит нам никакого оскорбления. Авторы отчета «Католичество» выражают свое мнение о том, что ортодоксальный протестантизм виновен в «двух радикальных ошибках». Одна из них заключается в том, что учение о предельной порочности человека предполагает «полное разрушение imago Dei (образа Божьего. — Примеч. пер.) в человеческой природе»[96]. Но это замечание неверно. Что бы там ни написали некоторые протестантские богословы, ни один христианин, верящий Библии, не станет отрицать, что человек, несмотря ни на что, все еще остается сотворенным «по подобию Божьему», поскольку об этом говорится в Послании Иакова (Иак. 3:9). Божий образ в человеке искажен, но не разрушен. Однако искажен он действительно со всех сторон. Именно это имеется в виду под «предельной порочностью» — предельность означает здесь не степень испорченности, но ее масштаб. Поэтому мы не отрицаем, что человек сохраняет в себе образ Божий, пусть и оскверненный; не отрицаем мы и того, что при новом рождении этот образ восстанавливается (Еф. 4:24; Кол. 3:10). Однако мы полностью отвергаем мысль о том, что человек сам может достичь спасения или хотя бы внести сюда свою лепту. Это, может быть, и унизительно для людей, но это факт.

Мы также не согласны с тем, что человека в его естественном, неискупленном состоянии можно побуждать к поклонению Богу. Ибо ему нечего предложить До тех пор, пока он сначала хоть чего–нибудь не примет. Именно поэтому оба евангельских таинства, да и само Евангелие, ведут нас, прежде всего, к осознанию и приятию благодати. Например, во время причащения мы не можем ни в коем виде «предложить» Христа или каким–либо образом участвовать в Его Самопожертвовании; вместо этого мы принимаем Его духовно, верой. И только приняв — и благодаря тому, что приняли, — мы уже можем предлагать себя, свои души и тела в живую жертву Богу. Как сказал об этом епископ Ридли в ответе, написанном им во время суда над ним, «Христос принес одну совершенную жертву за грехи всего мира, ни один человек не может повторить эту жертву; однако существует причащение — угодная Богу жертва хвалы и благодарения».

Кроме такой вот жертвы хвалы и благодарения, нам совершенно не стоит употреблять язык жертвоприношения в связи со служением хлебопреломления. Ибо человек, совершающий это служение, вовсе не является священником, закалывающим жертву на алтаре; это служитель, раздающий вечерю с общего стола. Люди подходят к причащению, прежде всего, как нищие, как тот мытарь — с протянутой рукой. Мы объявляем себя недостойными даже подобрать крошки под Христовым столом. И отдать себя Его служению мы сможем только потом, уже после того, как примем от Его щедрости; и то, что мы отдадим, будет полностью зависеть от того, что мы приняли.

Все эти шесть возражений, в конечном итоге, оказываются попытками оправдать чье–то нежелание следовать за истиной. Настоящая причина того, почему учение об оправдании по благодати через веру так непопулярно, кроется втом, что это учение наносит жестокую рану нашей гордыне. Оно отнимает у нас все основания для похвальбы. «Где же то, чем бы хвалиться? Уничтожено» (Рим. 3:27). Вместо этого, «хвалящийся хвались Господом» (1 Кор. 1:31). Евангелие незаслуженной благодати заставляет нас признаться в том, что мы «нищие духом», духовные банкроты, совершенно неспособные заплатить за собственное спасение; более того, «несчастны, и жалки, и нищи, и слепы, и наги» (Мф. 5:3; Откр. 3:17). Оно опускает нас как раз туда, где нам так не хочется быть, — рядом с отверженным мытарем, взывающим: «Боже! Будь милостив ко мне, грешнику!» Профессор Натаниэль Миклем из Мэнсфилдского колледжа в Оксфорде написал об этом гак: «Самое скандальное место (т. е. камень преткновения) евангельской религии… заключается не в догме или символизме, но в том нестерпимом оскорблении, какое она наносит человеческой гордыне. „Господь, рука моя пуста; прильну к подножию креста" — вот чего никак не может выговорить образованный, культурный человек; он не чувствует нужды в таком вот безоглядном спасении. Поэтому все рассказы о том, как Величие Бога приняло облик Слуги, кажутся ему чепухой или мифической выдумкой… Вот что сказал Господь: „Мытари и блудницы вперед вас идут в Царство Божие"; в этом–то и кроется причина отвращения культурных людей к евангельской религии»[97].