Письма (1870) - Федор Достоевский

Предстоит суток трое мучении нестерпимых, нравственных, конечно. Телом я здоров, кажется. Но ты-то, ты-то здорова ли? Вот что сокрушает меня!

К священнику не пойду. Забыл тебе приписать в том письме кое-что, может быть, важное: если получишь письмо мое дома, то есть по адрессу Moritz-Strasse и т. д., и так как ты вместо письма ждала меня, то ты бы могла сказать мамаше, которая знает, разумеется, что ты меня ждала, что со мной случился припадок и что я, в припадочном состоянии, не мог уже рискнуть выехать, чтоб пробыть в вагоне 17 часов в натянутом положении и ночь без сна, и потому дня два или три остался еще отдохнуть, чтоб не повторился припадок. Вот чем объяснить мое замедление в ее глазах. Если же она узнала или догадалась, что ты понесла закладывать вещи, чтоб выслать мне, то и тут можно кое-что сказать, например, что по обыкновению, в припадке, я испортил тюфяк и что там потребовали с меня за это талеров 15, и так как я, стыдясь заводить дело, их тотчас же заплатил, чтоб не кричали, что у меня и денег не осталось воротиться в Дрезден, и так как денег надо ждать трое суток от тебя, то эти трое суток лишняя трата и потребовалось уже не 15 талеров выслать, а более.

Аня, всё об тебе думаю и мучаюсь. Думаю и об нашем возвращении в Россию, всё рассчитал, на Каткова и на Майкова деньги мы обернуться можем, и Катков пришлет скорее июня (я буду писать ему и просить), но Майкову я буду писать настоятельно. Я рассчитал, что всё можно обделать, даже запастись платьем и бельем и доехать - всё на эти средства. Ну, а в Петербурге я достану денег, В этом я убежден. И, кроме того, убежден, что не откажет мне И<ван> Гр<игорьевич> в 4 тысячах взаймы, и это всё в первый месяц решится. Он будет жить всё лето в Царском Селе. Ты представить не можешь, Аня, как я надеюсь, что мы воскреснем и отлично поправимся, к зиме же. Бог поможет, и я верую в это.

Я пришел к убеждению, что в нашем положении, с нашими экстренными тратами, какие бы ни получались деньги - всё нам будет мало, всё мы будем иметь вид разоренных, а чтоб вылечить это - нужна разом сумма значительная, кроме наших средств, то есть 4 или 5 тысяч. Тогда, став на ноги, можно будет идти. Так я и сделаю. И сколько ни размышляю - невозможно, чтоб Ив<ан> Гр<игорьевич> мне отказал. Невозможно ни под каким видом.

Но главный первый шаг теперь переезд в Россию! Вот бы что осуществить прежде всего. Сегодня же сяду писать к Каткову.

Аня, не тоскуй по деньгам. Понимаю, как тяжелы тебе заклады, но скоро, скоро всё кончится навсегда, и мы обновимся. Верь.

Ах, береги себя, для будущего ребенка, для Любы, для меня. Не тоскуй и не сердись, что я так пишу: я сам понимаю, каково мне говорить тебе: береги себя, когда сам тебя не берегу.

Аня, я так страдаю теперь, что, поверь, слишком уж наказан. Надолго помнить буду! Но только бы теперь тебя бог сохранил, ах, что с тобой будет! Замирает сердце, как подумаю.

Сегодня дождь, сырость, мокрять. Так всё уныло и грустно, - но о будущем думаю с бодростию. Мысль о будущем даже обновляет меня. Если только чуть-чуть будет у меня спокойного времени и роман мой выйдет превосходен, а стало быть, второе издание, в журналах кредит вперед; (1) и мы на ногах.

Поскорее бы только в Россию! Конец с проклятой заграницей и с фантазиями! О, с какою ненавистью буду вспоминать об этом времени.

Прости только ты меня и не разлюби.

До свидания, друг мой, обнимаю тебя и Любу, завтра опять напишу.

Твой весь Ф. Достоевский.

Р. S. Я слишком понимаю, что в воскресение тебе никак почти нельзя будет достать и выслать денег. Буду ждать до вторника, но и в понедельник на авось наведаюсь на почте. На почте я по крайней мере два раза в день бываю. В среду, может, и увижусь с вами, то есть наверно, если бог поможет и получу не позже, чем во вторник в три часа.

Я потребовал себе счет в отеле. 18 флоринов, но зато цены варварские. Значит, ко вторнику будет флоринов тридцать или немного больше, на остальные доеду в третьем классе.

До свидания, ангел мой, до свидания, целую тебя.

Ф. Д.

(1) далее было: и примем опять поклон <?>

423. А. Г. ДОСТОЕВСКОЙ

19 апреля (1 мая) 1871. Висбаден

Висбаден 1 мая/71-го. Понедельник.

Милый друг мой Аня, пишу тебе только несколько строк в ожидании твоего письма. Иду сейчас на почту, и если не получу от тебя хоть какого-нибудь письма, хоть нескольких строк - буду очень несчастен. Денег получить от тебя я сегодня, разумеется, не надеюсь.

Только и думаю о том, как бы поскорее воротиться. Живу как в лихорадке, но очень тошно. Вчера был очень тяжелый день для меня и к тому же дождь. Вечером только прояснилось, и я ходил гулять. Но вечером мне всегда грустнее. Беспрерывно думаю о тебе: как на тебя подействовало, представляю себе это. Сплю дурно, с дурными снами.

Что Люба? Расцелуй и скажи ей, что папа целует. Напоминай ей обо мне изредка, чтоб она не забыла.

Страшно боюсь, что при расчете не хватит на всё денег. Но я как-нибудь обделаю. (Будь уверена - не пойду туда. Впрочем, об этом и писать лишнее.)

Вот уже неделя, как мы не видались.

Ну до свидания, милая, я как в лихорадке, что-то почта скажет сейчас! Проклятый почтмейстер, он, пожалуй, не выдаст письма или затеряет. Если б ты знала, какая здесь небрежность и высокомерность в почтамте.

Если надо будет тебе еще что-нибудь приписать, то ворочусь домой, распечатаю и припишу.

До свидания, бесценный друг мой.

Обнимаю всех троих.

Твой Ф. Достоевский.

1/2 второго.

Сейчас (ровно в час) получил твое бесценное письмецо и приписываю несколько слов.

Всего больше (совсем не шучу) огорчило меня то, что Люба принимает хозяина за меня. Неужели успела забыть? Но ведь она и всех мужчин называет папа. Легкомысленное создание! И легкосердечное: но таковы все женщины.

Кроме тебя одной: спасибо, Аня, заслужу тебе, выручила.

Теперь о самом необходимом.

Я получил только письмо, а денег еще нет. Я объяснил всё почтмейстеру, и он мне положительнейшим образом объявил (толково обо всем расспросив), что раньше 7 (семи) часов вечера я сегодня денег не получу. Я все-таки зайду на почту в три часа.

Ну что теперь делать, Аня! Если не выеду отсюда в 4 часа. то не выеду сегодня и из Франкфурта! Нет поезда.

Ночевать, стало быть, в Франкфурте (здесь дорого и хлопотливо, а счет ужасный, вряд ли хватит денег). Если ночевать, то где? В гостинице? Но разбудят ли утром? Просидеть ночь на станции? Но ведь станция все-таки на ночь запирается.

Как-нибудь решу. Вернее всего, жди меня завтра до 12 часов ночи. Поезд приходит к одиннадцати. Ради бога, не сделай глупость, не выйди на станцию в этот час. Ради бога, слышишь, прошу тебя.

Важнейшее замечание:

Если я не приеду завтра (то есть во вторник) к полуночи, то, ради Христа, умоляю тебя, не отчаивайся и не подумай, что я опять проиграл. Не будет этого и не может быть. А если случится, что опоздаю, то каким-нибудь образом был задержан в дороге. Мало ли случаев, мало ли задержек?

Последнее: вероятно, я приеду (1) голодный, потому что, кажется, не хватит денег для обедов в дороге. И потому прошу приготовить кусочек чего-нибудь (ну хоть чего-нибудь) к моему приезду. И если ты вполне христианка, голубчик Аня, то не забудь приготовить к моему приезду пакет папиросок, потому что у меня наверно ничего не будет курить.

Я и теперь весь измок, и дождь всё льет, а зонтика нет. Плохо, если не обсохну к отъезду.

До свидания, до скорого.

Обнимаю тебя.

Твой Ф. Достоевский.

На конверте: Saxe, Dresden. А m-me Dostoiewsky, poste restante.

(1) было: буду

424. A. H. МАЙКОВУ

21 апреля (3 мая) 1871. Дрезден

Дрезден 21 апреля/3 мая /71.

Простите, дорогой друг, что не ответил Вам на Ваше объяснительное письмо от 4-го апреля тотчас же, а отложил на капельку времени, а капелька разрослась в такой срок. Я перед Вами еще (1) должен извиниться в том, что в самом последнем письме моем обругал негодяем того предполагаемого анонимного насмешника, который прислал телеграмму. Вы поймете, разумеется, дорогой друг, что если б и в самом деле такую штуку сделал кто-нибудь посторонний, из смеху (а мне случалось получать анонимные ругательные письма), то было бы досадно и можно бы его обругать. Вся нелепица произошла, во-первых, 100 roubles в телеграмме, а во-вторых, что я во всяком случае ничем предварительно был Вами не предуведомлен, так что я, только что раскрыл телеграмму, и усумнился в ней. Но что главнейше подтвердило мое подозрение - это что Ваше объяснительное письмо запоздало и не пришло с первой почтой для разъяснения телеграммы. Тогда я совершенно убедился и - соврал. Теперь мне все понятно, а Ваше дружеское участие ко мне меня слишком радует.

Но видите ли, однако, как Фонд высокомерно отнесся к моей, (то есть к Вашей обо мне) просьбе на счет займа, каких потребовалось гарантий и проч. и какой высокомерный тон ответа. Если б нигилист просил, не ответили бы так.